Я дрался на Т-34. Третья книга

На территории Польши был случай, который мне запомнился. Остановились, я захожу в дом покушать. Полячка кричит: «Вшиско герман забрал, ничего нет. Все забрал!» Я говорю механику-водителю: «Разверни машину, пушкой к этой…» Она как увидела пушку – «Ой, пан, все есть! И сало, и яйки, и самогон!..» Но вот запоминающихся боев было мало. Я уже командовал ротой и находился все время чуть сзади, чтобы управлять взводами, видеть бой. Особо вперед я не лез.

Подошли к Берлину: обходя его, взяли Потсдам, а 2 мая пал Берлин. После падения Берлина мы получили приказ двигаться на Прагу. И в 4 часа 30 минут 9 мая мы вступили уже в Прагу. Именно там погиб мой друг Иван Гончаренко, с которым мы вместе учились в училище. Он обеспечивал переправу техники через Манасов мост, идущий через реку Влтава, – и его танк сжег фаустник…

Где-то в 11 часов мы услышали по радиостанции: «Победа!» Поднялась стрельба. Все кругом гудело – такая поднялась стрельба из всех видов оружия. Снаряды, мины летят! Но потом как будто какой-то импульс был послан – стрельба резко закончилась. Мы начали кататься по земле, целоваться, шапки, пилотки вверх кидать. Мы, с одной стороны, радовались, что остались живы, что закончилась война. Но, с другой стороны, мы плакали о тех, кто не вернулся, – о том, что их папы и мамы не увидят своих дочерей и сыновей. Во-вторых, мы плакали за тех малышей, детей, у которых погибли папы и мамы, которые не увидят ласки своих родителей, которые остались сиротами… Недаром в песне поется: «Это радость со слезами на глазах». Так закончилась война. Нашему командиру бригады за последние три операции было вторично присвоено звание Героя Советского Союза, а я был награжден орденом Красного Знамени.

– Какие взаимоотношения складывались между командиром и экипажем?

– Хорошие. Я не курил, всегда свою махорку раздавал – экипаж был доволен. Я вместе с ними пушку чистил, вместе с ними таскал снаряды, горючее. Я никогда экипаж не оставлял, выполнял всю работу вместе с экипажем. Танк закапывали, чистили, мыли, ремонтировали сами. Офицерам давали дополнительный паек, в котором было масло сливочное, сало, папиросы. Я сам за ним никогда не ходил, ходил кто-то из членов экипажа. Я говорил: «Идите, получайте». Приносит, мы все садимся и делим паек на всех. Были такие, кто украдкой ел, прятался, – а я свой отдавал. В танке был НЗ – хорошие сухари, сало, тушенка. Мы в танк его не клали, а привязывали так, чтобы его можно было в любое время оторвать и сбросить. Конечно, и теряли его: башню повернешь – он оторвался. Но что такое вчетвером закопать танк?! Вот тут этот НЗ выручал. Впереди обычно пехота, которая отрывает себе ячейки. Видишь – начинают дремать, значит, уже выкопали. Подходишь к командиру отделения: «Так и так, хлопцы, надо помочь. Вот вам сухари, сало, сахар. Оставляйте наблюдателей, остальные работают». Некоторые боялись вскрыть – мол, приказ, но потом почти все стали так делать. Танкистам еды хватало, у танкистов норма была хорошая, а у пехоты-то ничего не было! Федя Сурков, потом Герой Советского Союза, был испытателем на Челябинском заводе. Говорит: «Командир, давай регулировку топливного насоса сделаем». Я говорю: «А что такое?» – «Мы можем на 50–60 лошадиных сил увеличить мощность двигателя!» – «Федя, нельзя же, там пломбы на обороты двигателя стоят!» – «Две атаки – и танка нет, и двигателя этого тоже нет, чего переживать?» В училище учили заправлять танк – надо сетку, шелковый фильтр, а здесь прямо из лейки – ух, туда! Какие насосы?! Машины-то не подойдут! Бочки скидывали, и все. Все приходилось самим делать.

– Когда в атаку шли, люк был открыт?

– Верхний обычно открывали, но пружинки с защелок не снимали. Механику-водителю приоткрывать свой люк во время боя я не разрешал. Немцы тоже не дураки – они видят, что люк приоткрыт, и механика «убирают». У него два перископа стоят. Конечно, они быстро забрызгиваются. Но там же есть колпаки – можно один колпак закрыть, с другим работать – второй остается чистым. Потом этот закрыл, второй открыл. Приспосабливались! На маршах и я водил, и механик-водитель. Один раз на мне полушубок топором разрубали. Прошел дождь, а потом мороз ударил. Я сидел на шаровой установке и показывал дорогу. Когда машина остановилась, я не смог пошевелиться. Пришлось рубить топором. Но только один раз я танк в бой водил за механика-водителя. Надо сказать, механики у меня были хорошие. Вообще, от него очень много зависит в бою. Как он слушает тебя, как он выполняет твою команду. Где разворот, где короткая остановка. Механик-водитель должен работать как часы, должен все понимать. Общаться через переговорное устройство – это долго. Я должен сказать радисту, а он уже сообщает экипажу. Поэтому управлялись ногой! Так подтолкнул, сяк подтолкнул. Ну а на Т-34-85 я сам мог переключаться между радио и ТПУ.

