Я и мой оригинал

— Если и ответила, но не заметила этого, — с вызовом бросила я. — Можешь пояснить для тех, кто не отличается умом и сообразительностью?

— В таком случае, тебе пояснять ничего не требуется, — парировал Аэрн. — Ведь ты всегда была достаточно умна и сообразительна, чтобы понимать, что происходит.

— Вот ты сейчас вообще не про меня говоришь, — процедила я сквозь зубы и тут нашу задушевную беседу прервали. За дверью, которая отгораживала нас от участвующих в местных аристократских посиделках, раздались истерично-испуганные вскрики, шум, а потом…на самых высоких нотах завопил женский голос.

Мы все трое застыли, разом, словно по предварительному сговору, превратившись в соляные статуи. Только глаза моргали. У меня. А эти двое вообще не шевелились и кажется, даже не дышали.

И тут створки дверей распахнулись, громко ударившись о стены. Я вздрогнула и повернулась, ожидая худшего. На пороге, покачиваясь и истекая кровью из огромной рваной раны на груди, появился молодой и очень бледный мужчина в кожаной безрукавке и таких же плотно облегающих кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги. Через плечо у него болтался арбалет, в наружных ножнах держались клинки, а в руке он зажимал внушительный обоюдоострый меч, который выскользнул из окровавленной ослабевшей руки и со звоном ударился об мраморный пол.

Глядя большими неестественно округленными глазами на короля, мужчина попытался что-то сказать, но едва он разлепил губы, как изо рта хлынула темная, практически черная жидкость, которая лишь очень отдаленно напоминала кровь.

Альмод вскочил и ринулся к раненному, успев подхватить его до того, как из-за подогнувшихся коленей мужчина распростерся на полу.

— Сигвал, — прошептал Альмод, тряся мужчину за плечо. — Сигвал!

Но даже с моего места было очевидно — парень умер, уставившись в бесконечность остекленевшим взглядом помутневших глаз. Как у снулой рыбы, всплывшей кверху брюхом.

— Альмод, — оборвал его твердый как камень и холодный как лед голос Аэрна.

Я повернулась к королю.

— Что происходит?

— На нас напали, — ответил монарх так, как будто сообщил мне погоду на завтра. — Фоморы.

Поднявшись, он в несколько шагов оказался у двери, присел возле раненного и, положив ладонь ему на глаза, прошептал несколько слов, которые я не поняла. Едва король договорил, как его рука вспыхнула настолько ослепительным светом, что я непроизвольно сощурилась. А когда смогла немного приоткрыть веки, то успела заметить лишь, как белый свет объял мертвого воина и словно растворил его в воздухе, оставив на месте тела легкую призрачную дымку в форме тела погибшего. Дымка быстро растаяла, как будто её и не было. Как и погибшего.

— «Ахринеть» кричали гости, — выдала я, сама с трудом понимая, что несу.

— Ты остаешься здесь, — приказным тоном сообщил мне Аэрн, а после положив ладонь на плечо стоящего на коленях перед тем местом, где еще пару секунд назад лежал раненный воин, произнес: — Мне жаль, сын. Но мы не можем ждать. Следует защитить дворец и всех, кто в нем.

Альмод кивнул и тяжело поднялся. На его обескровленном лице не было слез, но в глазах стояла невыразимая словами тоска пополам с болью. Кажется, погибший был ему близок.

— Он был моим лучшим другом, — осевшим голосом пояснил Альмод. — Мы росли вместе.

Я нервно глянула на Аэрна. Он говорит это мне?

— Да, — ответил на невысказанный вопрос король и вышел, бросив через плечо. — Ты никогда не умела скрывать свои эмоции. Твое лицо — словно зеркало, в нем отражается все, что у тебя внутри. Помни об этом, моя девочка.

Альмод скользнул по мне прощальным взглядом и последовал за отцом. Уже закрывая дверь, он потребовал:

— Не покидай эту комнату ни при каких условиях!

Я лишь молча пронаблюдала за тем, как запираются створки и проворачивается в замочной скважине ключ. Кажется, меня заперли.

Но едва оставшись в одиночестве, я вскочила и почти бегом бросилась к портрету. Несколько минут я внимательно рассматривала полотно, пристально вглядывается в каждый штрих, в каждую изящную линию, в каждый мазок кистью. Я знала, что ищу. Но пока что не находила. И мысленно жалела, что не имею под рукой лупы. И стремянки, чтобы дотянуться до самого верха картины, упирающейся прямо в потолок.

Картина была большой, а потому на внимательное её изучение ушло бы немало времени, которого у меня не было. Оглянувшись на остающуюся запертой и безмолвной дверь, я дала себе еще пару минут, решив напоследок пристальнее исследовать нижнюю часть полотна. Хотя, следуя логике, с него и надо было начинать, ведь большинство художников традиционно оставляют свои авторские подписи в одном из нижних углов, но я отталкивалась от обратного, предполагая, что самое важное будет по классике спрятано на виду.

И ошибалась.

В правом нижнем углу, на подоле платья девушки были размашисто выведены черной краской три буквы, больше похожие на тень, укравшуюся в складках наряда. Автор настолько гармонично вписал свою подпись в общий облик картины, что если не знать, что искать и не высматривать это целенаправленно, то подпись практически не возможно заметить. Но я заметила. Более того, я знала, кто так расписывается.

Сердце пропустило удар. А мне вдруг стало очень душно.

Он изменил свою внешность. Он изменил своё имя. Он выбрал себе новую семью. И придумал новую биографию. Но старые привычки — они остаются, как ты их не вытравливай. Люди вруг, когда говорят, что могут или уже изменились. На самом деле люди не меняются. Никогда. Они могут притвориться, что изменились. Могут убедить в этом самого себя и окружающих. Но на самом деле, их истинная личность по-прежнему внутри, лишь запрятана поглубже. И рано или поздно, ей надоест прятаться, и она вновь вылезет наружу.

Потянув руки за спину, я дернула за шнуровку, постаравшись сделать платье свободнее. Пришлось потрудиться, но, в конце концов, мне удалось ослабить завязки и с наслаждением вздохнуть. Все-таки, быть леди — это не моё.

— К черту, — решительно выругалась я и отшвырнула подальше туфли, сдернула с ног чулки, а еще через десять минут мне, наконец, удалось выбраться из тесного наряда, оставшись в том, что у сидхе считалось нижним бельем, а в привычном для меня понимании являлось самостоятельной одеждой. Разорвав тонкую длинную белую юбку с двух сторон, я широким шагом направилась к окну, по дороге прихватив кресло. Правда, при этом чуть не вывихнув себе плечо, потому что кресло оказалось неожиданно тяжелым. Слишком тяжелым, тяжелее, чем можно было представить, глядя на него со стороны.

Поудобнее перехватив кресло обеими руками, я продолжила свой путь к единственному, как мне казалось, выходу из этого логова всех местных сумасшедших. Только уже не уверенной широкой походкой, а ковыляя, словно уставший муравьед, путаясь в собственных ногах и натыкаясь на мебель.

Не дойдя двух шагов до своей цели, я остановилась, сдула с лица прядь волос, которые так старательно уложила Боня отерла пот со лба, глубоко вздохнула, покрепче вцепила в кресло и…размахнувшись, отправила его прямиком в окно.