Я купил тебя. Дорого

“Никто не знает…”

Зато я знаю причину.

Я — вот эта причина. Хорошего парня, прилежного студента отчислили из-за меня. Из-за моей неосторожности и того, что я недооценила Обласова.

Мне только что продемонстрировали власть. Чтобы не сомневалась и даже не думала сопротивляться. А ведь Сергей меня просто подвёз на самокате.

Это уже не просто угрозы. Обласов чётко дал понять, что его ослушаться нельзя.

16

Виталий приезжает за мной ровно в девятнадцать тридцать, как и было написано. Я набрасываю сверху на платье свой длинный тонкий плащ, чтобы не ловить на себе осуждающий взгляд тёти Вали. Да и других студентов тоже.

Когда еду в машине, сердце в груди колотится. И, признаться, мне даже сложно определить — от страха или от злости.

Ситуация с Сергеем поразила меня до глубины души.

Разве там можно? За что его так? Он ведь ничего плохого не сделал!

Не знаю как, но я должна попытаться убедить Обласова, что это ошибка, и Сергея нужно восстановить в университете.

Внутри всё горит от возмущения, но я себя остужаю и напоминаю, что этот человек опасен, и нужно с ним быть осторожной.

Машина останавливается, и я поднимаюсь по уже знакомым ступеням. В холле меня встречает сам Обласов.

Когда вижу его, во рту тут же пересыхает. Тело и мозг реагируют на него как на опасность. Взгляд поднять сложно.

— Добрый день, — говорю негромко, смотрю на мужчину, но не в глаза. Это какое-то потустороннее — страх окаменеть, взглянув в глаза демону.

— Здравствуй, Милана, — его голос же абсолютно спокойный, даже мягкий, словно тихая, смертельно опасная топь.

Обласов забирает мой плащ и отдаёт его подошедшей горничной, а мне протягивает руку, и я вкладываю в его ладонь свои пальцы. Стараюсь отстраниться внутри себя от этого ощущения прикосновения кожи к коже. Но пока он ведёт меня, будто наперекор своему решению, только и думаю об этом — о том, что руки у него тёплые на удивление, а кожа грубоватая.

Выходим на закрытую стеклом просторную террасу, где уже накрыт столик на двоих. Тёмная скатерть, свечи, высокие бокалы, несколько блюд под куполом.

Рядом со столиком стоит вышколенный официант. Он смотрит в сторону и похож на восковую фигуру. Когда я подхожу к столу, официант отодвигает для меня стул.

Обласов садится напротив, и официант убирает крышки с тарелок. Овощной салат, овощи и красная рыба на гриле, мясное блюдо.

Отложив крышки, официант берёт бутылку вина в руки и смотрит на Обласова.

— Я помню, что ты не пьёшь, поэтому попросил представить к столу лёгкое вино, — говорит мне и коротко кивает официанту. Тот наполняет сначала мой бокал на четверть, а потом и бокал Обласова. После чего кланяется и уходит.

Хоть официант этот и олицетворял тут скорее собой функцию мебели, когда мы с Обласовым остаёмся вдвоём, я чувствую, как напряжение растёт.

Мужчина накалывает кусок мяса и кладёт в свою тарелку. Берёт нож, отрезает небольшой кусок и кладёт в рот.

— Ешь, Милана, — говорит, прожевав. И то ли приглашение это, то ли приказ — сложно понять.

И вроде бы кусок в горло не лезет, а в животе тихо урчит. Я ведь за сегодня в себя закинула только кофе утром в университетском кафетерии и бутерброд с чаем в общежитии.

Надеюсь, Обласов моё голодное урчание не услышал.

Кладу себе на тарелку треугольник запеченной паприки и рыбу.

— Ты любишь моллюсков? Я могу попросить принести.

— Нет, спасибо, — отрицательно качаю головой. — Я никогда их не пробовала, но их вид аппетита не вызывал.

Обласов усмехается, но никак не комментирует. Продолжает неспешно есть. Я тоже пытаюсь, уткнувшись взглядом в свою тарелку, но чувствую, что он смотрит на меня. Напряжение в спине, слишком громкий стул вилкой о тарелку. Кожа гореть под его взглядом начинает, дышать становится тяжелее.

А говорят, магии не существует. Тогда почему некоторые люди лишь взглядом способны разогнать чей-то пульс?

Обласов магией точно обладает. Чёрной. Разрушительной.

— Почему ветеринария? — снова обращается первым, хотя другую ситуация представить сложно — я уж точно не начну с ним разговор. — Если хотелось помогать, то почему животные, а не люди?

— А кто сказал, что я хотела помогать? — вскидываю на него глаза, внезапно хочется показать, что я не настолько беззащитна, как думает Обласов. — Может, я хотела причинять боль легально, а животные не пожалуются?

Обласов на секунду зависает, перестав жевать, а потом начинает смеяться.

— Забавно, — делает глоток из бокала, — я скорее ожидал, что ты ответишь что-то в стиле “люди хуже животных и не заслуживают”, но ты меня удивила, Милана.

Можешь поаплодировать, козёл.

Но вслух я, конечно, не говорю. Вместо этого тоже беру бокал и делаю глоток вина. Оно спускается по пищеводу и разливается тёплом в желудке. Это расслабляет немного.

— Почему ты до сих пор девственница?

А вот от этого неожиданного вопроса я давлюсь вином и едва не выпускаю его обратно изо рта в бокал. Сглатываю и снова вскидываю глаза на Обласова.

— Это странно, — продолжает он. — Я изучил твою биографию, а мне нашли достаточно, начиная ещё с детства. Ничего травмирующего в твоём детстве я не нашёл. Нормальные родители, заботливый отец без всякой придури типа домогательств, из учителей только женщины, брат — младший. Не ортодоксальные в религии. Тогда почему?

Он говорит так, будто быть в двадцать три года девственницей — стыд и позор. Старая дева прямо.

От того, что он копался в моей жизни своими руками, мне становится мерзко.

Кто дал ему на это право?

Или это он тоже купил? Дорого.

— Мне двадцать три. По-вашему, во сколько все девушки должны терять девственность?

— Мои наблюдения подсказывают, что редко кто до двадцати дотягивает. Я сейчас исключаю особые случаи, связанные со здоровьем и внешностью. Но ты здорова и красива. Вот меня и удивляет.

Выпитое вино ударяет в голову, и странным образом обрывает связь мозга и языка. Они идут в рассинхрон.

— А меня удивляет, что вы решили, что имеете право распоряжаться чужими жизнями, — выпаливаю, ощущая, как лицо заливает жаром. — Захотели — вышвырнули кого-то из университета, захотели — купили чьё-то тело. Что не так с вами, Демьян?