Я хочу, чтобы ты вспомнил… Книга 1. Бесконечный канон #1.1

– Не делай такие страшные глаза, стрекозок распугаешь. Гляди, какие милашки.

Над золотисто-медовой шевелюрой Германа зависли три малюсеньких зелёных стрекозявки, серебристые крылышки трепетали и переливались на солнце. Недавний нарушитель порядка расстегнул нагрудные ремни и сбросил рюкзак, который с грохотом рухнул на траву. Пугливые созданья тут же исчезли, спасаясь от грузно присевшего рядом рыжего бородача.

– Ты управляешь интро в башке, что ли? – недоумевал он, разглядывая навороченный тексон на руке раскинувшегося на лужайке Германа.

– Точно.

– Умно. Я таких не видел ещё. Где взял?

– Собрал, – закрыв глаза от удовольствия под яркими лучами, лениво проговорил Герман.

Поправляя растрепавшиеся волосы, сгребая их снова под резинку, Чебышев вопросительно глянул на него и промычал что-то невнятное. На что снова получил краткий ленивый ответ:

– У меня тут своя лаборатория и сборочный цех по соседству. Так, на всякий случай.

– А тебе сколько лет, что ты такой шустрый? – всё ещё возясь с нечёсаной «причёской», не отставал рыжий.

– Восемнадцать. И что?

– Нормально. Самое время – крутиться и успевать. И что за система?

Герман достал из кармана узких синих брюк мягкий монитор и развернул его на ладони. Тексон, как живой, сам собой засветился, показалась заставка системы, и монитор «поздоровался» с учёными тоненьким электронным голоском. Герман протянул монитор Виктору:

– Знакомься, это Николай Васильевич Гугол.

– Чего? – подпрыгнул визави. – Ты назвал интерфейс именем писателя, что ли?

– А что? В детстве я зачитывался гоголевскими историями. Знаешь, вот эти «Вечера на хуторе»…

– Ага, «Близдик Аньки»! – надрывался от хохота рыжий.

Герман легонько пихнул его и, тоже смеясь, добавил:

– А ещё я любил «Мёртвые души» и «Ревизора». До сих пор перечитываю временами.

– Что ты читаешь, пиксел? – бахвалился бородач. – Вот, смотри!

Он похлопал себя по карманам, что-то ища, достал старенький планшет, чего-то с ним покумекал, передразнивая приветствие бриковского интерфона, и, наконец, показал Герману заставку нового шедевра. Выпучив глаза, он заговорил таинственным голосом, намеренно растягивая слова и, очевидно, для большей убедительности, размахивая свободной рукой перед глазами собеседника:

– Ланкастер Рой, «Ночь восставших из ада». Кровавое месиво, зловещие мертвецы, ууужас и страсть. Бррр… – он передёрнул плачами. – Будоражит нервы…

– И высасывает мозги, – подытожил библиофил.

В ответ бородатый приподнял брови, утвердительно кивнул и, прищурив один глаз, спросил:

– Ты серьёзно, что ли любишь читать Гоголя?

– Да. А что?

– Ты же европеец, вроде, а читаешь русские сказки. И говоришь по-русски – не отличить от меня, может, даже лучше. Как так?

– У меня мама русская, и наша основная усадьба находится в регионе Черноморского казачества, – улыбнулся Герман, поднялся и сел. – Язык Толстого и Достоевского с рождения стал для меня основой мышления. Он невероятно богат. И классику я уважаю. Вообще, люблю «живые» книги, те, что шуршат.

– Да я ведь это… тоже, как бэ…

Собеседник полез в рюкзак, и оказалось, что в боковых карманах его заплечного шкафа с лямками аккуратно обёрнутые прозрачными обложками лежат самые натуральные печатные тома – Гоголь, Толстой, Чехов, Горький. Издания более чем семидесятилетней давности. Откуда он их только достал? Немеркнущая русская классика – в одной обойме. Парни молча, уже почти совсем по-дружески пожали друг другу руки, и Герман, как ни в чём ни бывало, прикарманил томик рассказов Чехова. Бородач довольно ухмыльнулся и запихал свои богатства обратно в рюкзак.

– Ладно, хулиган. Вставай, пора червей кормить, – ловко вскочил на ноги библиофил.

– Не понял, – рыжий поднял голову.

– Ну, как там говорят: «червячка заморить». А я говорю так: пообедай со мной – и я скажу, кто ты. Есть хочу до ужаса, бармаглота бы слопал.

– А я слона, если бы нашёл хоть одного…

9.

«Всё проходит, но принимается в расчёт»

Городишко, название которого лет сто назад всё ещё можно было перевести, как «бычий брод», больше походил на сельское поселение городского типа. Таких городков мало осталось в Европе. По сравнению с гигаполисами, в которые за последние сто лет превратились все некогда крупные промышленные города, а также городами-убежищами и центрами науки и искусства, куда давно сбежали все более-менее прогрессивно мыслящие люди, этот милый сердцу каждого учёного уголок хранил в себе следы далёкой средневековой истории. Он походил на спящего на холмах у реки архаического дракона со вздыбленной к небу щетиной – шпилями готических крыш, башен и стен.

