W или воспоминание детства

— Вы — врач?

Мой вопрос — вопреки моим наивным предположениям, — похоже, его не удивил. Он чуть улыбнулся.

— Неужели то, что я курю сигары после ужина, заставило вас подумать, что я врач?

— Это один из вопросов, которые я задаю себе о вас с того момента, как получил ваше письмо.

— И много у вас ещё вопросов?

— Есть ещё несколько.

— Какие?

— Ну, например, чего вы от меня хотите?

— Это действительно вопрос, который напрашивается в первую очередь. Желаете, чтобы я ответил на него прямо сейчас?

— Я был бы вам очень признателен.

— Я мог бы предварительно задать один вопрос вам?

— Пожалуйста.

— Вы когда-нибудь задумывались о том, что случилось с тем человеком, который подарил вам своё имя?

— Простите? — переспросил я, не понимая.

VI

Я родился в субботу 7 марта 1936 года, около девяти часов вечера, в родильном доме, расположенном под номером 19, на улице де л’Атлас, в девятнадцатом округе города Парижа. Я думаю, меня зарегистрировал в мэрии мой отец. Он дал мне простое имя — Жорж — и заявил, что записывает меня французом¹. И он сам и моя мать были поляками. Моему отцу не было ещё двадцати семи, моей матери — двадцати трёх. Они были женаты уже полтора года. Не считая того, что жили они в двух шагах друг от друга, я ничего больше не знаю об обстоятельствах их знакомства. Я был их первым ребёнком. В 1938 или 1939 родился второй — девочка, которую они назвали Ирэн, но она прожила лишь несколько дней².

Долгое время я считал, что Гитлер вошёл в Польшу 7 марта 1936 года. Я ошибался датой или страной, но, в сущности, это не имело большого значения. Гитлер был уже у власти, и лагеря функционировали очень хорошо. Гитлер вошёл не в Варшаву, но мог войти в неё, как мог войти в Данцигский коридор, или в Австрию, или в Саарскую область, или в Чехословакию. Наверняка было лишь то, что уже началась история, которая для меня и всех моих близких вскоре должна была стать жизненной, то есть, чаще всего, смертельной³.

1. На самом деле это заявление, соответствующее положениям статьи 3 закона от 10 августа 1927 года, было подписано моим отцом через несколько месяцев, а точнее 17 августа 1936 года, в присутствии мирового судьи 20-го округа. У меня есть заверенная копия этого заявления, написанная от руки фиолетовыми чернилами на почтовой открытке, которая датирована 23 сентября 1942 года и отправлена на следующий день моей матерью своей золовке Эстер; для меня эта открытка — последнее свидетельство о существовании моей матери.

2. По словам тёти Эстер, единственного, насколько мне известно, человека, который сегодня помнит о существовании своей единственной племянницы — у её брата Леона было три мальчика, — Ирэн родилась в 1937 году и спустя несколько недель после рождения скончалась от порока развития желудка.

3. Для очистки совести я посмотрел в старых газетах (в основном номера «Тан» от 7 и 8 марта 1936 года), что в точности происходило в тот день:

Неожиданная развязка Берлинской пьесы! Локарновский пакт осуждён Рейхом! Немецкие войска входят в демилитаризованную рейнскую зону.

В американской газете Сталин осуждает Германию как очаг агрессии. Забастовка обслуживающего персонала нью-йоркских жилых домов. Итало-эфиопский конфликт. Возможное открытие переговоров о прекращении враждебных действий.

Японский кризис.

Избирательная реформа во Франции.

Германо-литовские переговоры.

Процесс по делу армейских мятежников в Болгарии.

В Бразилии арестован Карлос Престес. Его мог выдать американский коммунист, который покончил собой.

Наступление коммунистических войск на севере Китая.

Бомбардировка итальянцами санитарного транспорта в Эфиопии.

Запрет на убой скота согласно талмудическому ритуалу в Польше.

Нацистам, обвиняемым в подготовке покушений в Австрии, вынесен приговор.

Покушение на президента Югославского Совета: депутат Арнаутович стреляет и не попадает в президента Стоядиновича.

Беспорядки на юридическом факультете Парижского университета. Лекция Жеза прервана при помощи зловонных шариков.

