Я диктую. Воспоминания

Замечу мимоходом, я этому совершенно не верю. Сейчас пачка «Данхила», например, содержит на две сигареты меньше, и я не уверен, что они из того же табака, что раньше.

Но вопрос не в этом. Французское правительство догадалось, что на будущих выборах ему не хватит многих десятков тысяч голосов. И внезапно заинтересовалось мелкими торговцами и ремесленниками.

Я-то от этого в восторге, но не думаю, что это спасет лавочки и мастерские. И это вопрос не политики, а образа жизни. Я где-то говорил, что мои лучшие детские воспоминания — это утренние часы на рынке, где я ходил между корзин и ящиков с овощами, фруктами, вдоль мясного ряда и где так вкусно пахло съестным.

Живя в Эпаленже, я часто спускался в город в рыночные дни, среду и субботу, чтобы снова окунуться в ту атмосферу.

На большой площади в Рипонн, где был рынок, сейчас гараж. В прилегающих узких улочках можно увидеть крестьян с товаром, но это уже не настоящий рынок, что был прежде.

В Стамбуле, Каире, Алжире, Тунисе туристов восхищают базары, огромные, занимающие площадь величиной со средний городок, где перемешаны кустарные изделия и плоды земли и где во весь голос, яростно торгуются о ценах.

Я видел в Америке рождение первых супермаркетов.

Бесконечные вереницы консервов, мебели, белья, мяса; все запаковано в целлофан, на пакетах обозначены вес и цена.

Это было пятнадцать лет назад. Теперь волна докатилась до Франции, Швейцарии и, несомненно, других стран Европы.

Акционерные компании, поддерживаемые крупными банками, заменили земледельца, который сам привозил на рынок овощи, битую птицу или баранину.

Говорят, в супермаркетах цены на десять процентов ниже. Здесь в безмолвии длинных проходов между стеллажами каждый толкает свою тележку; в некоторых даже предусмотрено место для ребенка.

Возможно, я старый ворчун. Но лет в пять-шесть мои дети были в восторге, когда я их приводил на рынок.

А чем восторгаться в супермаркете? Кочаны капусты здесь не лежат в большой корзине, откуда их можно взять, взвесить на руке, понюхать. Они завернуты в целлофан, как зеленая фасоль, персики, рыба.

И все здесь на десять процентов дешевле? Я остаюсь скептиком. Крупные компании, банки умеют считать лучше, чем крестьянин из соседней деревни. В супермаркете нет никого, с кем можно поговорить. Зайдите. Возьмите тележку. Наполните ее консервами и замороженными продуктами.

Выйти можете через любой из семи, восьми, десяти проходов, в которых стоят кассы.

На миг мне вспомнилась моя утренняя прогулка. Днем я обычно гуляю на природе, а сегодня утром совершил прогулку по улочке, которую некогда назвали бы торговой: на ней две мясные лавки; зеленщики выставляют лотки с овощами, фруктами; торговцы знают каждого клиента и его вкусы.

Очень сомневаюсь, что мои внуки познают подобную радость, несмотря на предвыборные речи в Бурбонском дворце.

Супермаркет когда-нибудь заменит теплое человеческое общение торговых улиц Лепик, Сент-Антуан и многих других. Даже тележки, с которых идет торговля в разнос, не сегодня-завтра исчезнут с парижских улиц.

И тогда первые этажи домов займут офисы, в основном туристские.

— Посмотрите Багдад… Посетите Гонконг…

И люди поедут за пять-шесть тысяч километров осматривать базары.

Того же дня

Часом позже. Весь этот час я, читая утреннюю газету, думал о прежних рынках, а также о тех, что пока еще существуют, но долго не протянут.

Рынок или торговая улица — это не только пестрое жизнерадостное зрелище, где люди ощущают близость друг к другу, но и контакт с природой, сведенный нынче к дням уикэнда.

В Льеже между фруктовым рынком и овощным было метров пятьдесят. Там стоял такой запах, какого я никогда больше не вдыхал: пахло дынями, и покупатели, прежде чем купить, нюхали их, пахло сливами, абрикосами, яблоками — их перерабатывали на консервы.

На овощном рынке цветная капуста была прекрасна, как настоящие цветы, а стручки фасоли — такого нежного и ясного зеленого цвета, что так и тянуло их погрызть.

И все это исчезнет? Уверен. Когда открыли первый универсальный магазин типа «Галереи Лафайета», Золя написал о нем роман [48] . Продавали там только товары для женщин: платья, шелка, хлопчатобумажные ткани. Но Золя прозрел в нем ад.

48

Сименон имеет в виду роман «Дамское счастье» (1882), работая над которым Э. Золя опирался на историю возникновения первых больших парижских универсальных магазинов «Лувр», «Бон-Марше» и других.

Рынки, торговые улицы имели, а сохранившиеся и до сих пор имеют одно преимущество: они способствуют общению между жителями квартала. Не только общению с продавцами, но и между покупателями. В очереди люди обмениваются мыслями, иногда кулинарными рецептами, часто сплетнями. Не заменяло ли это с успехом радио и телевидение?

Неужели у нас отнимут чувство общности, нормальные, неофициальные человеческие отношения? На этих улочках можно было и не знать фамилии своего собеседника или собеседницы. Это могла быть просто седая дама с шиньоном, или пожилой господин с собачкой, или хромоножка, или, на льежском наречии, «воображала» — та, что при покупках словом ни с кем не обмолвится, а к товару даже не притронется: ее сопровождает служанка с корзинкой.

Знаю, во все времена пожилые люди сожалели о прошлом. И всегда происходили какие-то изменения в образе жизни. Увы, на сей раз это уже революция. Так же как в кино — садишься там между двумя незнакомыми, и никто ни с кем словом не перекинется, все сидят, уставившись на экран, и он один говорит за всех.

Неужели в свой черед исчезнут кафе, где играют в карты, на биллиарде, в кости? Исчезнут террасы, с которых разглядывают прохожих? Боюсь, что да.

Уже существуют бары без цинковой стойки, где нет ни столов, ни стульев, куда забегают, чтобы на ходу чего-нибудь выпить или зайти в уборную, бары, где нет человечной, теплой атмосферы.

И вот человек жалуется на одиночество.

15 октября

Человек, несчастный и чудесный маленький человек, исполненный героических порывов, надежд и — так часто — повседневного мужества, которое ничто не может истребить!

Не могу понять, почему он ни разу с тех пор, как существует на земле, не разметал силы, которые объединились против него и превратили в того, кого раньше именовали крепостным, а сейчас — квалифицированным рабочим, то есть в раба.

К счастью для своего относительного равновесия, он этого не понимает. Каждое утро ему внушают, что он должен думать, и муштровка эта не прекращается до самой ночи.

Ради чего? Ради кого? Ради нескольких негодяев, у которых совести и идеалов меньше, чем у остальных. Эти люди не стесняются жульничать — жульничать во всем — и выдавать войны за выражение единой воли народа, хотя причина кроется в барышах от поставок танков или самолетов.

Когда-то вот так же соблазняли крестьян идти на Восток отвоевывать гроб господень [49] .

49

Во время крестовых походов (XI–XIII вв.) средневековых крестьян не столько «соблазняли», сколько заставляли идти за тридевять земель на мусульманский восток воевать с «неверными» за совершенно чуждые им интересы.