«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)
Шрифт:
Если у Вас есть «Жизнь Арсеньева» (Чеховское изд<ательст>во [51] ), обратите внимание на XIV главу первой книги. Перечитывая «Жизнь», я натолкнулся на эти забытые мною страницы и с удивлением прочел, что и Бунин и Ал. Толстой (которого Б<унин> цитирует) — верили в… перевоплощение! Как иначе объяснить слова Б<унина> о «своих прежних, незапамятных существованиях» и многое другое из этой главы? [52] А попробуй об этом написать — критики вцепятся тебе в горло и для всех высказываний Бунина безапелляционно найдут какое-нибудь на редкость простое объяснение! Кстати: мою статью в «Гранях» облаял (совершенно бездоказательно, конечно) некто Андреев на страницах «Рус<ской> мысли» [53] . Любопытно, что он, подобно Терапиано в «Н<овом> р<усском> с<лове>», посвятил свыше трети своей рецензии о журнале моей статье и даже открыл рецензию отзывом о ней, тогда как принято разбирать сперва прозу и стихи. Это свидетельствует о раздражении, которому захотелось скорее дать выход! В заключение Андреев ехидничает, что вот-де, мол, Кленовский, «поэт “христианской музы”», снюхался с антропософией! Как будто антропософы — не христиане! Неизменное заблуждение всех ее противников, которые, к слову сказать, нападают на нее, не имея о ней ни малейшего понятия.
51
Бунин И. Жизнь Арсеньева: Юность: 1-е полн. Изд. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952.
52
И.А. Бунин писал в этой главе «Жизни Арсеньева»: «В письмах А.К. Толстого есть такие строки: "Как в Вартбурге хорошо! Там даже есть инструменты XII века. И как у тебя бьется сердце в азиатском мире, так у меня забилось сердце в этом рыцарском мире, и я знаю, что я прежде к нему принадлежал”. Думаю, что и я когда-то принадлежал. <…> В тамбовском поле, под тамбовским небом, с такой необыкновенной силой
53
Рецензируя № 20 «Граней», Николай Ефремович Андреев (1908–1982) писал: «Д. Кленовский поместил малоубедительный и странный по сути дела набросок — “Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века”: как будто бы к такой теме следовало подходить основательнее, то есть в плане историко-литературном, иначе его толкования производят впечатление настойчивой “про-оккультной” стилизации. И совершенно наивно звучит его пожелание, чтобы “в минимум общекультурных знаний”, необходимых для чтения стихов, “входили и некоторые элементарные сведения по оккультизму” указывать на присутствие моментов которого у поэтов “следовало бы”, по мнению Кленовского, “нашим литературным критикам и литературоведам”. Литературоведам, если есть соответственные факты, и “книги в руки”, но да уберегутся критики от сомнительных призывов Кленовского, который, по-видимому, стихи Блока считает “около-мистической болтовней” а в "горсти стихов” Гумилева, якобы “оккультных”, видит “основной смысл творчества” вождя акмеизма, равно как в ряды “оккультствующих” поэтов вовлекает яснейшего в своей сложности Ходасевича, перетолковывая ряд его стихотворений именно в “про-оккультном смысле”. Все же несколько неожиданным оказывается это пристрастие певца “христианской музы”, каким обычно определяется Кленовский, к “оккультизму”, в понятие которого он включает и теософию, и антропософию, и, в сущности, общемистические элементы» (Андреев Н. Заметки о журналах // Русская мысль. 1954.30 июня. № 671. С. 4).
Кстати о перевоплощении: о таких же своих прежних земных существованиях вспоминает Фед<ор> Степун [54] в третьем томе своих вышедших по-немецки мемуаров [55] . Как видите, мысль эта присуща некоторым никак не связанным с антропософией людям и является для них чем-то, если можно так выразиться, органическим, а не вычитанным или заученным.
Послал Вам длинное письмо 17 июля (простой почтой).
Сердечный привет! Д. Кленовский
54
Степун Федор Августович (1884–1965) — философ, писатель. С сентября 1922 г. в эмиграции в Германии, участник Религиозно-философской академии, соредактор сборников «Логос» (1925–1928), профессор Дрезденского университета (1926–1937), соредактор журнала «Новый град» (1931–1939). В 1937 г. уволен нацистами из университета с запретом преподавания и публикаций. Профессор Мюнхенского университета (1947–1965), основатель издательства «Товарищество зарубежных писателей» при Центральном объединении политических эмигрантов. Степун был дружен с Кленовским и приезжал к нему в гости в Траунштейн (см. об этом: Иоанн (Шаховской), архиеп. Переписка с Кленовским / Ред. Р. Герра. Париж, 1981. С. 51).
