Я больше не твоя…
Шрифт:
Она выбегает навстречу: бледная и испуганная. Обнимает и заливается слезами. Стоим во дворе, и я сжимаю ее так сильно, будто в надежде что проснусь и пойму что видел дурной сон. Хочется выть от отчаянья.
Не помню как вошли в дом. Как оказался под душем, уткнувшись лицом в кафель и не чувствуя стекающие капли воды. Я хреновый отец. Ничуть не лучше его дуры-матери. Не уберег.
— Ты самый лучший отец — Марина обнимает меня, уткнувшись лицом мне в спину. Пытается успокоить. А я не могу. Я виноват. Сильно.
— Его обязательно найдут. Найдут — уверяет меня и я хочу верить.
/Марина/
Такого ужаса не испытывала никогда. Пережить пропажу ребенка — кошмар наяву. Когда позвонили из полиции и сказали что Юля в больнице, я готова была пешком идти. Такси ехало долго, но наконец — то я смогла обнять свою дочурку. Самое ценное, что есть в моей жизни.
Руслана не нашли. Вадим был раздавлен. Я переживала его боль как свою.
Сегодня уже неделя с того дня, как малыша ищут. Видеть сломленного мужчину тяжело. Он объезжает дворы, гостиницы, общежития, вокзалы и ищет…
Возвращается только с рассветом. Обессиленный, с потухшим взором.
Я чувствую такую вину, что она гложет меня днями и ночами. За счастье приходится платить…
Только плата немыслимо высока.
Вадим стоит и смотрит в окно.
— Тебе нужно поспать. Я разбужу тебя, если будет звонок — он качает головой и молчит.
— Пожалуйста. Я очень за тебя переживаю. Если тебе станет плохо, никому от этого лучше не будет — он неохотно поддается на уговоры. Но все же удается уложить его в постель.
Сижу рядом, поглаживая по голове, щекам, касаюсь отросшей щетины. Глубокие тени под глазами — результат бессонницы и сильного стресса. Он засыпает, но спит плохо: вздрагивает и метается.
Моя няня в детской играет с Юлей. А я теперь жутко боюсь, поэтому не закрываю двери спальни. Лишь когда Вадим успокаивается и начинает дышать глубже, я выхожу, прикрыв дверь.
/Вадим/
Утро следующего дня. Пью кофе и пытаюсь впихнуть в себя омлет, чтоб еще больше не расстраивать Марину. Она тоже выглядит подавленной и нервно вздрагивает от каждого резкого звука.
Тишину разрывает звук входящего звонка. Хватаю телефон и жму ответить.
— Ваш сын найден. Он в Красноярске. В больнице. Машина вылетела в кювет, женщина мертва, ребенок в коме — В ушах шумит. В глазах темнеет. Трясу головой, не давая себе провалиться в черную дыру. Вскакиваю и лечу на выход, по дороге объясняя Марине. Она охает и зажимает рот рукой. Плачет. Крепко обнимаю и выхожу.
Вцепившись в руль, пытаюсь сохранить самообладание. Мчусь в аэропорт, требуя билет на ближайший рейс. Скоро. Скоро папа будет рядом. Потерпи сынок. Держись мой маленький, словно мантру повторяю про себя.
Расстояние. Чертово расстояние убивает. Еле выдерживаю полет.
Наконец я на месте. Но меня не впускают, лишь дают увидеть его.
— Он обязательно очнется. Потерпите. Прогноз благоприятный — бормотание врача доносится словно сквозь вату. Меня бомбит. Хочу схватить его за шиворот и треснуть об стену. Благоприятный прогноз? Тогда какого черта он в коме?!
Усмиряю эмоции и пытаюсь вести
разговор.Сильный ушиб головой, сотрясение какой-то степени. От смерти спасло детское кресло.
А эта тварь умерла на месте, разбив бошку при столкновении машины с землей.
Потом была полиция и опознание тела. При ней был дневник, в котором она писала, что считает Руслана своим сыном, ведь вырастила его с пеленок.
Сбежала, потому что боялась что ее выгонят за ненадобностью. Хотела и Маринину дочь забрать, но не справилась с двумя детьми. И тогда решила бросить ее на парковке.
Вот так и выяснилось, что моя няня, имевшая отличную характеристику, была чокнутой, от того что не могла иметь своих детей.
В дневнике она описывала каждый день, проведенный рядом с сыном. Она называла его своим сыном, и не смогла смириться с тем, что Русик стал питать симпатии к Марине.
В дневнике были еще снимки с узи, которые выкрала у Дашки. В планах у нее было доехать до деревни, в которой жили раньше ее родители. Но в последнее время, у нее был сильный стресс, в связи с тем, что она была объявлена в розыск.
Успокоительные таблетки почти не действовали на нее, и она решила увеличить дозу.
Я был зол и счастлив одновременно. Зол, потому что не могу задушить гадину, ведь она и так уже мертва. Счастлив, потому что наконец-то увидел своего малыша.
Капельница, торчащая из маленькой ручки, заставляла сильно стучать сердце. В глазах жгло.
Я опустился на скамейку, обхватив голову руками.
Позже, позвонил Марине, пообещав рассказать все при встрече.
Я провел в больнице трое суток, и чудо наконец случилось: мой сын открыл глаза.
/Марина/
Сколько человек должен пережить боли, чтобы стать счастливым? Неизвестно. Ведь каждая беда что — то ломает внутри нас, забирая частичку света.
И каждый раз мы становимся другими, пересматривая свои жизненные ценности. То что казалось неважным, несущественным, становится жизненно необходимым. Либо наоборот…
После произошедшего я боялась смеяться. Мне страшно было даже улыбаться, ведь в голове сразу мелькали картинки того, что я пережила, когда не нашла дочь в доме. Я улыбалась только Юле, потому что нельзя не ответить на искренний детский смех. Радовало то, что моя малышка находилась в том возрасте, когда не могла понять того, что с ней случилось. Что ее увез чужой человек и бросил в машине. Благо что ее нашли неравнодушные люди и вызвали полицию.
Меня долго преследовали кошмары. Лицо той няни я будто видела иногда в прохожих женщинах и вздрагивала, уговаривая себя что мне лишь только мерещится.
Я общалась с психологом, но в глубине души страх оставался. Тот, что будет напоминать о себе.
Марк повел себя очень ответственно. Поднял на ноги всю полицию и общественность, задействовав все свои связи. Он тогда тоже приехал в больницу и впервые обнял дочь. И я видела что он реально рад тому, что она нашлась.
После того дня, он стал звонить и интересоваться состоянием дочки, но не вмешивался. А еще он помогал Вадиму искать сына.
То, что с нами произошло, заставило пересмотреть мою жизнь.