Я буду любить тебя...
Шрифт:
— Я поклялся убить вас, — сказал я. — Несправедливо оставить вас в живых.
Он взглянул на меня, и его бескровные губы тронуло нечто отдаленно похожее на улыбку.
— Не беспокойтесь, Рэйф Перси, — вымолвил он. — Не пройдет и недели, как я буду мертв. Вы видели труп моего слуги, моего итальянского лекаря, лежащий на полу там, за ширмой? У него, у Никколо, которого люди прозвали Черной Смертью, было в запасе множество ядов — ядов сильных и быстрых, либо тайных и медленных. И день, и ночь, и земля, и солнечный свет — все стало мне ненавистно. Теперь мне предстоит адское пламя — посмотрим, заставит ли оно меня забыть… забыть лицо женщины. — Он говорил наполовину со мною, наполовину с самим собой. — Глаза
Я крикнул, чтобы он замолчал, и без сил прислонился к столу.
— Будь ты проклят! — крикнул я. — Ты ее убийца! Убийца!
Он поднял поникшую голову и посмотрел куда-то мимо меня с той же странной, едва заметной улыбкой.
— Я знаю, — проговорил он с достоинством, которое по временам проглядывало в его манере. — Если хотите, вы можете сыграть роль палача и казнить меня. Но вряд ли в этом будет хоть какой-нибудь смысл. Я уже принял яд.
Комнату заполнял солнечный свет, и ветер с реки, и трубные крики лебедей, улетающих на север.
— «Джордж» уже готов к отплытию, — продолжил он, помолчав. — Завтра или послезавтра он отправите и в Англию с вестями об этой резне [139] . Я поплыву на нем, и не пройдет и семи дней, как меня похоронят в море. Существует тайный, медленно действующий яд… Я не хочу умереть в краю, где я проиграл все, и не желаю умирать в Англии, где Бэкингем сможет увидеть мое лицо, вот почему я принял этот яд. Что до итальянца, который лежит там, на полу, в Англии его ждали арест и казнь. Он предпочел более быстрый уход из жизни.
139
В 1622 г. в результате нападения индейцев погибли 347 поселенцев.
Он замолчал, и голова его склонилась на грудь.
— Если вы согласны с естественным ходом вещей, — продолжил он наконец, — то не могли бы вы сейчас уйти? Из меня нынче плохой собеседник.
Его рука продолжала медленно постукивать по письму, а взгляд был направлен куда-то за мою спину.
— Я все проиграл, — пробормотал он. — Не знаю, почему я так плохо провел эту партию. Ставка была высока — и у меня нет средств, чтобы отыграться.
Его голова опустилась на лежащую поперек стола руку. Что до меня, то я простоял рядом с минуту, стиснув зубы и сжав кулаки, а потом повернулся, вышел из комнаты, спустился по лестнице и вновь оказался на улице. Под окном в пыли лежал мой кинжал. Я подобрал его, вложил в ножны и пошел прочь.
На улице было очень тихо. Все окна и двери были закрыты и заперты на засовы; ни единая живая душа не побеспокоила меня ни словом, ни любопытствующим взглядом. Вопли дикарей, доносившиеся из леса, прекратились, и только пронизывающий ветер не стихал, принося со стоящей на реке «Надежды» звуки песни. Для матросов на ее палубах домом было море, а не наша гавань; и они могли с легкой душою петь, в то время как над домами поселенцев подымался дым, а на их порогах лежали тела убитых.
