Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают
Шрифт:
– Война – это главное событие в вашей жизни?
– Война ковала характер тех, кто там был. Кто-то ломался, кто-то становился крепче. Мы были скромнее и не такими требовательными, как современная молодежь. Сейчас они хотят больше, они эгоистичнее и материалистичнее, чем были мы. Сейчас для меня самое главное – здоровье, а потом мир.
Война – самая плохая альтернатива в политике. Но за прошедшее время мир ничему не научился. Сегодня больше войн, чем тогда. Я этого не понимаю и иногда думаю, что мы вернулись в Средневековье.
– Что такое хороший солдат?
– Дисциплинированный. Выполняющий то, что записано у него в солдатской книжке. Приличное поведение по отношению к гражданскому населению, приличное поведение по отношению к пленным. Гуманистическое поведение, нормальное!
– Что такое хороший офицер?
– Тот, который много о себе не воображает, который является примером для своих солдат. Командует собственным примером! Добросовестный и верный. Уверенный в себе, но скромный. Нужно много делать и мало выступать. Больше быть, чем казаться. Это я считаю для офицера очень важным.
– Мы твердо убеждены в том, что вам это удалось.
– Я надеюсь. Думаю, иначе ко мне не стояли бы очереди посетителей с того момента, когда я вернулся из плена. Петра (жена. – А.Д.) свидетель. Один мой фельдфебель живет в Вене. Его жена позвонила, сказала, что он в больнице. В его палате лежит 20 человек, и за ним плохо ухаживают. Тогда я на машине поехал в Вену в больницу Марии-Терезии, пошел к главному врачу. После этого его перевели в палату на двоих. Такое у нас товарищество! Или фельдфебель Керше! Он жил в баварском лесу, как в русской деревне в самой глубинке. Грязь, никакой дороги! Я хотел сделать ему сюрприз, поехал к нему в 1952 году, после того как он вернулся из русского плена. Я ездил к каждому, кто возвращался из плена. Его мать спала в сенях, вокруг нее гуляли куры – совсем все примитивно. У них было четверо детей. Они просто бедствовали! Я сказал ему: «Тебе ничего не остается… Если ты хочешь вырастить своих детей, иди в Бундесвер!» В Бонне служили два офицера, один из них был моим инспектором, а второй моим командиром в резервном батальоне. Я стал упрашивать их взять Керше. Они сказали: «Да, да, нам нужны фельдфебели для обучения!» Потом пришел еще один офицер, спросил у меня, чистый ли он, не совершал ли каких-нибудь преступлений. Я за него поручился. В результате один из его сыновей стал врачом во Фрайбурге, а второй был в Наблюдательном совете «БМВ», у дочери три магазина и три дома в Ингольштадте. А еще одна дочка – директор торгового дома. Мы всех вытащили, вырастили! Еще один наш товарищ был генералом в Бундесвере. Он тоже всех тащил. Был убежденным танкистом и стал генералом. Сейчас он в доме престарелых. А поначалу тоже не хотел в Бундесвер! Но он не смог учиться в университете, потому что после плена был для этого слишком стар. Но знаете, что я считаю самым большим своим достижением? Самым большим своим достижением считаю то, что 18 апреля я распустил роту, чтобы все вернулись домой, не попав в плен.
Людвиг Бауэр
Я родился 16 февраля 1923 года в Кюнцельзау в Вюрттемберге. В моей семье и отец и дед были офицерами, так что желание стать военным было для меня естественным. Еще до окончания школы, осенью 1940 года, я записался добровольцем в кандидаты в офицеры. В моем лице вы имеете бывшего офицера, который воевал за свою родину убежденно, верно и надежно. Мы, точно так же как и ваши предки, русские, воевали за свою родину. А кто победитель, тот всегда прав.
2 сентября 1940 года я начал прохождение повинности в Имперской трудовой службе. Наш 354-й батальон RAD находился в Гиллерсдорфе, в Австрии. Мы строили дороги. Работать приходилось до изнеможения. Надо сказать, что всего за два года до этого Австрия была включена в состав Германии. Практически всю войну я воевал в 9-й танковой дивизии, комплектовавшейся австрийцами. Между нами было такое тесное товарищество, что мы до сих пор дружим. Поскольку я числился кандидатом в офицеры, то был уволен из RAD досрочно, уже через три месяца, в конце ноября 1940 года.
В начале февраля 1941 года меня призвали. В полученной мной повестке было написано, что я должен прибыть в 33-й учебный танковый батальон в Санкт-Пельтен-Шпрацерн.
Четыре недели отводилось на базовую военную подготовку – уставы, строевая, изучение карабина 98к. Кроме этого проходили так называемое «привыкание к танку» – влезть в танк Pz-I и вылезти из него. По окончании этого курса началась собственно подготовка танкового солдата, Tankist. Изучали танки Pz-II, Pz-III и Pz-IV.