55
Речь идет о книге: Stepun F. Vergangenes und Unvergangliches: Aus meinem Leben. Dritter Teil. 1917–1922. Miinchen: Verl.JosefKosel, 1950.
9
7 авг<уста 19>54
Дорогой Владимир Федорович!
Наши письма скрестились; вероятно, в тот день, когда я получил Ваше (позавчера), получили и Вы мое, находившееся в пути дольше, чем обычно, ибо послал я его, по финансовым соображениям, не воздушной, а простой почтой. После него Вы должны были получить еще одно, с отзывом Ирины Одоевцевой о Ваших «Романсах». Надеюсь, что отзыв этот Вас порадовал и даже, помноженный на отзыв Адамовича, воодушевил на новые поэтические подвиги! Как сказал Козьма Прутков (цитирую по памяти): «Поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза» [56] . Вероятно, по той же причине последнее время взялся и я усерднее за стихи и после почти годичного полного молчания написал за месяц сразу 10 штук, годных для печати. Опустил их в копилку следующей моей книги (в журналах печатать не буду), ибо, как я Вам, кажется, уже писал, хочу составить ее не менее чем на 3/4 из стихов нигде еще не опубликованных.
56
Афоризм Козьмы Пруткова Кленовский воспроизвел хоть и по памяти, но точно.
Ваше сообщение о том, что Вы работаете над новой поэмой, меня глубоко порадовало и… умилило. Есть же еще, подумал я, поэты, которых не устрашает подобное предприятие! Честь им и слава! Ведь когда-то поэта, в «послужном списке» которого не было хотя бы одной поэмы, и за поэта-то не почитали! Как все с тех пор измельчало! Желаю Вам от всего сердца творческих сил и удачи!
Грубость Гуля [57] — общеизвестна, мне на нее жаловались многие. Да и на своей шкуре я ее испытал: весной прошлого года, обидевшись на одну мою пустяковую авторскую просьбу, Гуль после самых восторженных отзывов о моих стихах вдруг, со злости, не иначе, наговорил мне о них в письме такого, что мне, при всем моем миролюбии, не осталось ничего другого, как отказаться от дальнейшего сотрудничества в «Н<овом> ж<урнале>» [58] , отказаться, потому что одновременно со всеми своими грубостями Гуль настойчиво просил у меня… новых стихов для ближайшего №! Не думаю, впрочем, что Гуль будет груб с Вами, если только Вы не дадите ему для этого какого-либо повода. Он груб, злостен и злопамятен, когда он обижается (а обидчив он до крайности, и притом по пустякам); по мнению хорошо знающих его людей, это у него своего рода болезнь. Но просто по поводу статьи он, думается мне, грубить не станет. В «Н<овом> ж<урнале>» Гуль полный хозяин. Карпович [59] самоустранился и все передоверил Гулю. За два года своего «царствования» Гуль перессорился со многими постоянными сотрудниками журнала, и Карпович отнесся к этому с полным равнодушием, хотя кое-кто, я знаю, обратил его внимание на ненормальность такого положения вещей. Как раз недавно мне писали, что Карпович «очень огорчен поведением Гуля в отношении меня». Весьма приятно слышать, но что он предпринял, чтобы спасти положение? Карповича все называют милейшим, но бесхарактерным человеком. Гуль, несомненно, улучшил журнал, делает за редактора всю работу, и последнему при нем не житье, а масленица. С какой стати Карповичу ссориться с Гулем ради пары-другой писателей, а тем более поэтов, которых и без того как собак нерезаных? Поэты нуждаются сейчас в «трибуне», а не наоборот! Вот в «Опытах» [60] , говорят, поэты годами «стоят в очереди»!
57
Р.Б. Гуль исполнял обязанности секретаря «Нового журнала» (с 1952), после смерти М.М. Карповича в 1959 г. стал редактором (первоначально в совместной редколлегии с Ю.П. Денике и Н.С. Тимашевым, но практически редактируя журнал в одиночку), с 1966 г. официально утвержден единоличным редактором.
