Я, мой брат Лёха и мотоцикл

На этот раз на тренировке собралось шесть человек. Эти ребята тоже гоняются, кто на «полтиннике», кто на «шесяпятке», но на тренировке встречаемся мы с ними редко: они или тренируются в другом месте, или приезжают сюда в другие дни. Колян Редькин, например, он из местных, почти на два года старше меня, и я его ещё ни разу не обставлял, а он меня – запросто. Но это было… это было весной. А после весны я его на гонках не видел.

– Колян! Тебя чего это не видать? – спросил я у него. – Болел?

– Не-е, – ответил Колян и сплюнул себе под ноги, как взрослый. – Батя у меня… тово… А мать со мной не ездит.

Меня всегда поражало, что он своего папу называет батей, а маму – матерью. Правда, только за глаза. В глаза он его зовёт всё-таки папой. А ещё Колян ругается нехорошими словами. У него что ни слово, то каждое второе нехорошее. И Лёха, дурачок, пытается ему подражать. Я Лёхе за это раза два съездил по шее, но он только громче выкрикнул эти нехорошие слова, заревел и пошёл жаловаться папе.

– А ты сказал папе, за что я тебе врезал? – спросил я у Лёхи, когда папа подозвал меня к себе.

Но Лёха только пошмыгал носом и сказал, что я не имею права драться, вот и всё.

– За что? – спросил папа.

– Сказать? – спросил я у Лёхи.

– Ну и говори, – разрешил мне Лёха, зная, что ему ничего не будет.

И я сказал. Не сами нехорошие слова, а то, что Лёха их говорил.

– Это правда? – спросил папа.

– Правда, – буркнул Лёха.

– Ты можешь при мне или при маме повторить эти слова?

Лёха подумал-подумал и повертел головой из стороны в сторону.

– А если не можешь повторить при мне и при маме, то и при других не произноси такие слова никогда, – сказал папа. – Особенно при девочках. Потому что это стыдно… Наш язык такой красивый, такой богатый, на нём написаны такие хорошие книги… Ему совсем не нужны плохие слова. Это всё равно что… – Папа оглянулся вокруг и спросил: – Видите вон ту лужайку?

– Видим, – сказали мы с Лёхой хором.

– Так вот, это всё равно что на эту зелёную, такую красивую лужайку набросать всякого мусора и битого стекла.

– А там и так битое стекло валяется! – развеселился глупый Лёха. – Только в траве его не видно. Мы в футбол там играли, Генка упал и руку себе порезал. Знаешь, как кровь текла? Ужас как текла.

– Это хорошо? – спросил папа.

– Плохо, – сказал Лёха.

– Значит, ты понимаешь, что плохо, но делаешь. А словом, между прочим, тоже можно порезаться. И очень сильно.

– Как это? – удивились мы с Лёхой.

– А вот так: обидишь человека плохим словом, он расстроится и заболеет. Или ещё что.

– А Колян вон как ругается – и ничего. И не стыдно, – сказал Лёха. – И не болеет.

– Колян – не мой сын, – сказал папа. – Или ты не хочешь быть моим сыном?

– Хочу, – сказал Лёха.

– Вот и договорились, – сказал папа. – А маме пока ничего не скажем. Чтобы не расстраивать. Но если я узнаю, что ты продолжаешь говорить нехорошие слова… – и папа погрозил Лёхе пальцем.

Глава 19 Шок – это когда вверх тормашками

Сперва мы покатались просто так – для разминки. Потом нас выстроили на старте – всех шестерых. Опасным соперником для меня был только Колян. Остальных в расчёт можно не принимать. Коляну я заранее отдавал первое место, себя ставил на второе, Лёху на третье.

Мы с Лёхой сорвались с места, как я не знаю кто: не успел папа махнуть рукой, а мы уже в «бутылке». Колян шёл по внутреннему кругу, я за ним, Лёха по внешнему, у нас с Коляном было преимущество. К тому же я решил не давать Лёхе вырваться на повороте. Всё было продумано до мелочей. Я даже ночью спал плохо и всё думал и думал, как мне сделать так, чтобы уйти от Лёхи хотя бы метров на сто. Или на пятьдесят.

Правда, в мои расчёты не входил Колян. Но Коляна можно и дальше не принимать в расчёт – будто его и нету. Но тот почему-то едет не так быстро, как хотелось бы. Может быть потому, что тренировка, а не гонки. Вот он и…

И только я об этом подумал, как Лёха каким-то чудом проскочил под носом у Коляна, выбросив из-под заднего колеса целую груду песка и мелких камней. Я только глазами поморгал ему вслед.

Но тут же меня взяла такая злость, такая злость, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я так газанул, что даже подпрыгнул на ровном месте и тут же обошёл Коляна.

Теперь только Лёха катил впереди, и я видел, что он выжимает из своего «полтинника» все его немногие лошадиные силы. И тогда я решил пока идти за ним следом, посмотреть, как он будет преодолевать горки и повороты, а уж потом, когда пойму, как он это делает, уж тогда я его достану.

Мы взлетели друг за другом над одним трамплином, потом над другим. Я мог бы на прямой «сделать» Лёху, но притормозил: мне было интересно, попытается он уйти от меня, или нет.

Вот впереди поворот. Вот Лёха заложил такой крутой вираж, что почти лёг на бок… Вот он чуть выпрямился… и вдруг…

Вдруг я увидел, как почти на самом выходе из виража Лёха, оторвавшись от мотика, взлетел высоко вверх, вслед за ним подпрыгнул мотик, перевернулся раза два-три в воздухе, а Лёха, перелетев через ограждение из больших автомобильных покрышек, упал на склон оврага и покатился вниз.

Я тут же остановился, соскочил с мотика и побежал к Лёхе. Сердце моё так стучало, так стучало, как двухтактный двигатель на некоторых мотиках, и мне казалось, что оно вот-вот заглохнет, то есть остановится.

Лёха лежал лицом вниз и даже не шевелился. Он лежал так, как лежит выброшенная вещь, а не как живой человек. И голова у него была как-то странно повёрнута, и руки разбросаны, и ноги. А главное – он не шевелился. Ну ни капельки.

– Лё-оха-аа! – заорал я что было мочи и от страха, и чтобы папа с мамой услыхали, потому что были далеко.

Я подбежал к Лёхе, перевернул его на спину, снял с него шлём.

Глаза у Лёхи были закрыты, а лицо так побелело, так побелело, что стало как молоко, а голова моталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы.

– Лёха, Лёшенька, – плакал я, стараясь как-то вернуть к жизни своего брата. – Лёшенька, очнись! Ну, пожалуйста. Я больше не буду драться! Честное слово! И даже обгонять не буду…

Но Лёха не очнялся… то есть никак не хотел очнуться.

Я держал его на коленях, раскачивая из стороны в сторону как маленького ребёнка, и плакал. Мне казалось, что я остался один на всём белом свете, что у меня никогда не будет брата. Я даже не знал, что он мне так дорог, что я так люблю этого Лёху-картоху, самого вредного из всех братьев.