Я диктую. Воспоминания
Шрифт:
Я убедился в своей тесной связи с землей и с простым людом. Мне приходит на ум еще одна гипотеза, и, как всегда, она связана с детством.
Частенько я бывал не слишком снисходителен к братьям миноритам из христианской школы. Школа находилась на улице Закона, как раз напротив дома, где мы жили. Мне надо было только перейти улицу.
Перемены мы проводили в обширном дворе. Но позади главного здания находился большой огород, где нам в награду позволяли поработать во время перемены. Огород был разделен грушевыми деревьями на несколько участков. Грядки и проходы между ними шли по шнурку. Выстроившись в ряд, коленями на земле, прохладной или
Это одно из лучших воспоминаний моей жизни. Я ощущал непосредственный контакт с землей и следил, как растут овощи, словно это было для меня безумно важно.
За свою жизнь я сменил тридцать два дома, и к каждому примыкал сад и угодья. В доме в Эпаленже, где я больше не живу, но который был, кажется, моим тридцать вторым домом (я так и не хочу с ним расстаться), сад был копией сада братьев миноритов. Грядки были примерно такого же размера. И так же кусты малины отделяли одни овощи от других. И имелась такая же маленькая оранжерея для выращивания рассады и сохранения некоторых видов растений зимой.
Все мои предки, насколько я могу заглянуть в прошлое, были связаны с землей. Что же удивительного в том, что для меня гораздо важнее вести наблюдение за моим садиком и птицами, чем отправиться завтракать или обедать в город — чего я никогда не делаю — или сходить вечером в кино?
Я благодарен тем людям, что без моей просьбы объехали множество деревень и пересняли документы. Им пришлось проделать большой путь, получать разрешения у официальных лиц.
Благодаря им получила подтверждение моя догадка: я — крестьянин.
11 июня 1977
Вчера днем я дал большое интервью симпатичному и весьма интеллигентному сотруднику «Юманите». Насколько я понял, оно будет первым в серии статей о городах Франции. Когда меня попросили выбрать город, я почти не раздумывал. Я мог бы взять Ла-Рошель: я досконально знаю ее.
Я же предпочел написать о всей Франции, но малоизвестной — Франции рек и каналов. В 1924 году я прошел чуть не через тысячу девятьсот пятьдесят шлюзов. Плавал я не на яхте. Мое суденышко было простой шлюпкой; такая, как правило, имеется на борту яхты и служит прогулочной или спасательной лодкой.
На буксире мы тащили лодку, в которой лежала пишущая машинка, спальные принадлежности, палатка вроде тех, которыми пользуются бойскауты, и т. п.
Все это я уже рассказывал. Я попытался представить подлинный облик Франции, открывающийся с воды. Ведь когда-то самые уютные районы деревень и городов были обращены к рекам или каналам. Так было и в Париже, великолепные набережные которого теперь превращены в чудовищные автодромы.
Мое плавание с севера на юг и с востока на запад продолжалось почти год, поэтому в интервью мне пришлось говорить только о самом интересном и ужиматься.
Я как бы пытался нарисовать книгу картинок и представить в ней психологию и образ жизни жителей каждой местности.
А вчера перед сном задумался над вопросами, которые уже, пусть смутно, ставил перед собой.
Почему в моей памяти столько места занимают прачки из такой-то деревни или города? Почему я вижу их как наяву? Я продолжал размышлять, и какое-то время это не давало мне уснуть.
Я не ученый, скорее наоборот, и кое-кто улыбнется моей наивности. Утверждают, что в человеческом мозгу миллиарды клеток и у каждой своя функция.
Может быть, функцией некоторых клеток является улавливать мимолетные образы и происходит это безотчетно?Меня это наводит на мысль о фотографах, что снимают на пляже: они делают это незаметно, а потом насильно суют вам талон, по которому по такому-то адресу вы сможете выкупить свою фотографию. Довольно долго это было профессией моего старинного друга Мишеля Симона.
Мы не знаем, какие образы в течение жизни моментально запечатлеваются в нас. Потери, наверно, огромны, иначе, уверен, мозг засорился бы и образы были бы черны, как испорченные фотографии.
Мы живем, не сознавая, что важно, а что нет, что оставит, а что не оставит в нас следа. Каким-то моментам жизни мы придаем огромное значение, но они зачастую уходят потом в небытие. Может быть, потому что какие-то клетки мозга погибли или поражены склерозом? Не знаю. Как не знаю и того, почему, когда мы заняты делами, кажущимися нам в этот миг главными, вдруг выплывает и становится навязчивой картинка из прошлого, хотя мы были убеждены, что забыли ее.
Я имею в виду не только зримые образы. Это касается и света — скажем, бликов на мебели или того, как переливается в лучах солнца хлебное поле, — и запахов, и порывов ветра, о которых, казалось, мы навсегда забыли, а также шумов, например гула голосов в кафе или пивной.
Не помню, кто из специалистов по рекламе придумал формулу: каждая капля в счет. Кажется, она касалась какого-то фармацевтического продукта.
В нашей краткой жизни тоже каждая капля в счет: мы ведь никогда не знаем, в какой момент воскреснет в нас та или иная и окажется самой главной.
И все-таки я убежден, что наше умонастроение, просто настроение, даже наше будущее зависит от этих неосознанных образов, этих нематериальных капель, которые мало-помалу, без нашего ведома, творят нашу личность, несут счастье или несчастье.
На этот вопрос должны ответить ученые. Может быть, они уже ответили на него, но мне это неизвестно.
Мы живем в эпоху биологии. Но не думаю, чтобы в ближайшем будущем она дала объяснение феномену памяти, а также растолковала, почему мы иногда снова переживаем прошлое и почему только какой-то определенный период этого прошлого вдруг так воздействует на нас.
12 июня 1977
Эта серия, считая книгу, которую я сегодня заканчиваю, будет включать двенадцать больших томов. Начиная ее, я не ставил себе никакого предела. Верней, я предполагал написать три-четыре книги: я не надеялся, что жизнь будет настолько милостива ко мне и позволит продолжать диктовать.
Однако, несмотря на свои семьдесят четыре с половиной года, я надеюсь продолжать, то есть надеюсь диктовать и дальше.
Что? Не знаю. Если бы сейчас кто-нибудь заявил, что я буду диктовать стихи, я по простоте душевной позволил бы убедить себя в этом, хотя никогда в жизни стихов не писал.
Не стану впредь высказывать свое мнение о недавних и сегодняшних событиях. На это есть сотни специалистов, и у них больше возможностей, чем у меня.
Я не хочу писать только ради того, чтобы писать, чтобы к книгам, заполонившим книжный рынок, добавлять новые.
Поэтому у меня ощущение, как у беременной женщины. Я знаю, что, закончив двенадцать томов, я вновь почувствую потребность — почти физическую — диктовать, но вовсе не от необходимости чем-то занять пустые часы своего стариковского существования.