Я дрался в штрафбате. «Искупить кровью!»

А тут приказ № 227… Я еще не числился военным. Меня направляют в военкомат. А из военкомата с приговором и предписанием на поезде я поехал в Омск в запасную бригаду. Какую же чушь сейчас порют про штрафные роты… Уму непостижимо!.. Короче говоря, в Омске формировалась наша 152-я армейская штрафная рота. Там нас тренировали и окопы копать, с автоматом, по-пластунски, вперед в атаку «За Родину!», «За Сталина!». Винтовки были, но стреляли мало. Кто был в этой роте? Были два курсанта авиационного училища, ушедшие в самоволку. Старшина какой-то роты, утащивший домой кормить детей две буханки хлеба. Медсестра из санбата, которая лекарство домой утащила. Да, женщины были. Они были медсестрами. С одной я дружил. И очень много было ребят, которые освобождались из тюрем. Бандитов не было — воры, хулиганы. Они кучковались вместе. В роте было шесть взводов примерно по 50–60 человек. Всего нас было 320 человек. Командиры — командир роты, его заместитель, два замполита, пропагандист, командиры взводов — все не штрафники. Я держался ближе с командиром взвода, с более старшими. Один из уголовников на меня набросился с какой-то железкой: «Ты там не сексотишь?» — «Брось чушь городить. Ну-ка убери ее, а то врежу». Они поняли, что я не поддаюсь, и больше не беспокоили.

По прибытии на фронт мы были вооружены автоматами. Были у нас ротные минометы, ДП.

Мы прибыли эшелоном на Брянский фронт в конце мая 1943 года. Выгрузились в районе Белева. Ночью нас маршем перебросили в расположение какой-то дивизии, державшей оборону между Белевом и Болховом. В лесу, где размещались штабы, мы провели день и еще одну ночь. От него в сторону немцев простиралось широкое поле и примерно в шестистах метрах протекала речушка, приток Оки, по пологому берегу которой были отрыты наши окопы. Немецкий берег речушки был обрывистый. За речушкой на пригорке была деревня, занятая немцами. Нам в полдень дают задание выйти к речке, взять эту деревню. Зачем? Днем?! Можно же было ночью вывести роту под берег, а с рассветом пойти в атаку. Нас 300 человек — мы бы их смели. Мы отошли метров на 400, когда немцы открыли минометный огонь, отсекая нас от леса, а потом взяли роту в вилку и начали ее косить. Из-под огня надо уходить, а народ не стреляный, растерялся — упал и лежит. Командир пока их поднимет, бегая по цепи, его уже убьют. Моя знакомая, медсестра из Москвы, начала бегать, помощь оказывать. Она абсолютно не обращала внимания на разрывы мин. Пока наблюдал, видел, что она все время бегала от одного к другому. Уже потом я ее не видел. Наверное, была или ранена, или убита. Мы с командиром взвода ротных минометов скатились в маленький овражек. Своих подтянули и бегом вперед. Добежали до реки и под обрывистый берег спрятались. Постепенно там скопились все, кто уцелел, — человек шестьдесят. Ждем дальнейших указаний. Одного посыльного послали — не вернулся, второго — не вернулся. Рассредоточились, подкопались под обрыв. Мы вдвоем с командиром стоим у обрыва. Прилетает наша мина и бьет в ста метрах, в стороне, прямо по речке. Видно, решили, что тут немцы накапливаются. Летит вторая мина и разрывается за лейтенантом. Сноп осколков пошел прямо на него и в сторону. Взрывной волной меня сбросило в воду. По лицу кровь течет — осколочек рассек ухо и кожу на голове… Я выбрался на нашу сторону. По мне немцы стали стрелять. Я метнулся обратно под защиту берега. От моего лейтенанта остался один сапог с ногой и пилотка. А я как раз свою потерял. Надел его пилотку. Все! Командира нет, указаний нет. На себя никто руководство этой группой не берет. Сидим, ждем. Все-таки потом прибыло указание всем, кто есть на берегу, возвращаться. В сумерках поползли назад по трупам. Одного раненого знакомого парня я на себе вытащил. Ему осколок в живот угодил. В итоге на второй день из этой роты нас осталось примерно семьдесят человек. А командиров нет. И вот ведь в этот день немец стал уходить сам. Мы видели, когда они уходили из деревни, что никакой техники у них не было. Видимо, была только минометная батарея, уничтожившая нашу роту. Остатки ее вместе с дивизией пошли в наступление, перешли речку. Вижу, узбек лежит с ручным пулеметом, стреляет по немцам метров на тысячу, а пули идут высоко. Я говорю: «Смотри, как у тебя прицел стоит». Лег, установил ему прицел.

