Welcome to Трансильвания
Шрифт:
— Никогда не осмелился бы произнести такое!
— Так что же?
— Он… страдал. Да, страдал и подвержен был странным опасениям, вот что я могу сказать, отвечая на ваш вопрос.
— Страдал? Но от чего же, если не от боли, и что за страшные опасения? Говорите толком, старина! Ей-богу, вы испытываете мое терпение.
— Прошу простить, ваша светлость. Нижайше прошу простить. Но, если вы позволите, я все же хотел бы ответить на ваши вопросы потом. Пусть сначала ученые доктора скажут свое слово. Я бы хотел — потом. Если можно — потом. Так будет лучше.
— Что ж, это верно, пожалуй. Ладно, ведите к докторам.
Невнятные
Однако приступ раздражения, как ни странно, пришелся как нельзя более кстати.
Гнев вытеснил из души растерянность.
Препираясь со стариком, Тони окончательно пришел в себя.
Прежде чем последовать за слугой, он еще раз пристально взглянул на мертвое тело.
Внимательно и, насколько мог, беспристрастно.
Сквозь лишенные жизни, заострившиеся черты лица смутно проступил знакомый облик.
Что-то неясное, едва различимое, но знакомое с детства увиделось вдруг.
И сразу же рассеялось наваждение, тоскливо защемило в груди.
«Что с тобой приключилось, Влад, дружище? Что такое страшное обрушилось на тебя, дорогой?»
Переступая порог сумеречной спальни, Энтони Джулиан смахнул с ресниц слезу.
«Но, черт меня побери, Влад, если в этом повинен кто-то… кто-то, живущий в этом мире… Ему придется держать ответ. Как минимум передо мной. А это не так-то просто! Совсем не просто, если вдуматься. Тому есть примеры».
Стивен Мур
Это было поистине удивительно и, безусловно, наталкивало на мысль о неслучайных превратностях судьбы.
Отнюдь не случайных.
Но как бы там ни было, отставной полковник американской разведки и отставной же дипломат Стивен Мур обретался сейчас в Москве.
Трудно сказать, что думали по этому поводу русские.
Самого Стивена Мура это обстоятельство вполне устраивало.
И пожалуй что радовало.
Да, он был определенно доволен.
Когда-то судьба, история или какие другие нематериальные силы, направляющие течение человеческих жизней, сыграли с ним презабавную шутку.
Вернувшись с бесславной вьетнамской войны, к счастью, живым и здоровым, молодой офицер-разведчик, кавалер «Пурпурного сердца» [27] почувствовал себя неуютно в собственной стране.
Америка переживала приступ национального раскаяния, самоуничижение считалось хорошим тоном.
Парни, чудом выбравшиеся из джунглей Вьетконга, подвергались на родине в лучшем случае остракизму.
27
Орден, высшая воинская награда США.
Высоколобая интеллигенция, вечно оппозиционное, бунтующее студенчество, левая пресса — вся эта говорящая и не желающая слушать масса бросалась на ветеранов с энтузиазмом своры гончих. Выдерживали далеко не все.
Прошло четверть века, прежде чем национальное самосознание с методичностью мятника качнулось в противоположную сторону — человек в зеленом берете стал символом мужества и патриотизма.
Тогда же, в середине семидесятых, многократно обстрелянного, раненого, побывавшего в запредельных по сути своей переделках Стивена Мура такой прием попросту взбесил.
Бешенство и желание продолжать войну — возможно,
чтобы доказать что-то философствующим эстетам, чистоплюям и маменькиным сынкам с дочками — привел его в Лэнгли.Он жаждал войны.
Все равно с кем, где и какими средствами.
Войны ради войны.
Центральное разведывательное управление казалось в этой связи вполне подходящим ведомством.
Очевидно, подошел и он. Работу в разведке Стивен получил довольно быстро.
Потом ярость прошла, улеглись эмоции, но к этому времени он был уже профессионалом довольно высокого класса, признанным специалистом по Восточной Европе вообще и России в частности.
Войны он уже не хотел, но работу свою полюбил и… Россию тоже.
Это, собственно, и была та самая метаморфоза, шутка, которую сыграла с ним судьба.
Стивен Мур провел в Москве в общей сложности около пятнадцати лет.
В разные годы он работал под дипломатическим прикрытием, возглавляя, как правило, службу протокола посольства США.
В принципе он всегда честно и достаточно эффективно делал свою работу, что требовало, безусловно, полного погружения и полной отдачи сил.
Очевидно, он был слишком занят делом, чтобы прислушиваться к собственным чувствам, к делу не относящимся, — это произошло с ним как-то совершенно незаметно.
Покинув однажды Москву на некоторое довольно продолжительное время, он вдруг поймал себя на том, что скучает.
Причем с каждым днем все сильнее.
Ему вдруг остро стало не хватать того, что прежде раздражало или было по крайней мере не слишком понятно.
Долгих разговоров ни о чем, но если вдуматься — о вещах очень важных, если не главных, под бесконечные «давай!» и «будем!», непременное «чоканье» разномастными рюмками и стаканами, наполненными…
Боже правый, каких только напитков не довелось ему отведать на крохотных московских кухнях, деревянных подмосковных дачах с «удобствами на улице» и в неуютных закусочных, именуемых почему-то ресторанами.
Даже грязная снежная распутица московских улиц вдруг оказалась милой сердцу.
Стив заскучал и по ней, и по серой неулыбчивой людской толчее в центре, и по тихой грусти пустынных арбатских переулков.
Когда по прошествии положенного времени дипломат и шпион Стивен Мур снова возвращался в Москву, он неожиданно испытал такой острый приступ радости, что почти испугался.
Был уже поздний вечер, когда самолет «Pan American» заходил на посадку в московском аэропорту Шереметьево-2. Столичная погода, как всегда, капризничала, лайнер долго нырял в кромешной грозовой тьме, но когда наконец внизу, переливаясь и искрясь, возникло хилое, ничтожно слабое по сравнению с нью-йоркским или лондонским сияние московских огней, сердце Стива сладко и счастливо защемило, словно кто-то нежно сжал его теплыми, ласковыми ладошками.
Такое случалось со Стивеном Муром нечасто.
Два, от силы три раза в жизни.
Пожалуй, это был повод для размышлений, и он добросовестно размышлял по этому поводу.
Но не нашел окончательного ответа.
Оставалось одно — жить, оставив все как есть. Сочетая — иными словами — свою неожиданную любовь к России и свою же специфическую деятельность.
К счастью, времена стремительно менялись, уходила в прошлое — дай Бог, навсегда! — эпоха холодной войны, начиналась новая эра и в дипломатии, и в разведке. Полковник Стивен Мур, по всему, должен был неплохо прижиться в новых условиях.