Я люблю тебя, Жизнь
Шрифт:
– Поставь стул.
– Борис Борисович, я…
– Так, что тут? – Не слушая мальчишку, учитель пощупал стул и с усталым презрением посмотрел на ученика. – Так-так. Вот кто, значит, всё это свинство мне устраивает. – Голос его при этом оставался ровным, тусклым, почти без эмоций.
– Это не я! – восстал в негодовании Илька. – Как Вы могли подумать?
– А что тут думать? – удивился чертёжник. – Мне что, своим глазам не верить? – картинно обратился он к классу.
В классе раздались смешки, Илька и не ждал от них сочувствия, а Сухарь исподтишка показал кулак. Зря старался. Илька вовсе не собирался его выдавать, как не делал этого никогда, просто пытался оправдаться сам.
– Шкодить вы все мастера, а отвечать за это смелости не хватает. Иди за мной, Ермаков. Пусть с тобой разбирается директор, мне нужно урок вести.
Борис Борисович, переваливаясь,
В кабинете директора он не сказал ни слова, промолчав целый урок. Самое обидное было то, что никто даже не сомневался в его вине. Директриса занятий в Илькином классе не вела, но всегда казалась ему честной и справедливой женщиной. А сейчас она безоговорочно приняла версию Бориса Борисовича. Правда, другой версии Илька ей не предоставил, понимая, что оправдаться может, только назвав настоящих виновников, а этот вариант был неприемлем. Но, всё равно, было обидно чуть не до слез. Он пытался помочь и его же теперь обвиняют. Неужели кто-то может подумать, что он, Илька, станет так обижать учителя?! Да даже не учителя, а просто пожилого человека. Как будто не знают, что он такого никогда бы не сделал. Илька стоял, опустив голову, молчал и старался думать о чем-то совершенно постороннем. Если ещё жалеть себя – точно слез не сдержать, а это уж и вовсе позор – семикласснику расплакаться в кабинете директора.
Не добившись от мальчишки ни слова, его отпустили. Всё, что он сказал директору в тот день, было «здравствуйте» и «до свидания». Вышел он, раскрасневшись, во взбудораженных чувствах, в груди словно застыл холодный булыжник, схватил сумку с учебниками и поспешил вниз по лестнице, надеясь никого не встретить по пути. В школьном холле сидели две девчонки из параллельного класса. Одна что-то сказала, Илька не разобрал что, и обе засмеялись. Мальчишка огрызнулся, обозвав обеих дурами, из-за натянутых нервов отнеся смех на свой счёт, хотя замечание его вроде бы не касалось, и под громкое недовольное возмущение подружек выбежал из дверей школы.
На деревьях уже появилась первая зелень, и день был невероятно тёплый для начала мая. Сухарь с компанией поджидали его за углом, потягивая один «бычок» на всех. Илька сразу понял, что без драки уйти не удастся. Вот и хорошо, ему очень хотелось врезать Сухарю как следует. Но ему не дали такой возможности. Он всё также без лишних слов прошёл в окружении одноклассников дальше за деревья, которые скрыли их от нескромных взглядов из окон школы, бросил сумку к корням тополя. И тут на него набросились сразу все вместе. Не дали ему опомниться или подготовиться, удары посыпались со всех сторон. Он постарался отмахнуться, ударить сам, но пока он поворачивался в одну сторону, его били с другой. Илька закрыл голову выставленными локтями, пытаясь только уворачиваться, но это плохо помогало. Потом пропустил чувствительный удар по скуле, в голове загудело. Его сильно толкнули в спину, он не устоял, упал на колени и сразу же пропустил ещё удар. Потом его стали пинать, и он едва успел прикрыть голову. К счастью, это продолжалось недолго. Они не собирались его калечить, удовлетворив свою злость, мальчишки забрали свои вещи и ушли, закинув Илькину сумку в кусты и пригрозив напоследок.
Илька поднялся, отряхнул брюки и рубашку от песка, осмотрел и пощупал повреждения. Всё обошлось не так уж плохо. Зубы все на месте и даже не качаются, губа разбита, ссадина на скуле и на локте, синяки выступят позже. Ребра справа болят, но это и вовсе ерунда, могло быть и хуже. Как ни странно, драка разрядила нервное напряжение, Ильку слегка потряхивало, но ощущение прежнего холодного камня в груди ушло, осталось ровное горькое недоумение, но уже не столь и сильное. В целом, самое худшее сегодня уже позади, не стоит и беспокоится.