58
21 июня 1953 г. в письме архиепископу Иоанну (Шаховскому) Кленовский рассказал об этом инциденте подробнее: «Последние годы я печатался регулярно в нью-йоркском “Новом журнале”. С редакцией у меня установились самые сердечные, почти дружеские отношения. Секретарь редакции восторженно откликался на каждую мою присылку стихов, называя их не иначе как “прекрасными”. И вдруг, не так давно, получаю я от него письмо, в котором он подвергает неожидан ной переоценке мое творчество. Он, видите ли, при шел к убеждению, что в стихах моих слишком много “цветов добра” (это как контраст к бодлеровским “цветам зла”) и что он предпочел бы иметь от меня эти последние, ибо они, по его мнению, художественно всегда более ценны, чем “цветы добра”. Короче говоря: я должен перестать быть собой в угоду чьим-то вкусам. Мне не осталось ничего другого, как известить редакцию о том, что я отказываюсь от дальнейшего сотрудничества в журнале. Не скрою от Вас, что вся эта история больно хлестнула меня по душе» (Иоанн (Шаховской), архиеп. Переписка с Кленовским / Ред. Р. Герра. Париж, 1981. С. 37–38).
59
Карпович Михаил Михайлович (1888–1959) — историк, главный редактор «Нового журнала» с 1945 по 1959 г.
60
«Опыты» — литературный журнал, издававшийся в Нью-Йорке М.С. Цетлиной с 1953 по 1958 г. Первые три номера совместно редактировали Р.Н. Гринберг и В.Л. Пастухов, начиная с № 4 редактором стал Ю.П. Иваск. Всего вышло девять номеров. Кленовский опубликовал в № 1 журнала стихи, а в № 5 — рецензию на книгу С.К. Маковского «Портреты современников».
Учтите, впрочем, что Гуль иногда «кивает» на Карповича: мол, мне, Гулю, очень нравится, но необходимо еще мнение редактора… Обычно это случается тогда, когда Гуль собирается отказать и золотит пилюлю или хочет показать свою мнимую непричастность к такому отказу. По последним слухам, однако, Карпович, освободившись от части своих университетских обязанностей, намерен уделить больше времени и внимания журналу.
Да, Чеховское изд-во не жалует поэтов… Нерентабельно, вероятно… В результате получается такая нелепость, что поэты (Цветаева, Ходасевич, Г. Иванов) представлены в издательстве не стихами а прозой [61] ! От всех поэтов, прежних и нынешних, издательство отмахнулось антологиями, хотя должно было бы издать хотя бы 5–6 сборников на сотню выпущенных им названий: Мандельштама, Гумилева, Пастернака, Цветаеву, Волошина, Ходасевича. Тут,
помимо материальных, играют роль, по-видимому, и другие соображения. Клюева [62] , вероятно, «протащил» Гуль. В редколлегии издательства никто не любит стихов и ничего в них не смыслит, иначе не было бы такой неудачи с Ахматовой и боголеповской антологией [63] , несогласованности содержания всех трех антологий (некоторые поэты представлены дважды, другие не представлены вовсе) и т. п. Мне кажется, что в дальнейшем ожидать выпуска издательством сборников стихов отдельных поэтов не приходится, если только сие не будет продиктовано политическими соображениями (сборники стихов Хохлова [64] и Петровой [65] , например!!).61
Все книги ведущих поэтов эмиграции, выпущенные Издательством имени Чехова, действительно были прозаическими: Иванов Г. Петербургские зимы / Предисл. В.К. Завалишина. Нью-Йорк, 1952; Цветаева М. Проза / Предисл. Ф. Степуна. Нью-Йорк, 1953; Ходасевич В. Литературные статьи и воспоминания / Ред. и предисл. Н. Берберовой. Нью-Йорк, 1954.
62
Имеется в виду издание: Клюев Н.А. Полн. собр. соч.: В 2 т. / Ред. Б.А. Филиппов. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1954. Вопреки догадке Кленовского Р.Б. Гуль не имел отношения к этому изданию.
63
Имеется в виду составленная Александром Александровичем Боголеповым (1885–1980) антология «Русская лирика от Жуковского до Бунина» (Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952).
64
Хохлов Николай Евгеньевич (р. 1922) — советский разведчик, капитан МГБ, затем перебежчик (1954). Член НТС, мемуарист, оставивший воспоминания: Хохлов Н. Право на совесть. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1957; Khokhlov N. In the Name of Conscience. London, 1960.