По тихой, освещенной ярким весенним солнцем улице я прошел к дому пастора. Деревья в саду стояли голые, цветы давно пожухли. Дверь не была заперта. Я зашел в дом, прошел в залу и широко растворил тяжелые ставни, потом остановился и огляделся вокруг. Ничто здесь не изменилось; все осталось, как в ту бурную ноябрьскую ночь, когда мы ушли отсюда. Возможно, мастер Бак редко бывал дома, или же он был слаб и ему не хватало сил что-либо поменять. Все выглядело так, словно мы покинули эту комнату всего час назад, разве что теперь в камине не
горел огонь.Я подошел к столу и увидел, что на нем лежат книги Джереми Спэрроу: стало быть, дом пастора опять какое-то время был его жилищем. Рядом с книгами лежал пакет, обвязанный шелковой лентой, запечатанный и адресованный мне. Быть может, губернатор вчера отдал его на хранение мастеру Баку — так ли это было, я не знаю до сих пор; во всяком случае, теперь пакет лежал передо мной. Я посмотрел на надпись «Отправлено с “Надеждой”» на обертке и вяло спросил себя: кому в Англии вздумалось писать мне; потом сломал печать и развязал шелковую ленту. Внутри обертки находилось письмо, начинающееся словами: «Джентльмену, оказавшему мне услугу».
Я прочитал письмо до самой подписи — то была подпись милорда Бэкингема, а потом засмеялся, хотя думал, что уже никогда не засмеюсь, и небрежно бросил листок на стол. Теперь мне не было дела до того, что Джордж Вильерс мне благодарен или что Иаков Стюарт не может отказать своему фавориту ни в чем.
«Король всемилостиво утверждает брак своей бывшей воспитанницы леди Джослин Ли с капитаном Рэйфом Перси и приглашает вернуться их домой, в Англию, где они наконец обретут покой…»
Джослин уже обрела покой в лучшем мире, а я, ее супруг, любивший се, остался в мире дольнем. Сколько еще лет мне ждать… сколько лет, Господи?
Перед почерневшим холодным камином стояло кресло пастора. Как часто она сидела в нем и пламя озаряло ее платье, ее руки, ее лицо! Она была красавицей, отрадой для взора; ее гордость, дерзость, своенравие — все это были лишь шипы вокруг розы; под их колючей защитой цвел цветок, чистый и прекрасный, билось золотое сердце.
Я бросился перед креслом на колени и, положив на сиденье вытянутые руки, уткнулся в них лицом и смог наконец заплакать.
Но взрыв чувств миновал, и я, стоя на коленях и уткнувшись лицом в сиденье, почти погрузился в сон. Битва была окончена и проиграна, буря и натиск жизни сменились тупым спокойствием, мертвенным, как могильная плита, безнадежным, как обугленное полено и белая зола в камине, которые никогда более не вернутся к жизни.
Время шло, и я наконец поднял голову, внезапно осознав, что уже несколько минут, как тишина сменилась криками, дикарскими воплями, боем барабана и мушкетной стрельбой. Я вскочил на ноги, торопливо направился к двери и на пороге столкнулся с Ролфом.
Он взял меня под руку и вывел на освещенное солнцем крыльцо.
— Я так и знал, что найду тебя здесь, — сказал он. — Но это только комната, пробуждающая воспоминания, Рэйф. Вне ее стен лежит широкий мир. Есть еще отечество, Рэйф, а в скором времени ты вспомнишь и про друзей. Индейцы начинают наступление крупными силами. Хамфра Бойз и Морис Челонер убиты. Над всеми плантациями и вверх и вниз по течению, насколько хватает глаз, поднимается дым, а недавно к берегу прибило тело ребенка.
— Я безоружен, — сказал я. — Я только сбегаю в форт, чтобы взять шпагу и мушкет…
— В этом нет необходимости, — ответил он. — Ведь ты можешь взять их у убитых.
Пока он говорил, шум все усиливался, так что мы более не мешкали, а, оставив дом и сад, поспешили к воротам палисада.
Глава XXXVIII
В которой я отправляюсь на поиски
Я посмотрел в амбразуру в воротах палисада и увидел песчаный перешеек, соединяющий город с материком, и за ним — густой и темный лес, волшебный плащ, укрывающий множество краснокожих дикарей. Между нами и этим укрытием там и сям лежали окоченевшие полуголые тела индейцев в черной боевой раскраске. Перья их головных уборов, красные или синие, резко выделялись на белом песке. Один из воинов, раненный в спину, словно полураздавленный жук, медленно полз в сторону леса.