Академический дух пролетевших со скоростью звука эпох витал над старыми мостовыми и укатанными в железобетонное покрытие дорогами. От каменных стен веяло прохладой, из окна какой-то аудитории вываливался наружу избыток звуков генделевской сарабанды, по улицам нагруженные оборудованием сновали роботехники и уборщики. И от них, и от зависающих тут и там дронов-наблюдателей исходило лёгкое гудение. Роботы выглядели до того забавно, с нарисованными на корпусах смешными мордочками, что Чебышев, глядя на них, невольно улыбался в усы.

Он мог бы и сам починить этот дьявольский информатор, да только Брик уж шибко быстро подсуетился. Нет, он, конечно, благодарен парню. Конфуз тот ещё, если бы охранники сообщили руководителю, что новоприбывший доктор наук в порыве гнева раздолбал ни в чём не повинный аппарат. Шутка в деле? Чёртовы крякеры – развелось же их! Он, безусловно, заработает в три раза больше за год усердного труда, но он же здесь не на год, а на целых два. Деньги, конечно, вещь такая, их много не бывает. Но ведь этих пяти тысяч тютелька в тютельку хватало на оплату очного курса по работе со спецтехникой, а ему, ну, до зарезу надо овладеть навыками управления новыми системами. Проживание, питание и прочие мелочи в городке предоставлены всем его обитателям совершенно свободно – только живи и занимайся наукой в полную силу, да ещё совершенствуйся в разных областях знания, нарабатывай нужные навыки, твори, совершай открытия, двигай прогресс.

Чебышев, разумеется, обалдуй, как говорила мама, она всё-таки профессор математики и знает точные определения всему на свете. А уж про своего непутёвого сына и подавно помнит все цифры после запятой, но как же всё-таки его так угораздило. Он недоумевал и чесал бороду на ходу. Да если бы этот аппарат не сообщил ему голоском Дейзи Блэк, что у него на счету пять ириков, если бы он хоть глазком глянул в монитор своего интро и на секунду раньше сам заметил пропажу средств, было бы не так обидно. А он, как последний болван, поплыл, представив, что старлетка из империи грёз стоит рядом, щебечет о всякой ерунде и нежно теребит его косматую гриву. Но это был всего лишь порыв ветра, и милашка Дейзи невозмутимо сообщила о таком фиаско – ну, как тут сдержаться?

Тем временем молодые люди пришли в Главный Холл колледжа, который местные в шутку прозвали колледжем Святого Одина то ли за монументальность кладки стен, то ли просто в пику отжившим свой век старым именованиям некогда учебных корпусов в честь святых угодников и божественных атрибуций. Так пояснял молодой Брик, пропуская неофита на входе вперёд.

Он оказался славным малым, этот Герман, несмотря на свои манеры «хорошо воспитанного мальчика». Однако у него умный взгляд и, судя по недавнему поступку, доброе сердце. Наличие сердца, вообще, вещь редкая, а про доброту и говорить не чего, скоро и слово потеряется, как забытая гайка. Так иногда бывает: разобрал какой-нибудь механизм, потом собрал его назад, и одна единственная гайка осталась, вроде как лишняя. Включил агрегат – он, зараза, работает, как часы, и без этой самой гайки. Но ведь она к чему-то была там привинчена, зачем-то нужна была до того, как ты всё разобрал на запчасти. И вот она предательски лежит на ладони и смотрит на тебя потерянно и одиноко. Ты засовываешь её в карман и напрочь забываешь. Так и с добротой. Потому и человек с добрым сердцем – вымирающий вид, не иначе. А этот экземпляр, гляди-ка, вполне себе жизнеспособен – идёт уверенно впереди, руками широко размахивает, голова с развивающейся светлой шевелюрой приподнята, осанка, стать – ну, твой Аполлон Бельведерский, не иначе, со всеми здоровается, все ему кивают, машут приветственно, улыбаются. И сам он белозубо щедр на ответные приветствия и улыбки. Одет парнишка, конечно, несуразно. Зачем, например, этот галстук-бабочка с рисунком звёздного космоса или эти вот подрезанные узкие штаны, белые не то кроссовки, не то сандалеты на толстой подошве и чёрная накладка на предплечье? Ни дать, ни взять – вожатый-супергерой, сбежавший из пионерлагеря времён развитого социализма. С тексоном это он, конечно, умно придумал – выдавать команды сигналами мозга. «При случае надо бы и себе отмутить», – думал пристыженный физик, кряхтя под тяжестью ноши, взбираясь по местами отбитым старинным ступеням Главного Холла и проходя в столовую залу.