Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика

Уничтожение 2-й ударной армии на Волховском фронте.

Сдача таллиннской группировки наших войск.

Уничтожение флота при отходе из Таллинна.

Уничтожение кораблей Черноморского флота при попытке Ворошилова взять Крым флотом.

Это только часть крупных войсковых операций, проведенных нашими командующими, уровень военных знаний которых не выше, чем у ефрейтора. А сколько было таких, как взятие Зайцевой горы, где за одну отметку 43,7 метра положили 48 тысяч человек. Или деревня Попково под Сухиничами, где от огня противника и на 35-градусном морозе погибли три полка нашей дивизии. Или бессмысленная гибель полностью укомплектованной, переброшенной с Дальнего Востока дивизии на подступах к двум деревням по 25 домов в каждой, в районе тех же Сухинич. Сколько таких, как принято их называть, неудавшихся, а точнее, просто глупо, без расчета, разведки и знания дела проведенных? И кто командовал нами? Сталин – недоучка-семинарист, Ворошилов – слесарь, Жуков – старшина (вахмистр) – кавалерист, Буденный – вахмистр-кавалерист. Мехлис – секретарь Сталина.

Это вершина. А что было в полках, дивизиях и армиях, можно судить по тому, что наш полк начал войну, имея в своем составе только одного офицера с высшим образованием. Это был командир учебной батареи капитан Матвеев, который скоро стал командиром полка, а затем начальником артиллерии дивизии. И в полку не стало ни одного академика. Больше того, офицеры со средним военным образованием одни были назначены на высокие должности в другие части, другие выбыли по ранению или погибли, и почти весь офицерский состав был укомплектован молодежью, окончившей 3—6-месячные курсы, или назначенными на офицерские должности сержантами и солдатами, с присвоением им офицерских званий.

Первый раз я вошел в Альтдам, вернее, на НП командира дивизиона и командира батальона, они были в этот момент в одном месте, когда завод был еще в руках у противника. Пройти надо было в ста метрах от низкой, метров триста длиной, кирпичной стены завода. Из амбразур и окон все время велся пулеметный огонь. Как я пробрался невредимым – трудно представить. Помню, что было страшно, а точнее, очень страшно. Батальон, поддерживаемый нашим дивизионом, штурмовал вокзал. Наконец, во второй половине дня противник вокзал оставил, а к этому времени немцы были уже выбиты и с территории завода, и надо было подтягивать батареи. Командир дивизиона майор Грязнов приказал мне снять одну батарею с позиций и провести ее в город, заранее разведав маршрут движения. Батарея и штабная машина в город въехали благополучно. По обеим сторонам улицы стоят коробки разбитых домов. На одном из перекрестков надо свернуть направо, но там, метрах в пятидесяти от перекрестка, стоит уцелевшая стена главного фасада четырехэтажного дома, и видно, как она качается. Сначала думали проехать под ней, но кто-то засомневался, и решили повернуть на следующем перекрестке. Не отъехали и ста метров, как стена рухнула на проезжую улицу. Протяженность дома была такая, что хватило бы накрыть всю батарею.

Через три дня город был полностью в наших руках. Наш НП расположился на западной окраине, в мансарде двухэтажного дома. В стереотрубу хорошо были видны рукава дельты Одера, взорванные мосты от Альтдама на Штеттин и сам город, вернее, юго-восточная его окраина. Противник вел себя спокойно. Мы тоже берегли снаряды. Я один ходил от НП в штаб и обратно. Ходил по улицам, смотрел на разрушенные дома, на разбитые магазины и размышлял, для чего и кому это было надо – разрушить столько городов и деревень? Кому надо было причинить столько страданий народу в войне, да и потом, в будущем, при восстановлении разрушенного. А еще я долго не мог избавиться от очень тяжелого переживания от события, произошедшего здесь, в Альтдаме.

