Я и мое отражение

Я лежала под одеялом и клацала зубами, как голодный волк. Ноги оледенели, голова пылала огнем.

Утро застало меня в том же положении. Я лежала под одеялом и тряслась.

В дверь стукнули. Я не ответила. Не было сил.

Дверь приоткрылась и в комнату сунулась противная мордочка горничной.

– Завтрак подавать? – спросила она.

Я не ответила.

Рита вошла в комнату, подошла к постели и несколько минут молча смотрела на меня. Мне хотелось сказать ей, чтобы она убралась, но сил не было даже для того, чтобы открыть рот.

Наверное, мое состояние называется нервным шоком.

Странно. Я и раньше думала о том, что вряд ли долго протяну после «своего» тридцатилетия. Но одно дело допускать мысль о смерти гипотетически, совсем другое – узнать о ней наверняка.

Теперь я понимала, что чувствуют люди, приговоренные к смертной казни. Не понимала одного: за что приговорили меня?

Я никому не сделала ничего плохого!

Рита несколько секунд понаблюдала за мной. Поджала губы и вышла из комнаты.

Я издала вздох облегчения. Присутствие горничной действовало на меня, как красная тряпка на быка.

Впрочем, радовалась я недолго. Буквально через минуту дверь моей комнаты распахнулась, и в нее ворвалась тетушка.

– Женя!

Она подскочила к кровати, обеими руками схватила меня за щеки и бесцеремонно по ним похлопала.

– Что с тобой?

Я молчала. Зубы выбивали отчетливую дробь.

– Лихорадит ее, – рискнула пискнуть горничная из-за тетушкиной спины.

Тетушка обернулась к ней.

– Звони врачу, – велела она коротко.

– Анатолию Ивановичу?

– Ему, ему, – нетерпеливо подтвердила тетушка. Рита сделала шаг к моей тумбочке, где стоял телефон, но тетушка ее осадила:

– Звони от себя! Скажи, что я прошу его приехать как можно скорей!

Рита сделала реверансик и мелкими шажками побежала к двери. Оглянулась перед тем, как выйти, поймала мой затравленный взгляд и злорадно ухмыльнулась. Не трудно догадаться, что все несчастья богатенькой девушки ее только радовали.

Господи, как я ее ненавижу!

– Женя!

Тетушка еще раз дотронулась до моего лица холодными руками. Как ни странно, ее прикосновения не вызывали у меня такой гадливости, как прикосновения ее мужа.

– Что с тобой?

Я с трудом разлепила пересохшие губы и проскрипела:

– Надеюсь, подохну… До шестнадцатого ноября.

– Еще чего!

Тетушка даже подскочила на месте от такой наглости.

– Не позволю! – сказала она решительно.

Я прикрыла рукой воспаленные глаза и тихо засмеялась. И смеялась до тех пор, пока окружающая меня комната не провалилась в темноту.

Вместе со мной.

Обратно меня вернул приятный негромкий мужской голос.

– … сильный нервный стресс.

– Это опасно? – спросил взволнованный голос тетушки.

– Возможно, – уклончиво ответил мужчина. – Иногда стрессы провоцируют серьезную болезнь.

– И что делать?

– Нужно успокоиться, – ответил врач. – Не раздражайте ее. Пускай делает все, что хочет.

– Вы же знаете, чего я боюсь, – сказала тетушка со скорбной интонацией любящей родственницы.

– Знаю, – ответил мужчина. – Но можно контролировать как-то незаметно… не так откровенно…

Я открыла глаза и спросила:

– Вы врач?

Надо мной склонилось приятное круглое лицо. Симпатичное лицо. Глазки добрые.

– Я врач, – ответил мужчина. – Ты меня не узнаешь, Женя?

– Я не Женя, – сказала я отчетливо.

Врач нахмурился.

– Не Женя? А кто?

– Меня зовут Лера, – начала я, но тетушка меня перебила:

– Я же вам говорила!

Врач выпрямился, переглянулся с моей родственницей и задумчиво скривил рот.

– Снова то же самое? – спросил он.

Тетушка скорбно качнула головой.

– Не представляю, где она берет эту отраву!

Я приподнялась на локте.

– Неправда!

Меня одолевала страшная слабость, и я свалилась на кровать.

– Я не наркоманка! – сказала я. Но врач уже не обращал на меня внимания.

– Забрать ее к нам? – предложил он. – Обследуем, немного подлечим…

Он наклонился ко мне и мягко спросил:

– Как ты думаешь, милая? Ляжешь к нам на недельку?

Я из последних сил вцепилась в его руку.

– Заберите меня! – попросила я.

– Хочешь в больницу? – удивился врач.

– Хочу!

– Нет-нет, – быстро наложила тетушка свое вето. – В больницу не пущу. Я сама буду за ней ухаживать.

– Заберите меня отсюда! – попросила я врача с надрывом. – Она меня убьет!

– Ну-ну!

И врач освободил свою руку из моих слабых пальцев.

– Не надо волноваться! – сказал он чуть ли не по складам, как будто разговаривал с умственно неполноценной. – Все будет хорошо! Это твоя тетя, она тебя любит…

– Она не моя тетя! – закричала я. Попыталась приподняться, но не смогла этого сделать.

– Укол, – быстро сказал тетушка. – Ей нужно хорошенько отоспаться.

Врач отошел от кровати и направился к журнальному столу, на котором лежал раскрытый саквояж. Порылся в нем, произвел какие-то невидные мне манипуляции и вернулся назад со шприцем, на четверть полным прозрачной жидкостью.

– Нет, – сказала я и повторила попытку подняться с кровати. Железная рука тетушки прижала меня к подушке. Врач подошел ближе и наклонился надо мной.

– Все будет хорошо! – повторил он ласково.

– Не надо, пожалуйста, – попросила я. Слезы размыли комнату и людей, находящихся в ней, как дождь размывает акварельную картинку. Врач не обратил на просьбу никакого внимания. Мое предплечье ужалила пчела, я громко всхлипнула.

– Успокойся, моя хорошая, – сказала тетушка.

Ее холодная твердая рука крепко сжала мое запястье. И, уже проваливаясь в темноту, я услышала вопрос, заданный врачом вполголоса:

– Это первый срыв после приезда?

Я хотела ответить, но не успела. Меня утащило за собой темное беспамятство.