Я – дочь врага народа
Шрифт:
Переулок, где стоял её дом, не был длинным – до аптеки бежать минут пять, не больше. Марии оставалось только выскочить на главную улицу да пересечь её наискосок, как вдруг она услыхала знакомый голос:
– По-оспем! Солнце эвон где только ешшо пляшет…
Сидя на передке саней, давешний старик показывал кнутовищем в небо. Его лошадка тем временем успела кивнуть растерянной Марии одноглазой мордой и пробежать мимо. В кошеве сидел знакомый кучерявый верзила в собачьей дохе, чуть ли не под мышкой у него ютился укутанный в тулуп мужичонка в шафрановом берете.
Быстрая на ноги, она крутанулась – догнать убегающий от неё возок, да проехала по скользкой колее и расстелилась плашмя вдоль дороги…
Ей казалось, что тому, как она кандыбала обратной дорогой на ноге с разбитым коленом, был свидетелем весь, хотя и безлюдный, переулок. Но Мария знала: за её спиной оживают на окнах задергушки, дают простор насмешливым глазам лицезреть её просак. Уж она-то ведала, что её тут никто никогда и не любил и потому не ждал. И всё из-за Сергея Никитича – будь он трижды неладный!
Сумка так и стояла на крыльце. Даже Фёдор её не пнул. А вот в сенях заячий берет, забытый ею на полу, хранил след мужского сапога. В кухне Мария вынула из сумки аптекарев свёрток. В нём оказалась фляжка со спиртом. Мария набулькала только что не стакан, разбавила водой, выпила…
Очнулась на полу. Не сразу могла понять – утро на дворе или вечер? Слабый свет резал глаза. В голове работала ржавая мясорубку. Она перемалывала мозги. Но тошнее того были падающие на сторону стены, которые никак не могли упасть. И она с ними заодно падала и не могла упасть. И всё это валилось и не сваливалось в муторную глубину…
Наконец стало совсем дурно, в горло ударило изнутри смесью огня и падали. С каким-то куриным клёкотом жижа вырвалась наружу. Утопила в себе прядь её волнистой каштановой гривы. Стало немного легче, и она, сообразив, что лежит в кухне, переползла в комнату, добралась до дивана, привалилась к сиденью спиной.
Вошла мать, у которой лицо было такое, словно она сама только что опомнилась от перепоя.
– Где Осип?! – спросила сквозь зубы.
Мария ответила с присвистом:
– Удрал твой хахаль. И следы, фю-ю, замёл…
– Ты?! Выгнала?! – утвердительно спросила Фетиса.
Жилы на её горле натянулись, и Мария сообразила, что сейчас любой ответ для матери прозвучит надругательством над ею придуманной истиной. И тогда Мария мстительно спросила:
– Ты чё? Замуж, что ли, за него собралась? Ба-атюшки мои! Старому ведру и говно по нутру?
От крепкого удара ногою в бок Марию опять стошнило. Обычно крикливая, на этот раз Фетиса молча повторила пинок и пожалела, что обута в валенки, а не в сапоги. После ушла в летник – от греха подальше…
Глава 8
Когда Сергей Быстриков привёл Марию знакомить со своими родными, дома случилась только мать, Елизавета Ивановна, да ещё четырёхлетняя его племянница – Нюшка, которая частенько гостевала у деда с бабушкой.
Нюшка сидела на полу среди избы, ела только что собранный
на огороде зелёный горох. Навсегда запомнилось девочке это знакомство, этот разговор.– Ты и есть Лопаренчихина дочка? – спросила Марию бабушка.
– Я и есть, – ответила та.
– Мать-то всё приторговывает?
– Само собой…
– И чем она теперь пробавляется?
– Да чем подвернётся…
Ещё запомнилось Нюшке то, с какой небрежностью спросила Мария, осмотрев избёнку будущей родни:
– А почему у вас одни только книги?
– Потому что и ум, и совесть, – вступил тогда в разговор уже больной дед Никита, – живут не в толстом кошельке…
– Зачем вы так? – после ухода Марии упрекнул родителей Сергей. – Я люблю её.
– Да она тебя не любит, – решила тогда бабушка. – Упадёт она на твою жизнь, как валун на родник…
– Не пойму, чем она вам неугодна?
– Неугодной бывает лошадь, корова. Взял да продал. А как может быть неугодной сыновья любовь? Этакая горища! Не сдвинешь, не перепрыгнешь и за всю жизнь не обойдёшь…
Не много чего поняла тогда Нюшка из этого разговора, но детская память сохранила и приобщила услышанное к событиям собственной её жизни.
Спустя время Нюшка опять гостила в Татарске. Деда уже не было – изболелся. Девочка в тот день одна сидела на сундуке у окошка. Все большие ушли – кто в школу, кто на работу.
Ей было наказано – никого чужого в дом не впускать. А тут мимо окон прошла, уже вроде как своя, тётя Мария. Нюшка без особой охоты открыла ей дверь и опять устроилась на сундуке.
– Ты одна? – спросила Мария.
Нюшка промолчала.
– Бабка-то далеко ушла?
– Не знаю, – насупилась девочка.
– А дядя Серёжа пишет домой или нет?
– Пишет.
– Бабушка читает? Только не ври! Она же любит читать вслух.
– Читает.
– Не помнишь, о чём он пишет?
Мария намерилась погладить Нюшку по голове, но та отстранилась и забубнила:
– Книги мои в кладовку не выноси, мыши источат… Кроме службы директора я взялся преподавать физику… Живу при школе…
Такая скудная информация не устроила Марию. Захотелось узнать:
– Куда письма бабка твоя прячет?
– Не знаю, – решительно ответила Нюшка, хотя видела, что бабушка часто просовывала письма за зеркало.
– Зна-аешь! – протянула Мария. – Тут они, скорее всего, под тобой, – похлопала она по крышке сундука.
Нюшка смолчала.
– А ну, пусти! Дай – погляжу!
Но девочка мотнула головой:
– Не-а. Бабушка без разрешения никуда не велит лазить.
– А ты ей не рассказывай.
– Она сама догадывается.
– А конфетку хочешь?
– Не хочу.
– Врёшь, – постаралась улыбнуться Мария, начиная нервничать.
– Сама врёшь!
– Ах ты, зараза!
С этими словами Мария силой ссадила девочку на пол, поскольку та не захотела встать на ноги. Но не успела она путём дотронуться до сундука, как Нюшка поднырнула ей под руки и животом легла на его крышку.