Однажды я часа на два задержался в городе. Капитан Федько уже думал, что я где-то попал под мину или снаряд, и по возвращении ради порядка сильно поругал меня. Пехота в тот день заняла оборону по берегу восточной протоки Одера. Майор Грязнов оставался в центре города, в штабе дивизиона, а помощнику командира взвода разведки ст. сержанту Митягову было приказано оборудовать наблюдательный пункт на западной окраине. Кроме Митягова и меня, в группе было два разведчика: сержант Елкин и один солдат-связист. Тянули проводную связь. Шли не торопясь. Рассматривали дома. Заходили в разбитые и целые, но пустые магазины. В одном таком совершенно пустом помещении, вроде магазина, у задней стены на скамейке лежал мужчина в гражданской одежде. Наверное, спал. Все случилось внезапно. Впереди всех оказался командир отделения связи сержант Елкин с автоматом в руках. Он никогда с ним не расставался, и тот всегда был снят у него с предохранителя. Никто из нас даже слова сказать не успел, как Елкин прошил лежащего автоматной очередью…

В городе противник оставил нам очень много трофеев. Некоторые из них наводят на размышления. Тогда тоже было много разговоров о трофеях, и цифры назывались самые разные, но вот данные архива МО СССР (ф. 418 от 10709 д. 94. пл. 148, 153): «В боях за город было убито и ранено около 1500 немецких солдат и офицеров, 246 взято в плен. На заводах и в ремонтных мастерских находилось много бронетанковой техники, которую противник не успел переправить за Одер. Части дивизии захватили 21 исправный и 336 неисправных танков, 53 бронетранспортера, 30 исправных и 53 неисправных бронеавтомашины, 84 орудия, склады с боеприпасами и фуражом. В районе станции гвардейцы обнаружили несколько наших танков КВ и около 4500 пулеметов «максим», 4800 противотанковых ружей Дегтярева».

Дивизия перешла к обороне по берегу Одера. Наш дивизион стоял в городе. Немцы не ближе трех километров. Живем относительно мирно, приводим себя в порядок. Даже расписание по повышению боевой и политической подготовке имеется. Провели партийное собрание. Выбрали секретаря партийной организации. Наш парторг погиб как раз на том мосту у завода, где я прошел благополучно. Это уже второй парторг за полгода.

Но недолго отдыхали солдаты. Да и отдыхом это можно назвать с большой натяжкой. Вскоре началась подготовка к форсированию Одера. В первых числах апреля провели дивизионные учения с боевыми стрельбами. В подразделениях (это в артиллерии) в строю в это время было менее 50 % списочного состава. Караульную службу несли даже младшие командиры. Такое же положение было только в 1941–1942 годах. Командование, видимо, берегло кадры для будущих войн. Молодежь 1926 года рождения воевала уже с 1943 года, а 1927 года рождения так на фронт и не пришла. Пополнение шло только за счет выздоровевших раненых. Были случаи, когда пополнение дивизиям давалось отзывом какого-то количества солдат из других, менее обескровленных дивизий. Под Ригой и у меня из отделения забрали в другую часть ефрейтора Стрельникова. Был он страшный трус и филон. Два года он отслужил и три года отвоевал в нашем дивизионе, и я думал, что он обидится на меня. Но Стрельников позже прислал письмо, что на новом месте он попал в штаб полка, и благодарил меня за протекцию.

От Одера до Эльбы

Быстро пролетели две недели обороны. Команда – готовиться к маршу. Двигаемся на юг не спеша, ночами, с остановками в лесах или в опустевших деревнях. И все равно на машинах мы за два часа проезжали путь, равный суточному переходу пехоты и наших хозяйственных взводов.

