Я иду искать. История вторая

— Ага... Ладно, дрыхни, — Олег еще раз понюхал фляжку, и, брезгливо сморщившись, опорожнил ее на мокрый, в наростах плесени пол. Потом, достав камас начал кромсать хлеб и класть на него куски консервированной колбасы и банки, торопясь и ощущая, что зверски голоден. — Богдан...

Ответом было мерное посапывание. Богдан спал, и его вымазанное грязью лицо было немного обиженным, как у маленького ребенка.

Олег вздохнул и, жуя первый бутерброд, посмотрел в окно, из которого тянуло сквозняком. Снег прошел, его сменил какой-то осенний дождь, заштри­ховавший панораму заболоченного леса. Из глубин его неслись странные, пу­гающие звуки, и Олег пододвинул автомат ближе.

— Что я здесь делаю? — вырвалось у него. Отложив бутерброд, Олег спрятал лицо в ладонях и надолго застыл так...

...Два часа спустя — по ощущению — он совершенно извелся от безделья и внезапно напавшей зевоты — настолько жуткой, что после каждого зе­вка Олег серьезно опасался: а удастся ли свести вместе челюсти?! Он про­смотрел бумаги офицера, но они напоминали «Черный квадрат» — видно, что нарисовано, а что — непонятно начисто. Линейного алфавита данванов Олег не знал. Пейзаж за окном усыплял.

Наконец он поднялся, потянулся, чиркнув ладонями потолок и прошелся по комнате туда-сюда, посвистывая, сквозь зубы и. размышляя, не выглянуть ли ему наружу. Может быть, и собрался бы, не почудься ему какое-то движение в смежной комнате.

В сырой и холодной одежде Олег вспотел, как в сауне. Не сводя глаз с двери, метнулся к столу, споткнулся по пути о лавку, ухватил автомат и, сб­росив предохранитель вниз, на автоматическую стрельбу, прицелился в дверь.

Звук больше не повторялся. Не сводя автоматного ствола с двери, мальчишка чуть сбоку подошел к ней и толкнул ногой. С сырым скрипом дверь распахнулась.

В комнате пахло стынущей кровью и сыростью. Звук повторился, и Олег увидел большущее крысоподобное животное — оно метнулось под опрокинутую лавку и исчезло под стеной. Олег перевел дух и уже собирался закрыть снова дверь, когда увидел вторую — за печкой, общей для обеих комнат, низенькую и оснащенную большим кольцом, изъеденным ржой.

В Олеге ожило любопытство, пересилившее даже желание поспать. Еще раз окинув взглядом трупы, он осторожно перешагивая через них, подошел к двери и пошатал кольцо. Странно, что никто из стрелков не попытал­ся уйти в эту дверь — а что не попытался, это точно, потому что кольцо буквально развалилось в руке у Олега, настолько пропитала железо ржавчина. Дверь не шелохнулась. Тогда Олег достал камас и попытался поддеть разбухший край двери лезвием. Это получилось — чавкнув, дверь отошла, внутрь упал луч света белой ночи, отразился от черной, ровной поверхности воды, неподвижным, стылым зеркалом замершей в полуметре от ног Олега. Когда-то это был подвал, но сейчас этот подвал оказался затоплен. Из воды выступа­ли стол, высокие то ли нары, то ли стеллажи — не поймешь, на которых что-то лежало... Олег всмотрелся — и понял, что на столе стоит пулемет. Незнакомый, похожий на охотничье ружье с длинным, круто изогнутым магазином сверху.

Несколько секунд Олег стоял, вздыхая и переминаясь с ноги не ногу, на пороге. Любопытство победило — вздрагивая и ежась, он полез в воду, до­шедшую до живота. Вода оказалась ледяной, но не настолько, чтобы не вытер­петь.

На нарах лежало полусгнившее тряпье — то ли остатки одеяла, то ли просто рогожа. Оно начало расползаться, когда Олег взялся и потянул... а потом разом отдернулось, открыв человеческий череп.

Вскрикнув и едва не упав, Олег отшатнулся. Странно, он не так боялся мертвецов в комнате наверху, как этого черепа, взглянувшего ему в лицо пу­стыми глазницами. Но это и правда был всего лишь череп — и страх тут же прошел. Олег осторожно сбросил остатки тряпья, открыв весь скелет.

Уже невозможно было понять, во что он одевался при жизни — одежда превратилась в то же осклизлое рванье и слилась с одеялом. Но сохранились кожаные сапоги с подковками, ремни — поясной и плечевые — медные части которых съела зелень. И Олег понял, что перед ним лежит — военный. Из кобуры на поясе выглядывала рукоять такого же, как у Олега, нагана, рядом через прогнившие ножны виднелось изъеденное лезвие шашки, на рукояти которой еще сохранился серый от сырости темляк. У стены, заплывшей грибом, лежал футляр бинокля — и Олег несказанно обрадовался, когда в руки ему лег да­же не тронутый ржавчиной немецкий «цейсс» начала века. На позвонках скеле­та сохранился серебряный православный крестик.

— Еще один дедов соратник, — пробормотал Олег, берясь за распадающуюся кожу офицерской сумки.