Управление на Т-34 тяжелое. По днищу на коробку скоростей идут тяги. Они иногда выскакивали из креплений, и приходилось их кувалдочкой туда забивать. Рычаги переключать помогаешь себе коленом… тяжело. Что ломалось в танке? Летели топливные насосы, коробки скоростей, тормозная лента могла полететь, но это только от расхлябанности. Когда ленты натягивали, не полностью затянул, шплинты не поставил – и она уже начинает болтаться. Сама ходовая часть очень мощная. Наши танки Т-34, Т-34-85 – это незаменимые танки во время Великой Отечественной войны. Качественные были! И маневренность хорошая, и проходимость хорошая.

Могла гусеница порваться, но это опять от расхлябанности. Идешь, чувствуешь, что-то попало – машина рвет, – надо выйти посмотреть. Однажды у меня на противотанковой мине порвало гусеницу и выбило каток. Поставили запасные траки, и на четырех катках пошел. Конечно, намаялись – заводить ленивец, натягивать гусеницу очень тяжело. Один раз с экипажем меняли коробку передач и один раз снимали и ставили движок. Делали так: в башню вставляли бревно, таль на это бревно, а потом уже опускаешь.

– Сжатым воздухом для запуска двигателя часто приходилось пользоваться?

– В очень редких случаях. Это как НЗ: необходимо лишь тогда, когда машина заглохнет в бою, в атаке. Или стартер полетел, или аккумуляторы сели. Вот в этих, и только в этих случаях использовали сжатый воздух.

– Вы различали танки сормовские, тагильские?

– Конечно. У нас в основном были челябинские, поскольку пополнение шло в основном оттуда. Придет маршевая рота. Мы смотрим, сколько у нас командиров не хватает, сколько членов экипажей – столько оставляем. Остальные садятся на поезд, едут обратно – получать машины. Бывали случаи, ребята всю войну туда-сюда проездили. А чего ему? Паек хороший, кого-нибудь подсадит на платформу – еще приварок.

– Бывали случаи выведения из строя танка, с тем чтобы не идти в бой?

– Бывали. Выводили из строя мелочовку. Например, прицел. Иногда ломали боёк. Песок насыпали в баки. Такие случаи были редки, но были. Однажды прибыло новое пополнение, не наше, не челябинское. Двое надрезали себе подколенные сухожилия. Их судил трибунал – расстреляли. Были и самострелы.

– Как проводили атаку?

– Скорость держали 25–30, иногда и 12–15 километров в час. Старались двигаться зигзагами. Перед боем собираешь экипаж и говоришь: «Придерживаемся такого направления, ориентир такой, ориентир такой». Механик-водитель следит за дорогой. Стрелок-радист ничего не видит. Лобовой пулемет нужен был только для усиления огневой мощи, как пугающий – прицельность у него плохая. У многих стрелков не хватало, но у меня такого не было – всегда был полный экипаж. Пехота ходит – так наши поймают кого-нибудь, расскажут, как хорошо на танках воевать, – и зачисляют в экипаж.

Наблюдение ведут командир машины и заряжающий. У них смотровые щели, а на «восьмидесятипятках» появились перископические прицелы. Потом я уже вижу, какая цель, и командую заряжающему, каким заряжать – бронебойным или фугасным. Стрельбу вели и с короткой остановки, и с ходу. Но с ходу шанс на попадание – ноль, так что в основном с короткой остановки. Кстати, за подбитые танки платили деньги. Да только кто их получал? Все в Фонд обороны! Я открыл матери счет, и 1000 рублей каждый месяц ей посылали: у нее была доверенность, по ней она получала.

– Пехота с вами всегда была?

– Да, всегда с нами. У нас в корпусе была мотострелковая бригада (потом она стала 29-й гвардейской бригадой), ее батальоны были распределены по трем нашим танковым бригадам. На каждый танк по 5–8 человек. Но они всегда были с нами, как танковый десант. Один раз я столкнулся с пехотным командиром. У меня машина была неисправная, но мы отремонтировали ее и пошли догонять своих. Наткнулись на пехотный полк: ему надо двигаться вперед, а немцы перегородили дорогу. Командир полка подскочил ко мне: «Иди, выбей немцев!» А там уже, я вижу, танки горят. Спрашиваю: «Это вы послали?» – «Да, я послал». – «Поймите правильно, ни один танк там ничего не сделает. Туда нужно дать огонька». Он на меня как закричит: «Я тебя сейчас расстреляю! Невыполнение приказа! Я полковник!» Недолго думая, я вскакиваю в машину, люки закрыл. «Теперь, – говорю, – попробуй. Сейчас полк разнесу!» Уехал. Пришли две «катюши», дали залп – и полк пошел свободно. Вот такой дурак! Пристрелил бы меня за невыполнение приказа, а кто прав, кто виноват, пойди потом разберись. Хорошо, я сообразил, вскочил в танк.