Я иду искать. История третья и четвертая

Вадим покачал щит, вставленный краем между досок в борту повозки. Треугольный и не очень большой, тут его щит был не так удобен, как большущие прямоугольные щиты ополченцев, из-за которых можно было стрелять, стоя на дне повозки. Прищурился, посмотрел на солнце. Да нет, это не Солнце... И всё-таки интересно, что это за звезда?..

Круммхорны вновь протрубили сигнал.

* * *

На этот раз вал конницы не остановился, и стало ясно, почему. В тылу маячили алые перья на стальных шлемах латников, гнавших простых воинов в решительную атаку на лагерь анласов.

Мчавшиеся впереди раскручивали — теперь было видно ясно — над головами арканы с железным «кошками» на конце. Растаскивать возы... И вот уже первые стрелы начинают долетать до анласов, поют в воздухе смертельную песню, впиваются в борта и щиты. Вадим приподнялся — видеть. Одна стрела тут же ударила в грудь, вторая со скрежетом чиркнула по шлему — мальчишка засмеялся. Ясно были видны лица под меховыми шапками — оскалы, щели глаз, высокие скулы, мотающиеся сальные косы.

Анласы били в упор — между глаз, в кожаные щиты, просаживая их навылет вместе с телами...

...Стрела щёлкнула в маску пониже глазной щели. Передние всадники были уже шагов за полсотни, они падали, падали кони, утыканные стрелами, а задние ломили по кровавому валу, сами рушась и вместе с конями становясь его частью...

Справа раздался негромкий выдох. Вадим задержал на взмахе руку с дротиком, повернулся. Мальчишка, всё ещё держа в левой лук, садился на дно воза, правой держась за древко стрелы, вошедшей под левую ключицу. Глаза у него были недоумёнными. Скривив губы, парень переломил древко стрелы — мотнулось белое перо в упавшем кулаке. Боль, очевидно, так и не успела дойти до его сознания — сев на дно, мальчишка стукнулся затылком в борт. Глаза так и остались удивлёнными... А на место убитого вскарабкался мускулистый юноша с волосами, собранными на макушке в пышный «хвост».

«Кошка» с грохотом впилась в борт. Рыжеусый, хладнокровно высунувшись из-под щита, хэкнул и перерубил верёвку саксой. Стрела «чикнула» по одной из пластин на его куртке.

— Худо бьёте, — презрительно проворчал рыжеусый.

С десяти шагов Вадим вогнал дротик в рот хангару, раскручивавшему ещё одну «кошку». В левую перехватил топор, в правую взял Сына Грома.

Две «кошки» разом вцепились в борт, потянули. Усатый рубанул одну, Вадим — другую. В теле всё пело — нервы, мускулы стонали от удовольствия в предчувствии боя.

Над щитом показалось плоское вислоусое лицо. Топор в руке Вадима с глухом треском прорубил смуглый лоб. Усач, снова ловко выдвинувшись из-за щита, с короткими выдохами обрушивал свой топор на всадников и лошадей.

Визжа и улюлюкая, прыгнул прямо с седла на воз ещё один — парень с «хвостом» встретил его ударом копья в воздухе, швырнул обратно; сам неудачно подался вперед, забалансировал — его ударили саблей по бедру. Падая наружу, под копыта, он сшиб с седла всадника, подмял и исчез вместе с ним в месиве...

Вадиму было легче других. Он мог меньше думать о защите — панцирь, шлем, брассарды и поножи надёжно его защищали. Отбиваясь мечом, Вадим выбирал момент и бил топором — наверняка, не больше одного раза.

— А не победим... так хоть... намашемся... — цедил мальчишка строчку из казачьей песни — снова и снова.

Соседняя повозка опрокинулась. С одной стороны на неё лезли визжащие хангары, с другой — ревущие анласы. Лучники защитников продолжали пускать стрелы — через головы сражающихся, навесом в новые и новые ряды штурмующих.

К возу пробилось трое латников. Один ловко отбил своим тяжёлым копьём-саблей топор. Второй, откинувшись назад, с размаху ударил Вадима. Третий одновременно подсёк парню ноги саблей...

