Я, Менгск

Арктур подумал какую-то долю секунды и ответил:

– Готов.

– Хорошо, – сказал Ангус. – Я с уважением отнесусь к этому. Но ты должен понимать – то, о чем я тебе собираюсь рассказать, не должно покинуть эту комнату.

Ангус протянул Арктуру руку.

– Поклянись мне, и я все тебе расскажу.

– Клянусь, – сказал Арктур, пожимая руку отца.

– Очень хорошо, – сказал Ангус, присаживаясь рядом с Арктуром и закидывая ногу на ногу. – Ты, конечно же, в курсе, что я всеми фибрами души терпеть не могу коррупцию Конфедерации, но все намного сложнее. Старые Семьи все контролируют из своего столичного мира, Тарсониса, и весь аппарат Конфедерации ориентирован на поддержание их власти, эксплуатируя и разворовывая управляемые ими планеты. Ну, в общем, все.

– Ты собираешься бороться с Конфедерацией? – спросил Арктур. – Почему?

– Потому что кто-то должен, – сказал Ангус. – Их империя распространилась слишком далеко, нужно только толкнуть в определенном месте, чтобы она рассыпалась, как карточный домик. Людей тяготит ярмо Конфедерации, запах восстания витает в воздухе – его можно почувствовать.

– Ты собираешься объявить войну Конфедерации, – недоверчиво сказал Арктур.

– Не совсем войну, – ответил Ангус. – По крайней мере, пока.

– Терроризм, – сказал Арктур. – Так это называется?

– Не сомневаюсь, что некоторые так и будут это называть, но если ты хорошенько подумаешь, то поймешь: то, что делает Конфедерация, легко может быть истолковано как терроризм.

– Уверен, что это не одно и то же.

– Да неужели? – хмыкнул Ангус. – Разве цель терроризма не в том, чтобы убивать и калечить людей, неважно кого, лишь бы заставить их подчиняться приказам? А разве Конфедерация не проводит военные операции в качестве устрашения, чтобы заставить население плясать под свою дудку?

– Но в этом-то и разница, – сказал Арктур. – Это уже война.

Ангус покачал головой.

– Не совсем так. В конце концов, цель войны не в том, или, по крайней мере, не должна быть в том, чтобы убить всех до единого в армии противника. Однако при уничтожении достаточного количества живой силы, их лидеры начинают больше бояться продолжения войны, чем капитуляции.

– Тогда, исходя из твоих рассуждений, любые военные действия попадают под определение террористического акта, – принуждение через устрашение с применением насилия.

– Именно, – подытожил Ангус, довольный тем, что добился своего.

– Но ты же не собираешься убивать людей? – уточнил Арктур.

– На войне люди умирают. Это печально, но неизбежно, – ответил Ангус. – Я бы хотел, чтобы все было иначе, но Конфедерация принесла войну с собой. Однако, в отличие от них, мы не будем причинять вреда мирному населению. Нашими целями будут только военные объекты.

– И все равно это неправильно, – сказал Арктур. – Все равно будут умирать люди, и убивать их будешь ты.

Ангус откинулся на спинку стула. Его лицо выражало разочарование.

– Я думал, что ты достаточно взрослый, чтобы понять необходимость таких действий. Вижу, что был неправ. Ты все еще ребенок, и думаешь как ребенок. Ты еще не способен увидеть реальный мир за пределами своего эгоистичного внутреннего мирка.

Слова отца уязвили его до глубины души, и Арктур вспыхнул от обиды. Он поднялся и резко направился к двери.

– Ангус... – прошипел Айлин Пастер.

– Сын! – рявкнул Ангус. – Ты никогда и нигде не должен упоминать об этом разговоре! Ты понял? Никогда!

– Я понял, – огрызнулся Арктур.

ГЛАВА 3

Солнечный свет пробивался сквозь деревья и блеском отражался от несущихся по дороге в Стирлинг наземных машин^[11]. Их было шесть, в одной из которых находилась семья Менгск, в другой Айлин Пастер с дочерью, в остальных четырех ехали вооруженные люди.

Это были «Терра-кугуары» пятьдесят восьмого года^[12]. Старая модель наземных машин, любимая многими сенаторами Корхала за тяжелое армированное шасси и толстое бронепокрытие, предотвратившие не одно покушение.

На двух машинах были смонтированы станковые «каратели». На большой скорости конвой поехал по широкой полосе дороги. Впереди в полукилометре от него три ховербайка^[13] «Cтервятник» следили за редким движением транспорта на пути их следования.

Этим утром движение было незначительным. Тем не менее, Эктон Фелд решил не рисковать. Он приказал охране сначала стрелять и только потом задавать вопросы. Если кто-то вдруг выживет после гранатометного залпа "стервятников". Конфедерация уже как-то пыталась убить Ангуса Менгска, и Фелд ни секунды не сомневался, что она попробует это снова.

Арктур любовался мелькающим за окнами пейзажем, пышная зелень смешивалась с роскошной желтизной осенних тонов, как на картине, размытой дождем. Летняя усадьба семьи Менгск находилась в шестидесяти километрах к югу от Стирлинга, сельская местность по пути к городу была одной из самых зеленых и пышных на Корхале, хотя с каждым годом эта красота угасала, так как городской промышленный комплекс расширялся все больше и больше.

Его отец выбрал это место благодаря тому, что оно достаточно удалено от Стирлинга, чтобы можно было вырваться из беспрестанной суеты политики Сената и бизнеса, но в тоже время относительно близко, чтобы всегда находиться в курсе всех событий.

С каждым километром, по мере приближения к академии, настроение Арктура ухудшалось. Отец сидел напротив, с каменным лицом, улыбаясь каждый раз, когда на него смотрела жена. Дороти сидела у матери на коленях рядом с Арктуром. Девочка крепко сжимала Понтия, выглядывая из поляризованного, бронированного окна наземной машины.

Посмотрев на лицо сестры, озаряемое беспечной радостью, Арктур улыбнулся. Ему захотелось вернуться в те времена, когда жизнь была намного проще. Дороти волновал только Понтий, сладкие конфеты и присутствие папы рядом. Ей пока не нужно было следить за тем, чтобы не разочаровать кого-либо, или играть роль того, кем она не хочет быть.

Что бы она ни делала, Ангус души в ней не чаял, и это раздражало Арктура. Но это раздражение быстро проходило, так как он понимал, что глупо ревновать к четырехлетнему ребенку.

Несмотря на замечания матери о цвете листьев и красоте пейзажа; и энтузиазм Дороти по поводу поездки, атмосфера в машине веяла напряженностью. После грубого разговора прошлым утром в столовой, Арктур не обмолвился даже парой слов с отцом. И никакие примирительные слова матери не могли устранить эту возникшую пропасть, которая с каждой минутой тишины только росла.