Я из огненной деревни…
Шрифт:
Вот свекор мой остался. Кто остался, того больше не пустили. Говорит:
— Не плачь, не плачь, твой Игнат остался, утек он. Мы видели, что утекал он.
— Де ж он утек, — говорю я, — коли я знаю, что он же не утек.
И вот там мы сидели. И такие были немцы, что и там были. Пришли до хаты, пришли и спрашивают:
— Чего она так плаче?
Взял мою дивчинку, что с сорокового, и притулил до себя и дал конфету. И так плаче, плаче, плаче…
А одын чоловик наш, борковский, немного знал по-немецки говорить. Говорит:
— А вот женщина осталась, остались дети, как бобы один другого не подымет, а мужа убили.
И так тот немец плачет. Посидит, посидит и опять на двор выйдет. Как станугь уже там стрелять, опять в хату придет. Чи то не немец, може? Чи то я не знаю, что это такое…
Вопрос: — А он с оружием
— Не, у него не было оружия.
Вопрос: — А форма немецкая?
— Нимэцька, нимэцька.
И вот мы сидели, долго сидели. Уже сонечко так заходит…
…Мы скотину, коров гнали в Мокраны, то так во было, как сказать, — еще кровь шла, еще не закопаны были…»
Простая женщина, несмотря на смертельный страх и личное горе, все же заметила тогда и запомнила на всю жизнь одно человеческое проявление среди озверевших убийц. Про того расплакавшегося немца вспоминает также Евхима Баланцевич.
«…Один немец зашел до хаты и заламывал на себе руки. Я видела сама. Так поглядит на тот народ, так во покачает головой, отвернется и платочком утирался. И все видели — те, что и убитые потом люди. Говорят: „Дывысь, як плаче…“ И он не выстоял, вышел в Старостины сени и упал, сам упал. И тогда, как увидели его, сразу увезли.
Вопрос: — На подводе?
— Нет, легковою его увезли…»
Соврал в отчете обер-лейтенант Мюллер, — оказывается, не по подозрению на желтуху был отправлен в Брест один его подчиненный. Впрочем, и солгал Мюллер без особого риска. Наивысший его начальник, Гиммлер, настаивал на том, чтобы проявления человечности называть — слабостями, значит — недомоганиями. Выступая на совещании обергруппенфюреров СС оккупированных восточных земель в Познани, 4 октября 1943 года, Гиммлер хвастался сам и хвалил своих подручных за то, что они излечились от совести, как от человеческой слабости. Гиммлер говорил именно о таких голлингах, мюллерах, касперах, пельсах:
«Большинство из нас должно знать, как выглядят 100 трупов, лежащих в ряд, или 500, или 1000. Выдерживать все это до конца и в то же время, — за исключением отдельных фактов проявления человеческой слабости, — оставаться порядочными людьми, вот, что закаляло нас» [103] .
7
Республика «самых безобидных славян», как вначале считали «планировщики» народных судеб в фашистском Берлине, показала себя страной всенародного партизанского движения Почти полумиллионная вооруженная армия народных мстителей Белоруссии вместе с партизанами других республик создала настоящий «второй фронт» в тылу немецкой армии. Чтобы справиться с этим гневом народным, с пламенем всенародной войны, у фашистов силы уже не было, и чем дальше, тем меньше ее оставалось, той силы. Зато злобы, лютости, действительно, накапливалось все больше. Злобы на всех, кто оказался более сильным, чем это «планировалось» фашистским рейхом, кто не хотел ни «переселяться», ни «выселяться», ни становиться покорным рабом оккупанта. Их злоба тоже убивала — самых мирных, беззащитных. Продолжалось уничтожение населения в деревнях и городах, превращение в зоны пустыни целых районов — особенно на Витебщине, на севере Минской области… Фашистские теоретики «обезлюживания» превратились в слуг того «плана», который сами же и придумали. Но и сумасшествие политическое возникает не само собой, а на определенной почве.
103
Нюрнбергский процесс, т. II, стр 833.