Вадим и сам не знал, как у него это вышло. Подпрыгнув, он пропустил саблю низом — и одновременно поворачиваясь в воздухе — копьё скользнуло у груди, а Сын Грома с грохотом обрушился на шейную пластину, вминая её в тело. Латник грохнулся с коня наземь.

— Так! — неуловимым уколом Вадим ужалил второго латника в глаз — концом меча. Рыжеусый между тем расправился со своим противником сокрушительным ударом топора...

...В одном месте удалось растащить возы, и отряд всадников ворвался внутрь. Они сразу же запутались среди возов, вещей, костров, скота и жердей, в остервенении и страхе рубя всё, что попадалось на пути. Старики калечили косами ноги лошадей, женщины ссаживали хангаров вилами или охотничьими копьями мужей, мальчишки с ножами прыгали на крупы коней... Кипящая на кострах вода, домашняя утварь, камни, цепы, жерди — всё пошло в ход. Падавших растягивали на земле и приканчивали. На латника, по чьим доспехам скользили вилы и косы, свалили старательно сберегаемый в пути мельничный жёрнов, размозживший его, как рака в скорлупе. В пыли катались схватившиеся врукопашную. Там мать, на чьих глазах от удара сабли свалился сын, шла на всадника с копьём, поддевала его и сбрасывала наземь. Там сын, потерявший мать, взмахом цепа раскалывал, как орех, голову хангара. Там старик находил наконец-то место уже не первый год отдыхавшей в ножнах саксе под лопаткой сдёрнутого с седла всадника... Обезумевшие от страха, от атак со всех сторон, хангары старались вырваться обратно, но навстречу уже спешили ополченцы, и топоры поднимались и опускались...

...Атака оставила вокруг лагеря и в нём самом не меньше двух тысяч трупов хангаров. Немало погибло и анласов.

Вражеские трупы кидали в реку, следя, чтобы течение уносило их прочь. Своих складывали в ряд в центре лагеря. Тут же, рядом, женщины оказывали помощь раненым — тем, кому ещё можно было помочь. Рыжеусый сосед Вадима потерял разом и жену, и обоих сыновей — первого достала на возах сабля, второго усач нашёл у своей повозки — он лежал на хангаре, сомкнув руки у того на горле. А у самого под левой лопаткой торчал изогнутый нож...

...Вадим и Ротбирт пробирались среди трупов и раненых к своей повозке. Сцены, которые они наблюдали почти равнодушно, могли бы показаться ужасными даже очень закалённым взрослым людям. Длинные рубленые раны промывали чистой водой и зашивали «через край» льняными нитками, причём сплошь и рядом раненый либо напевал либо как ни в чём не бывало разговаривал с кем-то — даже пострадавшие малыши (по меркам Вадима — дошколята!) боли ничем не выказывали. Атрапаны в белом тенями расхаживали среди раненых, быстро перерзая горло тем, кто уже не мог выжить и лишь мучился. Стрелы вытягивали из живых, как гвозди из доски — и нередко это делал сам же раненый!

Вдвойне страшно было видеть всё это ещё и потому, что большинство убитых и раненых обоего пола были молоды и красивы. Рухнет от бури старое, отжившее своё дерево — кто станет жалеть? Расступится молодой подлесок, выросший вокруг погибшего великана — и, глядишь, целая роща зеленеет на этом месте... Вырвет вихрь молодой крепкий ясень или гибкая стройная ива, не успевшие себя продлить в потомстве — и невольно опустится голова человека: что ж ты, ветер, натворил, будь неладен?!

А атрапаны ходили между костров и возов. Они твёрдо знали — мир за гранью всех примет, всех, кто пал сегодня, и даже мальчишке, для которого первый бой стал и последним, найдётся место в охоте Вайу, в свите Дьяуса... Нет, никто не торопится умирать. Но, если уж пришёл такой черёд — лучше умереть в бою, сражаясь за род, за славу предков, за жизни потомков. Только трус, недостойный удара мечом, цепляется за жизнь любой ценой.