Немец ушел. В итоге на третий день, когда мы вернулись обратно в лесок, нас, тех, кто мог на ногах стоять, осталось двадцать четыре человека. Приехал корпусной трибунал, три человека. Со всех нас сняли судимости. Вызывали по одному, спрашивали, какая воинская специальность. С собой из документов мне удалось взять пилотское свидетельство и летную книжку. Все же у меня уже было более 800 часов налета. Пока я в речке плавал, документы подмокли, но я им их показал, и меня направили в воздушную армию.

Приезжаю в штаб воздушной армии. Подхожу к дежурному подполковнику. Показываю ему направление от трибунала. Тот говорит: «Что?! Штрафник?! Тебя обратно надо в пехоту!» Думаю: мать честная, неужели будет от ворот поворот? Дежурный с моими документами пошел докладывать. Часа через полтора вышел кадровик, сказал, что член Военного совета и командующий, посмотрев бумаги, заявили: «Какая пехота?! У нас летчиков не хватает! А это готовый летчик — с таким налетом его за десять дней на любой тип переучить можно! Немедленно отправить в УТАП!» Выдали предписание, в котором было написано: «Проверить и отправить в боевую часть». И я поехал в Бенкендорф-Сосновку под Тамбовом, где находился учебно-тренировочный полк армии. Я туда прибыл в обмотках. Нахожу штаб. Меня направили к командиру эскадрильи. Он посмотрел, говорит: «Ладно, ты пару дней почитай литературу о У-2». — «Да я все помню!» — «Ну вспомни инструкции. Главное, иди к старшине, чтобы тебя переобмундировали. И чтобы к самолету в обмотках не приходил! Только в сапогах пущу тебя в самолет». Мне дали сапоги. Перерыв у меня был месяцев восемь, но с таким налетом, как у меня, особенно ничего не забудешь. За два дня я прошел дневную программу полетов, сходили по маршруту, в зону на пилотаж, потом ночью полетали. Практика слепых полетов у меня уже была — в эскадрилье мы сами тренировались летать под колпаком. Все. На этом обучение закончилось.

Винокур Николай Абрамович Интервью Григория Койфмана

— Когда и как вы попали служить в штрафную роту?

— После упразднения минометных 120-мм дивизионов в составе дивизионных артполков я ждал нового распределения, и тут начальник санмедслужбы дивизии Моругий распорядился: «Винокура на «передок», в пехоту». Я прибыл в санроту 1160-го стрелкового полка, пробыл там всего-ничего, пока через несколько дней не пришел в землянку, где находились два военфельдшера и командир санроты. Он сказал, что нам придается армейская штрафная рота и нужно послать одного военфельдшера на время боя к штрафникам. Посмотрел я на двух других товарищей по землянке, а они уже в возрасте, семейные, жить хотят, и тогда я сам вызвался к штрафникам. Что мне было терять?.. Мне в штрафной роте понравилось, сам себе хозяин, я был рад, что никому не подчиняюсь и никто мной не понукает, а на то, что риск быть убитым в штрафной больше, чем где еще либо, я внимания не обращал, за два года на фронте к смерти стал относиться, как фаталист, как к неизбежной «части жизни». Я остался служить в этой 138-й ОАШР и пробыл в ней почти восемь месяцев, до момента своего ранения, до 25.3.1945. Рота была в подчинении нашей 352-й СД, и в таком случае по штату в штрафной роте был положен военфельдшер или санинструктор. Ротный, капитан Мамутов, договорился о моем переводе к себе, и так я стал одним из офицеров постоянного состава отдельной штрафной роты.

Первый мой бой в составе роты я принял на границе Польши и Пруссии. Там находилась занимаемая немцами высота 253.2, откуда противник контролировал, наблюдал и видел окрестности на расстоянии до двадцати пяти километров.

Штрафной роте дали приказ взять эту высоту. Я прибыл в роту прямо перед атакой, не успел ни с кем познакомиться, только удивился, как много орденов у капитана, командира роты. У него их было пять штук.

Но до следующего ордена ротному дожить было не суждено, через час он был убит в атаке. Фамилии его уже сейчас не вспомню… Рота, в которой насчитывалось около трехсот человек, штурмом захватила высоту, но через час-другой немцы нас окружили и сильнейшим натиском со всех сторон нас оттуда выбили, и остатки роты, человек тридцать, под диким огнем прорвались и отошли на исходные позиции.

Вот здесь я и познакомился с постоянным составом 138-й ОАШР, входившей в 31-ю армию.