65
Возможно, Кленовский имеет в виду Галину Николаевну Кузнецову (по мужу Петрову; 1900–1976), в то время сотрудницу русского издательского отдела ООН.
Одно время промелькнули слухи, будто Бунин завещал сжечь свой архив. По счастью, как вижу из письма В.И. Буниной, это не так (хотя я понял бы такое распоряжение И<вана> А<лексеевича>!): архив, и очень интересный, находится в полной сохранности, и ему ничего не угрожает [66] .
Еще раз желаю удачной работы над поэмой! Оба шлем сердечный привет Вам и Вашей жене.
Ваш Д. Кленовский
10
66
После смерти В.Н. Буниной-Муромцевой архив И.А. Бунина был продан Л.Ф. Зуровым, большая часть попала в Русский архив в Лидсе (Leeds). См. недавно выпущенный обстоятельный каталог: Heywood A. Catalogue of the Ivan Bunin, Vera Bunina, Leonid Zurov and Ekaterina Lopatina Collections / Ed. by Richard Davies and Daniel Riniker. Leeds: Leeds Univ. Press, 2000.
23 сент<ября19>54
Дорогой Владимир Федорович!
Письмо В<аше> получил. Прежде всего: спасибо за предложение прислать мне еще до опубликования, по завершении ее, свою поэму; Вы этим доверием очень меня порадуете!
Одоевцева, конечно, выразилась о Вашей поэме, как Вы верно заметили, «по-дамски» («прелестная поэма»), но не забудьте, что это интервью и слова ее, возможно, переданы не вполне точно, а кроме того, следует вообще радоваться каждому приветливому слову, не разбираясь слишком строго в оттенках. Не помню, чтобы печатные отзывы о моих книгах меня хоть когда-нибудь удовлетворили. Меня обычно хвалили, но при этом как-то совсем не по-моему меня понимали, приписывали мне какие-то не существующие у меня настроения и т. д. Иные называют это «соавторством» читателя с писателем и считают, что важно вообще не то, что хотел сказать и имел в виду автор, а то, в каком именно смысле это было воспринято читателем. Что последний при этом расписывается нередко в недомыслии, а то и глупости — в расчет не берется. Против глупостей критики (тем более доброжелательной!) возражать, как известно, не полагается, да, в сущности, и смысла нет, ибо последнее слово остается за критиком, и возражающий неизбежно очутится в дураках.
Статья Андреева [67] не явилась для меня неожиданностью и меня не огорчила. Другого рода отзывов о моей статье я и не ожидал, а хороших откликов в письмах моих литературных друзей и знакомых было достаточно.
Я еще не собираюсь издавать нового сборника стихов. Во-первых, для него не хватает еще стихов, хотя за это лето я и написал десятка полтора, с моей точки зрения, годных для опубликования вещей. А кроме того, совершенно отсутствует материальная возможность издания книги. Обе первые книги были изданы с помощью друзей, которая, по-видимому, не сможет повториться. На «Рифму» [68] я не имею никаких видов. Мне представляется, что она печатает только «парижан» или поэтов, как-то с Парижем и «парижанами» связанных. Что это вообще за благотворительное учреждение? Ибо как иначе назвать дело издания никем не покупаемых стихотворных сборников? Верно ли, что во главе изд<ательст>ва стоит богатая меценатка и плохонькая поэтесса Ирина Яссен [69] , которой это предприятие принесло ценных литературных друзей, доброжелательную критику и даже нечто вроде литературного признания?
67
Андреев Н. Заметки о журналах // Русская мысль. 1954. 30 июля.
68
«Рифма» — издательство, основанное в Париже в 1949 г. И. Яссен и печатавшее только сборники стихов. В редколлегию входили, помимо самой Яссен, Г.В. Адамович, С.К. Маковский, Г. Раевский, П.С. Ставров, а также А.М. Элькан, которая была и секретарем издательства. После смерти И. Яссен заведовала издательством до своей кончины в 1972 г. С.Ю. Прегель, а затем Ю.К. Терапиано. Подробнее см.: Терапиано Ю. Последнее объединение // Новое русское слово. 1976.14 марта.
