XX век как жизнь. Воспоминания

И Брежнев лавировал. В чем-то уступал сталинистам. Но так, чтобы не дать повода обвинить себя в отступлении от принципиальной линии XX–XXII съездов КПСС.

Сам он в спорах наших не участвовал. Сидел, слушал, молчал. Окончательные решения принимались тогда, когда начинали править текст. «Великий» полководец можно ведь исправить на «выдающийся». И наоборот.

Фронтовикам, ветеранам – это я пишу уже независимо от речи – повезло. Их было стали забывать. Но когда фронтовик, прошедший от звонка до звонка всю войну, стал во главе партии, страны, положение резко изменилось. Не только льготы. Память, уважение. Не стыдно стало носить ордена.

Брежнев, как и многие фронтовики, любил вспоминать военные годы. Отдельные эпизоды. Люди. Атмосфера. Рассказчик он был хороший. Правда, годы берут свое, и иногда одна и та же тема повторялась по несколько раз. Чины у Брежнева были невеликие. Поэтому всего он навидался, так сказать, «в натуре». И без прикрас рисовал батальные и околобатальные сцены.

Вспоминается такой случай. Константину Симонову не разрешали печатать военные дневники 1941 года. Летопись поражений и отступления, часто – бегства. И мы, которые спичрайтеры, или, по-нашему, речеписцы, решили организовать встречу Симонова с Брежневым. Надеясь, что Симонов сможет склонить Брежнева на свою сторону. Обстановка благоприятствовала. Сочинялась речь при открытии Волгоградского мемориала. Мы сидели в комнате недалеко от кабинета Брежнева. И он часто заходил к нам. Послушает абзац-другой, поговорим, попьем чайку и дальше…

Замысел вызрел такой. Пригласить в группу Симонова. Заходит Брежнев (а мы знали, что он очень ценит Симонова и как поэта, и как писателя). Знакомство и «непринужденный разговор». Так и получилось. Часа два говорили.

– Ну, что там у тебя? – спрашивал Брежнев.

Симонов читал какую-то неприемлемую для цензуры страничку из дневника.

– Подумаешь! – восклицал Брежнев. – Я и не такое видел.

И начинал живописать это самое «не такое». В общем, каждый показывал друг другу изнанку войны. Наконец Симонов:

– Это и есть правда, мы знаем ее, и мы обязаны рассказать о ней людям.

Брежнев не соглашался:

– Мало ли что мы видели, главная правда – мы победили. Все другие правды меркнут перед нею. О них тоже надо говорить. И мы уже (и вы – писатели – в первую очередь) наговорили много. Но может быть, стоит пожалеть людей, победителей, их детей и внуков и не вываливать все сразу. Дойдет время и до твоих дневников. Скоро дойдет…

Брежнев взял Симонова с собой в Волгоград. Рассказывают, что они проговорили весь путь туда и обратно. Наверное, обоим было интересно и полезно… А дневники вышли.

Смена руководства потребовала своего рода «инвентаризации» политики партии, выделения участков, требующих новых подходов и максимума внимания. Этому были посвящены мартовский и сентябрьский пленумы ЦК КПСС.

На мартовском пленуме рассматривалось положение в области сельского хозяйства. Докладчиком был Брежнев. На сентябрьском пленуме с докладом о положении в промышленности и «о мерах по…» выступил Косыгин.

Мне пришлось по касательной прикоснуться к докладу Брежнева. Была попытка развернуть тезис об аграрной политике КПСС как о важнейшей части политики экономической и социальной. Но не получилось. Какая политика, когда всегда можно принять «меры по дальнейшему…»? Результат стал ясен еще при советской власти. Огромные суммы вбухивались в деревню, но с минимальной отдачей.

Косыгин предложил комплекс весьма ограниченных реформ. Но и они были погребены бюрократическим аппаратом под грудой охранительных оговорок.

Приходилось слышать разговоры о том, что Брежнев не любил Косыгина и поэтому глушил его прогрессивные идеи. Не думаю, что все так просто. Брежнев действительно «не любил» Косыгина. Он ревновал к известности, популярности Косыгина. Ему не нравилась независимость (пусть относительная, но все же…) Косыгина. Его настораживало сдержанное участие Косыгина в хоровых славословиях (кстати, по этим же причинам Брежнев недолюбливал Машерова). Но если иметь в виду дело, понимание политики, умение расшифровать пульс (кардиограмму) советской власти, «развитого социализма» вообще, то, по-моему, перед нами, что говорится, два сапога пара. Это особенно было заметно во время чехословацкого кризиса.

Косыгин слишком рано осел в Москве. Не месил грязь на военных дорогах. Не работал в республиках. Редко бывал на предприятиях. Возможно, сказывался и характер Косыгина. Он был довольно замкнут, не слишком коммуникабелен. Во время редких встреч и разговоров с Косыгиным мне не приходилось слышать ничего, что выделяло его из его же окружения. Судя по всему, Косыгин был превосходным сталинским наркомом. То есть четким, досконально знающим дело исполнителем. Таким он и оставался – на любых постах и в любое время.

Реакция руководства братских стран на октябрьский пленум, продолжение полемики с лидерами КПК, вьетнамский кризис выдвигали на передний идеологический край проблематику мирового социализма. В отделе ЦК именно этой проблематикой приходилось заниматься в первую очередь. Мощные импульсы исходили от Андропова. Он требовал от нас, своих консультантов, «пищу для ума». «Думайте, пишите по максимуму, – наставлял он, – а что сказать в политбюро, я и сам соображу».

Думали мы довольно долго. 18 октября я вручил Андропову 13 страниц «материала для размышлений», который был озаглавлен вполне в духе отбития всяких попыток размышлять: «О мерах по дальнейшему оздоровлению отношений между социалистическими странами Европы».

Попробую изложить основные идеи. Напоминаю, что дело происходит почти сорок лет назад.

Начинается с констатации: «Между социалистическими государствами существуют острые конфликты, доходящие до прямой политической борьбы (Китай – СССР, Югославия – Албания), серьезные противоречия, временно приглушенные чрезвычайными обстоятельствами (СССР – ДРВ, СССР – КНДР), расхождение политических и экономических интересов (Румыния – СССР, ЧССР – ГДР). По существу, во всех социалистических странах получили распространение националистические, зачастую антисоветские настроения». Все это ослабляет социализм. Становится актуальной разработка мер по стабилизации обстановки в мировой системе социализма. Поскольку ситуация с Китаем пока бесперспективна, надо сосредоточиться на европейских странах социализма.

Сначала вопрос: действие каких факторов вызвало нездоровые явления в содружестве? Во-первых, относительная политико-экономическая отсталость братских стран, что вызвало преобладание административно-принудительных методов руководства социальными процессами. Во-вторых, навязывание советского опыта, советских форм и методов социальных преобразований. Наша политика строилась на предпосылке, что хорошо и правильно лишь то, что мы считаем хорошим и правильным. Под покровом искусственной монолитности зрели обиды, подозрения, противоречия. Рано или поздно они должны были выйти на поверхность.

Первым признаком назревавшего кризиса были события, связанные с Югославией. Они доказали, что социалистическая страна может проводить независимую от СССР внутреннюю и внешнюю политику. Сначала они рассматривались как досадное исключение из правила. Но XX съезд КПСС перечеркнул этот примитивный подход. Декларация от 30 октября 1956 года означала новую фазу в развитии взаимоотношений социалистических стран.

За десять лет многое изменилось. Но, как указывалось на октябрьском пленуме ЦК КПСС, советские привычки великодержавия и командования продолжали сказываться на положении дел.