Новым командиром роты стал капитан Мамутов, крымский татарин, человек неописуемой смелости и выдержки, кавалер шести боевых орденов. Он погиб в результате трагической нелепой случайности в конце зимы 1945 года. Его заместителем по строевой был лейтенант Миша Аптекарь, еврей из подмосковного Подольска. Делопроизводителем, или, как его еще называли в роте, «начальником штаба», был пожилой, уже совсем седой человек капитан Отрадов. Вторым заместителем ротного, другими словами — замполитом, являлся капитан Толкачев. В роте был свой особист, лейтенант Кобыхно. На тот момент в роте оставалось еще два офицера: взводный Майский (которого потом от нас забрали и назначили комендантом немецкого прусского городка) и взводный Васильев, выбывший по тяжелому ранению, уже с должности «исполняющего обязанности командира роты». У нас в начале 1945 года за полтора месяца выбыло из строя четыре командира роты подряд, потом расскажу о каждом подробно. Писарем в роте был мужик средних лет, звали Кузьмой, а старшиной роты был наш бывший штрафник по фамилии Бурнос.

Так называемых «заградителей» у нас в роте не было, подобные отделения пулеметчиков с ДП были только в штрафных ротах, «специализирующихся» на бывших власовцах, полицаях и военнопленных.

В бой шли все офицеры из постоянного состава роты, за исключением Кобыхно и Отрадова, но это и не входило в круг обязанностей двух последних, а Отрадов еще должен был обеспечивать охрану «сейфа» — железного ящика с ротными документами и с личными делами штрафников.

Возле этой высоты, 253.2, наша рота простояла до декабря, а потом немцы утром внезапно оставили высоту, наверное, «ровняли фронт», я так и не понял точно, почему они сами ушли, и мы без боя вошли на территорию Восточной Пруссии.

— Сколько составов поменялось в 138-й ОАШР за время вашей службы в роте? Что за людей направляли в эту роту «искупать вину кровью»?

— Мне довелось пережить четыре «полных» состава роты, и это еще немного, по-божески, так как целых четыре месяца мы просидели в обороне, хотя постоянно проводили разведки боем.

А на «пятом» составе я сам «выбыл из игры»…

Обычно в роте находилось 200–230 штрафников, после каждого серьезного наступательного боя в строю оставалось 15–20 живых. Наша рота все время комплектовалась из уголовного элемента, привозимого из глубокого тыла страны: воры, убийцы, бандиты, аферисты, мошенники, с лагерными сроками в диапазоне 10–25 лет. Отпетая жуткая публика, среди которых «невинных ангелов» не сыщешь днем с огнем.

Только последний, пятый, набор был совсем другим. Единственный раз я поехал «за компанию» с Мишей Аптекарем на прием пополнения, привезенного на станцию Гумбинен. Из тыла прибыло примерно сто молодых заводских пацанов, все они были осуждены по статье «за прогулы».

В годы войны за прогул или повторное опоздание на работу на оборонном заводе в тылу «по законам военного времени» отдавали под суд, и дальше уже все зависело от судейской «щедрости», могли дать срок два года тюрьмы с заменой на штрафную роту, а могли присудить исправительные работы с вычетом заработка при заводе, это уже кому как повезет. Там же, в Гумбинене, нам местные смершевцы добавили еще человек десять из бывших пленных, мы сделали перекличку по списку, расписались конвою за получение личного состава под свою ответственность, и это пополнение было последним набором, с которым мне довелось воевать в одной штрафной роте. К нам почти никогда не присылали осужденных к пребыванию в штрафной роте непосредственно из частей 352-й СД, которой мы были приданы, или из других фронтовых «окрестных» частей. В 31-й армии было несколько штрафных рот, шесть или семь, и военнослужащих «с передка» или из тыловых армейских частей отправляли в другие ОАШРы, и я думаю, что в штабе армии заранее поделили, какие роты предназначены только для уголовников, какие для провинившихся в армейских рядах, а какие для бывших власовцев или не прошедших проверку после освобождения из плена (но штрафников из бывших военнопленных могли прислать и в нашу 138-ю ОАШР). Иначе мне трудно объяснить, почему к нам редко попадали «вояки», да и те в основном были тыловые мошенники, например, был у нас офицер-интендант, вор в погонах, подделавший печать ПФС. Иногда присылали «самострелов», и почти все они были из молдаван, которыми стали пополнять армию после освобождения Бессарабии…

— В штрафной роте были какие-то «свои законы»? Как обеспечивалась дисциплина в роте, если личный состав был набран только из уголовного элемента?

— Штрафникам по прибытии в роту сразу внушали: «Штрафник в плен не сдается!» — это наш главный закон. И когда к нам как-то прислали на пополнение с десяток бывших военнопленных, то наш старшина Бурнос среди них признал одного, служившего ранее штрафником в переменном составе в нашей роте и «пропавшего без вести» в одном из боев. Бурнос пришел к Мамутову и сказал: «Его фамилия Морозов, голову на отсечение даю, что он, сволочь, тогда сам к немцам перебежал!» Мамутов посовещался с офицерами, и они порешили прикончить Морозова в ближайшем бою. Назначили «исполнителя»… и все, он его в атаке «сработал»… «Дело в шляпе»… Вот такое времечко было…