Кандидатов в офицеры 1922-го и более поздних годов рождения не переводили в действующую армию, поэтому меня и других отправили в Путлос, на курсы наводчиков. Там мы прошли интенсивное обучение. Много стреляли, изучали материальную часть. Кроме того, прошли дополнительные курсы саперов, разведчиков, посыльных и связистов.
В августе по моему ходатайству меня перевели в действующую
армию. Я попал в 521-й батальон самоходных противотанковых орудий 3-й танковой дивизии. В бой я пошел на самоходке Panzerj"ager SFL на базе танка Pz-I с 4,7-сантиметровой пушкой.– Что вы знали о России, до того как вы туда попали?
– Ничего.
– Что вас больше всего удивило или впечатлило?
– Больше всего меня удивила и впечатлила бедность населения. Мы, танкисты, в городах практически не были. Все время шли через маленькие крестьянские деревни. Бедность нас очень впечатлила.
2 октября 1941 года началась операция «Тайфун». Для защиты наступающих во второй линии самоходок мы неожиданно получили четыре танка Pz-II без экипажей, и меня, как прошедшего обучение на танке Pz-II, перевели на них командиром. На танке я чувствовал себя в своей тарелке. Меня, как молокососа, быстро обучили тому, что я должен делать и чего я делать не должен.
Если говорить о танке, то с механической точки зрения он был хорошим. Но двигатель бензиновый. При попадании в танк он легко загорался. Броня тонкая. Поэтому нас вводили в бой только вместе с Pz-III и Pz-IV, всегда во второй волне или на флангах. Этот танк прошел в 1940 году французскую кампанию. Там он был еще так-сяк, но для России он уже не годился и быстро сошел со сцены.
Вскоре после начала наступления пошел дождь. Дороги раскисли. Мы медленно двигались через Мценск, Чернь на Тулу. Вражеское сопротивление было очень сильным.
– Кто был главным противником летом 1941 года – русская авиация, артиллерия или танки?
– Авиация – нет. Она присутствовала, но ее воздействие было не очень заметным. Артиллерия была очень хорошая. Было слишком много пехоты, это всегда меня очень удивляло, почему русское командование использует так много пехоты и так мало танков. До сентября русские танки были неактуальны, а в сентябре появился Т-34. Проблема в России была в отсутствии дорог, распутице. Но и сопротивление русских было очень сильным. Бои были интенсивные и очень тяжелые. У нас периодически были проблемы с боеприпасами, потому что приходилось много стрелять. Я не понимал, как русская пехота могла оказывать такое интенсивное сопротивление?! Тогда я не знал, это я сейчас знаю, что там были комиссары.
– Я от ветеранов Вермахта часто слышал, что русские солдаты были хорошие, а командование скорее плохим. Какое ваше мнение?
– Мне сложно судить, но я не считаю, что русское командование было таким уж плохим. Проблемы, которые были у русских, были вызваны ситуацией, возможно, также приказами, которые приходили слишком поздно. В русской армии приказы, которые поступили сегодня, завтра должны были быть выполнены абсолютно точно, хотя ситуация могла уже кардинально измениться. Русские офицеры часто не могли действовать согласно ситуации, потому что они были связаны приказом. В немецкой армии офицер имел свободу действия независимо от своего звания. Я бы сказал так: русская и американская армии были ориентированы на исполнение приказов, а немецкая – на реагирование в соответствии с меняющейся со временем ситуацией.
У немецких командиров была большая свобода действий. Например, у немецкого командира батальона был приказ атаковать населенный пункт А. Русский командир постарался бы в точности исполнить приказ. Немецкий командир посмотрел бы, что так не получится, и действовал бы так, как требовала ситуация, а не приказ. Немецкий офицер и солдат мог действовать по ситуации, он должен был выполнить задание, но у него была свобода действий. А у русского и американского офицера свободы действий не было. В этом была проблема. Я глубоко убежден в том, что начальные успехи немецкой армии были такими большими только потому, что каждый отдельный немецкий командир имел свободу действий.
– Фактически вы говорите о чувстве превосходства над противником. Когда оно начало исчезать?
– Я считаю, что немецкое армейское командование всегда превосходило противника. Проблема была только в недостатке людей, вызванном большими потерями, особенно пехоты.
– 11 октября несколько русских танков ворвались в Мценск, который был уже занят немецкими войсками. Вы помните этот эпизод?
– Да, да, да! Я там был! Ночью часов в 10 или 11 они ворвались в Мценск. Я должен был доставить сообщение из штаба батальона в церковь, в которой мы остановились на ночлег. Я был как раз в дороге, когда неожиданно увидел эти Т-34. У меня с собой был только пистолет, так что я просто спрятался в укрытие, а они проехали мимо. Где и как их подбили, я не знаю, знаю только, что их подбили. Там я впервые видел, как бегают генералы – он бежал в укрытие.