Стоит теплая солнечная погода. Дивизион остановился на опушке соснового леса. Северо-западнее находится наш аэродром. Слышим, как взлетают и приземляются самолеты. Самолеты летят в сторону Одера, мы их не видим, скрывает лес. Но вот, слышим по звуку, что поднимается транспортный самолет. Через одну-две минуты раздаются два пушечных выстрела, и самолет, еще не набрав высоты, пошел на снижение и чуть севернее нас, километрах в двух-трех врезался в землю. Раздался взрыв. На место аварии капитан Федько посылает на мотоцикле автомеханика ст. сержанта Уткина и сержанта Саранина. Через час Уткин вернулся и доложил, что разбился наш транспортный самолет «Дуглас» с восемнадцатью девушками на борту. Что туда уже прибыла спасательная команда с аэродрома, но спасать уже было некого. Все восемнадцать беременных девушек-военнослужащих, отправляемых домой, и два летчика погибли. Самолет был сбит зенитной батареей охраны аэродрома. Уткин и Саранин нарисовали страшную картину, которую они увидели на месте аварии: несколько девушек лежали мертвыми с преждевременно родившимися и тоже мертвыми младенцами. Несколько дней, пока не начались бои на Одере, эта тема обсуждалась среди солдат. Как могло случиться, что своя батарея обстреляла только что взлетевший с ими же охраняемого аэродрома самолет? И большинство сходилось на том, что это было надо кому-то из офицеров или генералов.

Несколько слов о работе хозяйственного отделения управления дивизиона, обязанностью которого в первую очередь было снабжение личного состава питанием и обмундированием. Я уже писал, что осенью 1941 года мы были на самообеспечении. С 1942 года положение изменилось. Нас обеспечивали продовольствием по нормам. Это резко меняло продовольственную ситуацию в подразделениях. Количественная норма, вероятно, была достаточной, что нельзя сказать о качественной. Очень мало выдавалось жиров и мяса. Кроме того, месяцами не менялся ассортимент крупы. Кормили нас в основном супом и кашей. И суп и каша готовились из одной и той же крупы. Например, зимой 1942/43 года в течение шести месяцев кормили супом и кашей из ячневой крупы. Насколько были сыты солдаты, можно судить по тому, что дневную пайку хлеба, которая выдавалась утром во время наступательных боев, солдаты съедали сразу. Говорили – нельзя оставлять, жалко будет, если убьют и хлеб останется.

На территории Германии положение с питанием резко изменилось. Немецкое население уходило на запад. Что-то они увозили и уносили, но скот и птица оставались на подворьях. На улицах и во дворах лежали убитые из озорства или только чтобы взять одну печенку коровы и свиньи. Солдаты старших возрастов, понимающие кое-что в кулинарии, убивали кур и молочных поросят. Тут же, во дворе, растапливали печь кормовой кухни, кипятили воду и разделывали птицу. Старшины и повара шли по более легкому пути. Они убивали свиней. Проще в обработке и меньше времени на варку. Дело дошло до того, что суп в котелке состоял наполовину из свиного жира, а вторая половина – из свиного сала кусками. Естественно, что очень скоро солдаты не только есть, но и смотреть на такую пищу не могли. Стали отказываться получать обед и в принесенные с кухни термосы. Командование пыталось заставлять солдат получать пищу в приказном порядке. Командиры взводов обязаны были обеспечить получение пищи их подчиненными. Обеспечили, но полученный суп солдаты, отходя, из термоса выливали.

Питались же мы в основном колбасой, окороками и другими копченостями, снятыми с вешал коптильных камер на чердаках домов, а также вареньем, маринованными грибами и другими консервами из брошенных погребов. А также курами и поросятами – но это гурманы. Я был свидетелем того, как сержант Елкин, москвич, чуть было не погиб при добывании молочного поросенка. В хлеве, в загородке, видимо, чувствуя наш приход, или голодная, очень беспокойно вела себя огромных размеров свинья с маленькими поросятами. Петька Елкин, увидев деликатес, не раздумывая, бросился через загородку за поросенком и чудом спасся от бдительной мамы. Видя, что свинья так просто поросенка не отдаст, а лишать потомство матери он пожалел, Елкин нашел навозные вилы и ими выбросил поросенка за перегородку. Подняв за задние ноги, он выстрелил ему в голову. И в это время прозвучала команда «По машинам!». Непотрошеный и непаленый поросенок был спрятан в машине и на следующем привале выброшен – поросенок протух.