Еще в двадцатые годы начал подбирать и дрессировать себе кадры политических авантюристов, погромщиков, насильников истеричный агитатор из баварских пивных, ефрейтор первой мировой войны Адольф Гитлер. Он вынюхал в немецком мещанстве мстительный дух реваншизма, а в военной касте — спесивую воинственность. В среде промышленников и финансовых воротил, напуганных призраком «красной революции», он увидел экономическую силу, которая готова его поддержать и будет финансировать подготовку к агрессии. Соединить в один кулак нацистской диктатуры все эти силы и ринуться на завоевание «жизненного пространства» на востоке — так нахально и грубо изложил политический авантюрист свою программу и «обосновал» ее звериными принципами борьбы за
существование и естественного отбора: «В борьбе вижу предназначение каждого существа» [104] . «Сила — это первейшее право» [105] . «Капиталисты выдвинулись вперед благодаря своим способностям и по принципу отбора, что еще раз доказывает превосходство их расы; они имеют право руководить другими» [106] .104
Allan Bullock. Hitler. Studium tyranii, т. III, стр. 13.
105
Там же, т. II, стр. 177.
106
Там же, т. I, стр. 185.
Гитлер строил свои планы не на одной взбалмошной крикливости. Разбойничьи доктрины подкреплялись у него политическим террором, он сколотил военизированные отряды нацистской партии СА и СС, дал им задание овладеть улицей, а через улицы и площади прокладывал путь к власти.
Избранных в партийный аппарат Гитлер возвышал до небес, ставил над людьми, называл «рыцарским орденом вождей». Претенденту на фюрерство достаточно было освободиться от человеческой совести, признать грубую силу законом жизни, научиться слепо подчиняться приказам более сильного, не сомневаться, не критиковать, чтобы быть зачисленным в касту вождей и попасть на должность микрофюрера в каком-нибудь из районов оккупированных земель.
Сначала, когда Гитлер только начинал политическую авантюру, он выше всего ценил в своих сообщниках разбойничью инициативу, наглость, советовал сделать своим девизом: «если ты не немец, я размозжу тебе голову». А уже в тридцатые годы, когда он подошел к решающему шагу — захвату власти, — он взял своих подручных на цепь, потребовал слепого послушания: «Каждый член партии должен делать то, что говорит фюрер. Фюрер — воплощение идеи, и только он знает ее конечную цель» [107] .
107
Там же, т. I, стр. 184.
И тут уже «система», которую богачи вызвали к жизни, финансировали, которой помогали укрепиться, приобрела определенную самостоятельность, превращая и хозяев в своих слуг, в винтики ужасной тоталитарной машины: после коммунистов, социал-демократов, представителей научной и творческой интеллигенции, уничтоженных или загнанных за колючую проволоку, фашистская машина с такой же беспощадностью начала дробить кости всякому, кто хотел бы сберечь свою личную независимость, самостоятельность.
Напористо и планомерно создавали нацисты культ силы. Власть для них была идеалом, какой-то особой формой собственности, особой ценностью. Приобщение к власти, распределение власти и употребление ее регулировалось специальными ритуалами.
Ритуал господства — это массовые зрелища, митинги, погромы, оргии, во время которых Гитлер и его клика публично обжирались властью, заражая властоманией обывателей, превращая мелких мещан в агрессивных авантюристов. По мере того как опыт господства болезненно разрастался, фашистская орда бросила клич к международному разбою — аншлюс Австрии, оккупация Чехословакии, Польши, Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии, Франции и т. д. Все это новые залежи власти, новые сеансы владычества. При этом они готовили немецкого буржуа и обывателя к главному акту — агрессии против СССР.
Недавние сапожники, колбасники, пивовары, лавочники, канцеляристы — стандартная буржуазная мелюзга, городские и сельские люмпены, прошедшие обработку нацизмом, слепли и глохли от блеска и бряцания атрибутов неограниченной власти, которыми наделили их сподвижники фюрера, посылая наводить «новый порядок» на оккупированных советских землях. У этих микрофюреров глаза заволакивались бумажными бельмами, на которых были только слова приказов и директив. У этих марионеток выросли бумажные уши, через которые не проникали другие слова, кроме приказов фюрера. Фюрер назвал этот, перевернутый вверх дном, мир началом нового мира, «новым порядком» в Европе. Обработанный ядом нацизма, обыватель на должности микрофюрера слепо верил в это и продолжал разрушение основ цивилизации, сеял насилие, бессмысленную жестокость, ужас и смерть.