Ответная демонстрация Федерального Союза студентов и студентов-нейтралистов.

Рено выпускает спортивную модель Нерва.

Полная версия «Тристан и Изольды» в Опере.

Выборы Флорента Шмитта в Институт.

Сто лет со дня смерти Ампера.

В полуфинале Кубка Франции по футболу встретятся команды Шарльвиль и Ред Стар, с одной стороны, и победители матчей Сошо-Файвс и Рэйсинг-Лиль, с другой.

Проект Дома Радио.

Гиббс рекомендует: для жирной кожи — мыльный крем Гиббс, для сухой кожи — безмыльный, быстро впитывающийся крем Гиббс.

«Человек со шрамом» в Урсулин.

«Чапаев» в Патнеоне.

«Самсон» в Парамаунте.

«Троянской войны не будет» в Атенее.

«Анна-Мария» (постановщик — Рэймон Бернар, автор сценария — Антуан де Сент-Экзюпери, в ролях — Аннабелла и Пьер-Ришар Вильм) в Мадлен. В пятницу 13 марта состоится премьера фильма «Новые времена» Чарли Чаплина.

VII

— Не понимаете? — спросил немного спустя Отто Апфельшталь, глядя на меня поверх чашки с чаем.

— Ваш вопрос, скажем так, — по меньшей мере, двусмыслен.

— Двусмыслен?

— Моё имя, вопреки тому, что вы сказали, не могло мне быть подарено, да ещё каким-то человеком.

— Я уточню свой вопрос, поскольку вы считаете это необходимым; я не имею в виду ни вашего отца, ни кого-то из вашей семьи или окружения, от которого вы могли унаследовать своё имя, это, я думаю, всё ещё распространённый обычай; речь и не о тех, кто пять лет назад помог вам получить вашу нынешнюю биографию, а об одном совершенно конкретном человеке, чьё имя вы носите.

— Чьё имя я ношу?!

— Вы этого не знали?

— Я действительно не знал. И что с ним?

— Вот это мы и хотели бы узнать. Это, впрочем, единственная цель нашей встречи.

— Не понимаю, чем я могу быть вам полезен. Я был уверен, что документы, которые мне дали, были фальшивыми.

— В то время Гаспар Винклер был восьмилетним ребёнком. Он был глухонемым. Его мать, Сесилия, всемирно известная австрийская певица, во время войны бежала в Швейцарию. Гаспар был хилым и рахитичным мальчиком с пороком, который обрекал его почти на полную изоляцию. Большую часть дня он сидел, скорчившись, в углу комнаты, отказываясь от еды и не обращая внимания на роскошные игрушки, которые мать или близкие каждый день ему дарили. Чтобы вывести его из состояния прострации, доведённая до отчаяния мать решила отправиться с сыном в кругосветное путешествие; она думала, что новые страны, смена климата и образа жизни окажут на него благотворное влияние и, возможно, даже вызовут изменения, которые помогут ему в итоге обрести слух и речь, поскольку все консультировавшие врачи высказывались по этому вопросу категорично: никакое внутреннее поражение, генетическое расстройство, физиологический или анатомический порок не являлись причиной его глухонемоты, которая, скорее всего, была последствием детского травматизма, характер и масштабы которого оставались, к сожалению, не изучены, хотя ребёнка показывали многим психиатрам. Всё это, скажете вы, вряд ли имеет прямое отношение к вашим собственным приключениям и совершенно не объясняет, как вы могли оказаться под именем этого несчастного ребёнка. Чтобы это понять, следует, прежде всего, знать, что из соображений предосторожности и из пристрастия к безукоризненному исполнению заданий помогающая вам организация использовала не фальшивые документы, а самые настоящие паспорта, удостоверения личности и штампы, которыми её снабжали преданные её делу государственные служащие. Случилось, однако, так, что чиновник из Женевы, который должен был заниматься вашим вопросом, умер за три дня до вашего прибытия в Швейцарию, не успев ничего подготовить, хотя все пункты, все этапы вашего дальнейшего передвижения были уже намечены. Организация была застигнута врасплох. И тогда к делу подключилась Сесилия Винклер, которая не только принадлежала к этой организации, но и даже была одним из её главных руководителей в Швейцарии. Таким образом, чтобы спешно всё уладить, вам вручили чуть подправленный паспорт, который Сесилия оформила за несколько недель до этого для собственного сына.