Но назавтра произошло ещё кое-что похуже. Илька считал вчерашний инцидент вполне исчерпанным, но он неожиданно для него имел продолжение. Утром Лёньку Сухарева вместе со своей кодлой вызвали к директору. А вопрос был всё тот же – испорченный стул Бориса Борисовича. Туда же позвали Ильку. Он поражённо с открытым ртом выслушал искренние извинения директрисы и равнодушные извинения чертёжника. И с непониманием уставился на хмурых, раскрасневшихся одноклассников, на которых обрушилась лавина упрёков. Только теперь Илька сообразил, что кто-то из класса их сдал. Рассказал всё, как было на самом деле. Илька с тоской в сердце понял, что все-все будут думать, что заложил их он. Никто не поверит, что он, Илька, не сказал ни слова. Он пропустил вопрос директора о синяках на его лице, а на повторный вопрос
просто опустил голову.Ильку из кабинета директора отпустили раньше других, но на уроки он не пошёл. Его в классе не любили, друзей у него не было, его считали странным ботаном, но предателем и стукачом его никто никогда не мог назвать. И вот теперь ему вряд ли удастся оправдаться, никто и слушать не будет. Он бы и сам не поверил при таких обстоятельствах. Ильке казалось невозможным просто сидеть теперь на уроках вместе со своими одноклассниками. Так он оказался у старой заброшенной водонапорной башни. Почему он выбрал именно башню, так и осталось загадкой даже для него самого.
Дряхлая на вид деревянная лестница шла по спирали вдоль вогнутой стены, оставляя в центре пустое гулкое пространство с двумя толстыми чёрными трубами посредине. Илька осторожно начал подниматься, пробуя ногой каждую скрипучую ступеньку. Лестница оказалась крепче, чем была с виду, впрочем, Илька весил не так уж и много. Ступеньки слегка прогибались, скрипели и подрагивали под ногами. В центр башни он старался не смотреть, было страшно, куда проще было выглядывать в разбитые окна. «Может зря я всё это?» – мелькнула мысль и была задавлена в зародыше. С заметным облегчением он выбрался на верхнюю площадку, обошёл кругом по узкой дорожке огромный металлический бак в самом центре. Все окна на площадке были целыми – никому из мальчишек так и не удалось добросить сюда камень, хотя желающих всегда было множество. Стекла грязные, пыльные позволяли скорее угадывать, чем видеть, что происходит снаружи. Илька подёргал одно окно, потом другое, третье легко поддалось и распахнулось, обсыпав Ильку трухой и пылью. Он чихнул. Выглянул наружу – несколько домов на окраине города и огромное поле за ними, разрезанное посередине ручьём, полным воды, как всегда весной. В открытое окно врывался гомон птиц, шелест листьев и стук колёс, доносившийся с железной дороги. Илька выглянул чуть дальше и успел разглядеть хвост товарняка – несколько чёрных с потёками цистерн.
Илька перегнулся и бросил взгляд вниз, в ужасе отшатнулся, земля была очень далеко внизу. У мальчишки все сжалось внизу живота, по коже побежали мурашки. Он усилием воли сделал шаг ближе к окну и понял, что ноги его плохо слушаются. «Родители будут переживать», – Илька зацепился было за эту спасительную мысль, но сделал над собой усилие, – «а что родители? Они, конечно, меня любят, но им всё время некогда. У них дела, заботы, и я им только мешаю. Погорюют немного, и всё пойдёт, как обычно». Судорожно вцепившись в оконную раму, он вскарабкался вверх. Окно было большим, высоким, Илька смог встать и выпрямиться в полный рост. Скосил глаза вниз на землю и почувствовал, как у него дрожит правое колено. Он сглотнул, закрыл глаза, на некоторое время стало легче, он стал глубоко размеренно дышать. Потом пришло ощущение что, он стоит не прямо, а наклонившись наружу, и он мгновенно открыл глаза. Всё оказалось с точностью наоборот. Он стаял, отклонившись назад в комнату, вцепившись обеими руками в раму. «Трус!» – зло обозвал он себя, но это абсолютно не помогло.
Тогда Илька вспомнил, почему он здесь. Он никому не нужен, его все ненавидят. Даже учителя, которым он не сделал ничего плохого. Он никому ничего плохого не делал. А они! Всем будет проще, если его не станет. Теперь его считают стукачом, он не сможет оправдаться никак и никогда. Пускай он этого не делал, но все будут так думать и никогда ему этого не забудут. Он не сможет так жить. Нужно прыгнуть. Скорее. И тогда ему будет всё равно. А они все ещё пожалеют. Он заставил себя качнуться вперёд и посмотреть вниз, шагнул чуть-чуть вперёд, встав на самом обрезе, так что носки кроссовок свешивались в пропасть. Ещё чуть ближе. Ещё.
Внезапно трухлявая рама под ногой треснула, и щепки посыпались за окно, нога соскользнула вслед за обломками. Илька невероятным движением извернулся в воздухе и судорожно скрюченными пальцами правой руки едва успел ухватиться за остатки рамы. Ноги болтались в пустоте, правым коленом он больно треснулся о кирпичную кладку, волна безумного ужаса прокатилась снизу вверх по его телу, сжала горло. Он закричал, но из горла вылетал только какой-то жуткий сип. Илька задёргался, пытаясь второй рукой дотянуться до окна, и тем только ухудшил своё положение. Рама под рукой, издав громкий треск, прогнулась наружу, теперь он висел, извиваясь всем телом, удерживаясь только кончиками пальцев. «Разве ты не за этим пришёл?» – мелькнула в сознании далёкая, словно чужая мысль, и он полетел вниз в окружении обломков рамы. «Сейчас будет больно», – успел подумать он, но сознание милосердно покинуло его раньше, чем он достиг земли.