69
Яссен Ирина (наст, имя и фам. Рахиль Самойловна Чеквер; 1893–1957) — поэтесса, издательница, меценатка. С 1923 г. в эмиграции в США, член редколлегии журнала «Новоселье» (1942–1950), составительница (совместно с Ю.К. Терапиано и В.Л. Андреевым) антологии «Эстафета» (1948), основательница и фактический директор (в 1949–1957) издательства «Рифма».
Жму руку. Желаю удачного завершения поэмы!
Искренне Ваш Д. Кленовский
11
15 окт<ября19>54
Дорогой Владимир Федорович!
Спасибо за поэму! [70] Так она мне понравилась, что возвращать жалко! Почему Вы ожидали обратного? Найдутся, конечно, такие, что пришьют Вам амикошонство с небом и преисподней и вообще всякую ересь, но я на это никак не способен, хотя, вероятно, сам на такой стиль письма и не решился бы. Но надо быть Вами, человеком с Вашим складом души и таланта, чтобы этим стилем поднять такую тему, заставить ее заиграть и зазвучать, и притом так своеобразно и значительно! За Вашим гротеском скрывается столько боли о человеке и любви к миру, что поэма Ваша «томов премногих» христианских песнопений «тяжелей». Очень, очень хорошо! От всего сердца радуюсь В<ашей> удаче! Для меня лично (хотите Вы этого или нет…) в поэме слышна и некая мистическая нота, которую я (помните?) почувствовал и в Ваших стихах. Есть совершенно замечательные куски, как по верности и широте поэтического мазка (строфы 16 и 17 о Петербурге, например), так и по глубине и остроте мысли (о подмастерьях в строфах 75 и 76, о том, что «мир неискупим» и что «простит, но не искупит верховная печаль» и проч.). Слова «звучанье и значенье сольются вновь в одно» — ведь это программа целой поэтической школы! Или: «мы тут поем и садим, чтобы из многих роз мечты иных саади один цветок возрос»! Я не говорю уже о бесчисленных ярких образах, сравнениях и т. п. Одно только «пятнышко в осанне» чего стоит! Вы ухитрились сделать 482 строки поэмы значительными и волнующими от начала и до конца! Единственное место во всей поэме, где душевный отклик на Ваши стихи несколько слабеет, — это строфы 59–86. Было бы полезно, мне кажется, немного сократить или переработать эту часть поэмы. Да, чтобы следить за моими высказываниями, перенумеруйте все строфы от 1 до 120, как это сделал я, чтобы избавить меня от необходимости цитировать целые строки текста (я буду только ссылаться на порядковый № строфы).
70
Имеется в виду поэма без названия, вскоре опубликованная в «Опытах» (1955. № 4. С. 6–20). Позднее поэма была переиздана в антологии «Содружество» (Вашингтон, 1966) под названием «Поэма про ад и рай».
Сперва отвечу на некоторые В<аши> вопросы:
1) Гротеск, по-моему, усиливать не следует, он достаточно ясен, можно пересолить.
2) Название необходимо. «Поэт и муза» мне не нравится… «Встреча с Ладой»? «Свиданье с Ладой»? «Беседы с Ладой»? «Прощанье с Ладой»?
3) Ритмические перебои, на мой взгляд, не нужны. Они не спасают «монотонности», а, наоборот, производят впечатление спотыкания и даже… неумения сохранить ритм. Другое дело, если бы целые главы или части глав были написаны разными размерами. Вкрапливать же то тут то там кусочек с коровий носочек — просто не дает никаких результатов. Да и не вижу я монотонности в быстром и легком ритме В<ашей> поэмы. Я посоветовал бы Вам поэтому не только не вводить перебоев, но исправить наиболее неприятный из них (строфа 40); остальные — едва заметны (строфы 29,39,70,92 и т. д.).
Отдельные мелкие «недоделки», на мой взгляд, еще существуют. Конечно, это мое сугубо личное и, возможно, во многом спорное мнение, но с Вашего разрешения я им с Вами поделюсь.
1) Строфа 7. «В толк не возьмем затей» звучит тяжело. Это первая после легчайших 6 строф, тяжесть, и не хочется брать ее на плечи. Тут легко переделать (своих предложений ни в этом, ни в других случаях делать не буду, дабы не смущать ими Вашу авторскую свободу, но если захотите, могу и сделать).
2) Строфа 8. Не нравится мне: «любуются на дали». Искусственно и незначительно.