Я буду любить тебя...

— Значит, он поправляется? — спросил Спэрроу.

— О да. Рана на руке неопасна, хотя, несомненно, причиняет адскую боль. Что до раны в плече, то она, как ни странно, благополучно заживает, причем без всяких прижиганий или кровопусканий. Ничего не поделаешь, приятель, придется вас все-таки повесить. — И он посмотрел на меня своими круглыми глазками, похожими на блестящие черные бусинки.

— Наверное, у вас была потрясающая жизнь! — Тут в его голосе прозвучало сожаление. — Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу живого главаря пиратов. Знаете, в детстве я часто мечтал о кораблях под черным флагом, о грудах золота, об абордажных схватках. Клянусь змеей Эскулапа, в глубине души мне куда больше хотелось бы быть таким вот разбойником (разумеется, непойманным), чем губернатором Виргинии!

С этими словами он собрал свои лекарские инструменты и сделал знак матросу с факелом, чтобы тот шел впереди, освещая дорогу. Прежде чем последовать за ним, он предупредил:

— Мне придется доложить, что вы быстро выздоравливаете.

— Да, конечно, — отвечал я. — Позвольте узнать, кого мне следует благодарить за столь выдающуюся доброту?

— Я доктор Джон Потт, меня назначили главным врачом Виргинии. В вашем случае я мог применить лишь малую часть моих познаний, но мне очень приятно лечить настоящего пирата! Какая жизнь у вас, наверное, была, какая жизнь! И надо же — приходится расставаться с нею, когда вы еще так молоды! И все сокровища: и золото, и великолепные драгоценные камни канули на морское дно!

Он тяжко вздохнул и ушел. Люк закрыли, мы со Спэрроу вновь оказались в темноте, и для нас потянулись долгие часы ожидания. Сквозь щели в трюм проникал слабый свет, так что тьма была не черной, а серой, и мы могли видеть друг друга, хотя и смутно. Кто-то принес нам заплесневелый сухарь и воду. От сухаря я отказался, но воде был рад: мне очень хотелось пить. Спэрроу поднес маленький кувшинчик к своим губам, потом приставил его к моим. Я выпил, испытывая несказанное блаженство. И только через пять минут меня наконец осенило. Приподнявшись на локте, я повернулся к священнику.

— Кувшин был полон! — воскликнул я. — Выпили вы хоть что-нибудь или только сделали вид?

Он вытянул свою громадную ручищу и заставил меня снова опуститься на доски.

— Я не ранен, — сказал он, — а воды было слишком мало для двоих.

Тусклый свет, сочившийся сквозь щели вверху, померк, и тьма стала непроглядной. Воздух в трюме был спертый, мы задыхались, бредя о прохладном ветре, о ясном небе, усыпанном звездами. Когда стало совсем плохо и зловонный беспросветный мрак начал душить нас подобно ночному кошмару, крышка люка вдруг открылась, и вместе со свежим воздухом до нас донеслись звуки мужских голосов, переговаривающихся па палубе.

— Да, безусловно, доктор объявил, что его жизнь вне опасности, — сказал один, — но он все-таки ранен.

— Он человек опасный и отчаянный, — резко перебил другой. — Не представляю, как вы оправдаетесь перед вашей Компанией за то, что так долго не заковывали его и кандалы.

— Будьте покойны, милорд, мы с руководством Компании отлично понимаем друг друга, — надменно произнес первый голос. — И поверьте, пленника своего я сумею не упустить и без чужих советов. Если сейчас я все-таки приказываю заковать его, то только потому, что считаю это нужным, а не потому, что этого добиваетесь вы, милорд. Вы желаете воспользоваться случаем, чтобы переговорить с ним, что ж извольте, против этого я не возражаю.

Собеседник Карнэла удалился. Когда его шаги затихли, милорд весело расхохотался. К его веселью присоединились еще три или четыре грубых голоса. Кто-то чиркнул огнивом, и на палубе тотчас заметалось пламя факелов и ровным светом загорелся фонарь. Держа его и руке, по трапу начал спускаться человек с жестким обветренным лицом. Сойдя вниз, он поднял фонарь, чтобы посветить милорду. Я лежал и смотрел, как королевский любимец спускается в трюм. Пламя наклоненных к люку факелов ярко освещало его статную фигуру и лицо, благодаря которому он, невзирая на сомнительное происхождение и тощий кошелек, сумел возвыситься и излететь на вершину, столь приближенную к солнцу, один взгляд на нее ослеплял. В богатом наряде и блеске красоты, в ореоле красного сияния факелов, он озарял темноту, словно яркая зловещая звезда.

За милордом спустились два матроса с факелами, затем показался третий, без факела, и захлопнул крышку люка. Когда все они сошли в трюм, Карнэл, сопровождаемый капитаном, подошел и встал, глядя на меня сверху вниз. Я приподнялся на локте, хотя и с трудом — после лихорадки я был слаб как младенец, — и посмотрел ему в глаза. В них была неприкрытая жестокость; если бы я ожидал от него, своего заклятого врага, милосердия или великодушия (чего я, разумеется, не ожидал), его взгляд вмиг похоронил бы эту надежду. Подозвав жестом матросов, которые стояли за его спиной, он ткнул большим пальцем в сторону Спэрроу и приказал:

— Сначала займитесь этим. Наденьте на него ручные кандалы.

Матрос, спустившийся в трюм последним и принесший столько кандалов, что их хватило бы на шестерых пиратов, вышел вперед, дабы исполнить повеление милорда. Капитан посмотрел на могучую фигуру Спэрроу и вытащил из-за пояса пистолет. Священник засмеялся:

— Он вам не понадобится, приятель. Я знаю, когда сопротивление бесполезно.

Он вытянул руки, и матросы сковали их запястье к запястью. Когда они закончили, он невозмутимо сказал:

— «Видел я нечестивца грозного, расширявшегося подобно укоренившемуся многоветвистому дереву. Но он прошел, и вот, нет его, ищу его и не нахожу» [118] .

Милорд повернулся к нему спиной и указал пальцем на меня. Все время, пока меня сковывали по рукам и ногам, он не сводил глаз с моего лица, потом отрывисто сказал:

— Вы принесли с собой веревки? Свяжите его так, чтобы притянуть руки к туловищу.

Матросы обвили вокруг меня веревки много раз.

118

Псалтирь. Псалом 36: 35–36.

— Затяните их, да потуже, — приказал фаворит.

Цепи пастора гневно звякнули.

— Да ведь у него на руке от запястья до плеча — воспаленная рваная рана, и вам наверняка об этом сказали! — вскричал он. — Стыдитесь!

— Еще туже, — процедил Карнэл сквозь зубы. Матросы затянули узлы и встали.

— Можете идти, — коротко бросил им фаворит, и все трое попятились к подножию трапа. Капитан отошел туда же и уселся на ступеньку.

— Здесь, под люком, более свежий воздух, — пояснил он.

Я лежал у ног моего врага, стиснув зубы и глядя ему и глаза. Что и говорить, чаша была горькой, но у меня достало сил пить ее, не морщась.

— Ну что, молодожен, сполна я тебе заплатил? — спросил он вполголоса. — Помнишь, за тот красный клен и индейский узел? Говори, сполна?

— Нет, — ответил я, — приведи сюда ее, и пусть она посмеется надо мною, как смеялась в тот вечер под окном гостиницы.

Он схватил кинжал, я думал, он меня заколет, но секунду поколебавшись, он убрал оружие в ножны.