Там оказались компас, совершенно тут бесполезные часы — большие, на цепочке — слипшиеся в один толстый рыхлый лист бумаги, коробка из жести, в которой мокло что-то с запахом сигарет, но похожее на лепешку — и разбухшая от сырости тетрадь в плотном кожаном переплете с замочком, рассыпавшимся от первого же нажатия. На коже был вытиснен встопорщивший перья имперский орел — не республиканский, а именно имперский, с гербами губерний, цепью, мантией. И Олег понял, что это — едва ли соратник деда...

...Тетрадь оказалась дневником, заполненный чернилами — но строчки превра­тились в бурые полосы. Олег едва не заплакал от досады — и тут пошли страницы, написанные карандашом. У писавшего был четкий, ровный почерк, разбирать который не мешали даже дореволюционные орфография и буквы типа «ятя» и «ижицы». Перед Олегом лежало доказательство того, что Мир — практи­чески проходной двор. Дневник принадлежал штабс-ротмистру Особого Гусар­ского Его Императорского Величества полка при Этнографическом Комитате Министерства Иностранных Дел Российской Империи Сергею Кологривову. Разборчивые записи начинались с того момента, когда штабс-ротмистр возгла­вил охрану экспедиция профессора фон Валленберга, отправленную из Свято­русского на север для картографирования лежащих там земель. Записи были то короткими, то пространными, но все отличались характерным для дневни­ков тех времен тяжеловато-практичным и в то же время романтическим вос­приятием мира.

— Вспоминаются наши споры, — негромко читал вслух Олег, пристроившись у стола и забыв и о войне, и о мокрой одежде, и о посапывающем Богдане, — со студентом тогда еще политехнического Сашей Протопоповым — сколь яростно он доказывал мне возможность правоты г-на Циолковского о возможной на других мирах жизни и к оным мирам путешествий. Я, признаться, мало пони­мал в его доказательствах, а горячность Саши меня смешила, его же насмешки приводили в ярость. Бедный Саша! Воспаление мозга свело его в могилу раньше, чем он смог бы получить доказательство — и блистательное! — своей и своего кумира правоты. Я бы рекомендовал его к нашей работе, он очень пригодился бы г-ну губернатору. И каково было мое собственное удивление, когда мне предложили эту службу! До сих пор не могу вспоминать без улыб­ки своего мальчишеского восхищения при мысли, что уподоблюсь я Стэнли и Ливингстону, героям романов Майн Рида и Жюля Верна, которые любил я читать еще в кадетском корпусе... Сижу у костра, светят над головой по-иному рассыпанные, часто и неузнаваемые вовсе звезды. Вспоминается радость матери и сестричек — как они все радовались, когда приехал я в отпуск, как удивлялись, когда выложил свои подъемные: таких денег они и в жизни не видали (да и я тоже!), и как мама спрашивала с опаской, не занялся ли я чем нечестным, что мне, простому офицеру, так платят. Бедная мама, как же было трудно под­нимать ей нас всех на тридцать восемь рублей пенсии после отца! Рабочий на заводе получает больше, чем платили вдове и троим сиротам героя тур­кестанского похода... Но хватит об этом. Даст Бог, отныне ей больше ни в чем не нуждаться. Жаль только, что не скоро увижу моих родных. Иначе прос­то нельзя... и неужели никому не смогу я рассказать о том, где был?! Это пытка!

Олег перелистывал страницы одну за другой. Не все даже карандашные записи удавалось разобрать...

— Сего дня на переправе через реку погибли урядник Пров Данилов и казак Егор Затрата. Они проверяли брод, когда какое-то чудовище вроде морского спрута схватило Затрату вместе с лошадью. Урядник Данилов, не желая бро­сать товарища, подскакал вплотную и стрелял из карабина, а потом рубил гадину шашкой, но она уволокла и его. Мы забросали омут, из которого она появилась, гранатами с химическими взрывателями, надеюсь — убили эту тварь. Но все равно — очень жаль обоих казачков, акая страшная смерть... Упокой, Господи, души рабов твоих... Проводники из местных славян уверяют, что это было злое божество из близких к этим местам земель Ханна Гаар, которое называют Чинги-Мэнгу. А г-н Валленберг рвет и мечет не столько от того, что погибли люди, сколько оттого, что не смог заснять это чудище на фото­пластинку...

— Горцы — народ совершенно дикий, но в то же время благородный и полный достоинства и гостеприимства. Чем-то они напоминают германцев Тацита, про которых с таким увлечением рассказывал нам в корпусе подполковник Скосырев. Что удивительно — они, как и прочие здешние туземцы, не подвержены никаким болезням, и богатейший арсенал современной медицины не может нам тут создать тут ореола богов, которым, как правило, окружены европейцы среди племен отсталых. Оружия нашего они тоже не боятся, даже в некотором роде презирают его, чем отличаются от своих собратьев с юга, где с такой охо­тою брали в подарок берданки. Но нам очень рады, говоря, что «наконец обратом пришли братья, что порешили в ином мире встать.» Они убеждены, что их предки пришли с Земли, но тут еще не очень ясно — похоже, переселение име­ло место несколько раз. Какие тут звезды — они пушистые и похожи на ко­тят. Хочется погладить...