— А как же он?

— Международные правила позволяют вписывать несовершеннолетнего ребёнка в паспорт одного из родителей.

— А что случилось потом?

— Предполагаю, ничего; наверняка, им удалось сделать Гаспару новый паспорт; не думаю, что они собирались потребовать у вас вернуть им старый.

— Тогда почему вы думаете, что я мог с ними встретиться?

— Разве я утверждал что-нибудь подобное? Вы не дали мне договорить: через несколько недель после вашего прибытия в Женеву когда уже стало точно известно, что вы в безопасности, Сесилия и Гаспар отправились в Триест, где они сели на борт двадцатипятиметровой яхты «Сильвандра», великолепного судна, способного выдержать самые страшные бури. На борту было шестеро человек: Сесилия, Гаспар, Хью Бартон, приятель Сесилии, который был за командира корабля, два матроса-мальтийца, выполнявшие также роль официанта и повара, и Ангюс Пилгрим, молодой воспитатель, специалист по глухонемым. Похоже, что, вопреки надеждам Сесилии, путешествие не улучшило состояния Гаспара, который большую часть времени проводил в своей каюте и очень редко выходил на палубу, чтобы полюбоваться морем. От чтения писем, которые писали тогда Сесилия, Хью Бартон, Ангюс Пилгрим и даже два матроса, Зеппо и Фелипе, и которые, — вы скоро поймёте почему, — мне пришлось просмотреть, месяц за месяцем складывается мучительное впечатление: путешествие, задуманное как лечение, мало-помалу теряет всякий смысл; становится всё понятнее, что предпринимать его было бесполезно, и, вместе с тем, что его прерывать нет никакой причины; гонимое ветрами судно блуждает от берега к берегу, от порта к порту, бросая якорь здесь на месяц, там на три месяца, во всё более и более тщетных поисках того пространства, той бухты, того горизонта, того пляжа, того мола, где могло бы произойти чудо; но ещё более странным кажется то, что, чем дольше продолжается путешествие, тем больше каждый, похоже, убеждается в том, что такое место существует, что в какой-то части моря есть остров, атолл, скала, мыс, где всё может внезапно случиться, где всё разверзнется, всё озарится, что для этого достаточно будет какого-то необычного восхода, или заката, или какого-нибудь грандиозного или ничтожного события, перелётных птиц, стада китов, дождя, штиля, оцепенения после знойного дня. И каждый цепляется за эту иллюзию до тех пор, пока в районе Огненной Земли, попав в один из внезапных ураганов, которые там случаются почти ежедневно, судно не терпит крушение.

VIII

У меня хранится одна фотография моего отца и пять фотографий моей матери (на обороте фотографии отца я пытался, напившись однажды вечером, наверное, в 1955 или 1956 году, написать мелом: «Какая-то в державе Датской гниль», но даже не смог дописать до конца четвёртое слово). У меня нет других воспоминаний об отце, не считая эпизода с ключом или монетой, которую он, якобы, мне дал, вернувшись однажды вечером с работы. Единственное воспоминание, оставшееся у меня о матери, — это то, как однажды она повела меня на Лионский вокзал, с которого я поехал на поезде Красного Креста в Виллар-де-Лан: хотя никаких переломов у меня нет, моя рука на перевязи. Мать покупает мне книжку про Чарли Чаплина под названием «Чарли-парашютист»: стропы парашюта на обложке — не что иное, как подтяжки на штанах Чарли.

* * *

Замысел написать свою историю оформился у меня почти одновременно с замыслом писать вообще. Два следующих текста появились более пятнадцати лет тому назад. Я переписываю их, ни слова в них не меняя, и помещаю в сносках исправления и комментарии, которые считаю сегодня своим долгом добавить.

1

На фотографии отец выглядит отцом. Он высокий. Его голова не покрыта, пилотку он держит в руках. У отца очень длинная шинель¹. В талии она стянута толстым кожаным ремешком, напоминающим шнуры в окнах вагонов третьего класса. Между солдатскими башмаками, вычищенными от пыли, — воскресная увольнительная — и полой шинели угадываются нескончаемые обмотки.