Я не ангел

— Нет, не сказал. Да я бы его встретил, если что.

«И это тоже странно. Вернулся раньше времени, прервал гастроли, не позвонил, чтобы встретили, зато интересуется, где я и с кем. Несвежих «Захеров» откушал?»

Муж был неуемным сладкоежкой, в любой стране мира находил фирменное лакомство и давал себе волю, хотя на его месте я бы задумалась об абонементе в спортзал — с годами у Светика начало расти брюшко. Я уже как-то намекала ему, что совсем рядом с нашим жилым комплексом находится приличный фитнес-центр, но муж пропустил это мимо ушей, приняв за мои обычные придирки. Я не знаю, в какой момент начала разговаривать со Светиком свысока, насмешливо и даже с пренебрежением. Он ни разу не выказал недовольства, наверное, поэтому подобная манера разговора прекрасно прижилась в нашей семье.

— Татарка стоит опять, — пробурчал Сергей, выворачивая на Большую Татарскую.

До дома оставалась сотня-другая метров, а пробка растянулась на всю улицу. Можно было, конечно, выйти и добраться пешком, но бедолага-водитель все равно вынужден будет доехать до комплекса, чтобы поставить машину в гараж и забрать там свою. Так что я решила не напрягаться. Да и время, проведенное в пробке, гарантированно сократит мое общение с неожиданно вернувшимся супругом.

В подземном гараже мы оказались только через тридцать минут, я попрощалась с Сергеем, обозначила час, к которому он мне будет нужен завтра, и пошла к лифту. От выпитого коньяка меня разморило, да еще и духота в машине, и пробка — словом, желание было только одно: скинуть с себя одежду, забраться в ванную и полежать минут тридцать в тишине.

Открыв дверь ключом, я с удивлением обнаружила полумрак в квартире, запах горящих свечей и тихую музыку, доносившуюся из гостиной.

«Ну, только романтики мне не хватало! Что за глупая привычка?»

Раздражение охватило меня: я устала, хотела лечь пораньше, а теперь придется сидеть в кресле, пить вино под скрипичную музыку и делать вид, что я до безумия рада этим дурацким свечкам. Не могу больше, вот честно — нету сил.

Светик вышел в коридор сияющий, с улыбкой на лице:

— Варенька… что ж так долго?

— Я работаю, если ты не знал. — Кипевшее во мне раздражение уже не желало сидеть внутри и рвалось наружу.

Светик обескураженно умолк и подал мне домашние тапочки — после целого дня на каблуках у меня отекали и очень болели ноги. Я переобулась, забросила на ходу портфель в свой кабинет и пошла в ванную, краем глаза отметив, что в гостиной накрыт стол: бутылка красного вина, фрукты, коробка шоколадных конфет и — ну а как же! — привезенный из Вены «Захер».

— А… ты в ванную? — растерянно спросил муж, наблюдая за тем, как я сбрасываю вещи и включаю воду.

— Да. У меня был трудный день. Сейчас полежу в ванне и лягу спать. Завтра процесс. Извини, что не смогу провести с тобой романтический вечер — правда, Светик, нет никаких сил. Извини.

Он как-то обмяк, ссутулился, стал меньше ростом и пробормотал:

— Да-да, конечно… ты отдыхай…

Я улеглась в воду и закрыла глаза. В голове все еще вертелся разговор с Анастасией. Я чувствовала, что в этом деле слишком много неясностей, слишком много недомолвок. Но если рассматривать перспективу, то деньги светят очень большие. Такие, что смогу позволить себе несколько лет кататься по Европе и вообще ни о чем не думать. Надо, конечно, с кем-то еще поговорить, чтобы окончательно утвердиться во мнении. Но с кем? Только с дядюшкой. Он, конечно, жук хороший, но совет дельный даст всегда. Я не раз обращалась к нему с разными вопросами и никогда не оставалась неуслышанной или непонятой, дядя Витя находил для меня и время, и нужное слово, а однажды — даже трех крепких ребят с бейсбольными битами.

Через полчаса, когда вода в ванне сделалась совсем холодной, я лениво выбралась на мягкий белый коврик, потянулась за халатом, висевшим на крючке, и вдруг замерла. Только сейчас до меня дошло, к чему был весь этот романтический набор в гостиной и почему Светик вернулся с гастролей на сутки раньше. Сегодня — день его рождения…

Как писали мои любимые советские сатирики, «такого позора Остап не испытывал давно». Как, ну как я могла забыть?! Боже мой, какая же я свинья…

Закутавшись в халат, я на цыпочках прошла в гостиную — свечи уже были потушены, торт накрыт прозрачной крышкой-куполом, в бутылку вина вставлена пробка в виде рыбки. Светик ушел в спальню.

Чувство вины охватило меня, и я, взяв из вазы апельсин, подошла к большому буфету, в верхнем ящике которого — я точно знала — хранилась пачка тонких свечей. Проделав ножом отверстие в апельсине, я вставила туда свечу, зажгла ее и двинулась в спальню. Муж лежал в темноте, закинув за голову руки с длинными идеальными пальцами. Я присела на край кровати, держа в руке импровизированный «торт», и виновато проговорила:

— Светик, ну, прости… заработалась совсем… С днем рождения тебя, родной мой.

Свободной рукой я с усилием вытащила его руку, вложила в нее апельсин со свечой и попросила:

— Загадай желание.

Светик грустно посмотрел на меня, задул свечу и проговорил:

— Мое желание никогда не исполняется, в какое бы время я его ни загадывал — в Новый год или в день рождения. К сожалению, есть вещи, неподвластные ни мне, ни кому-то свыше.

— И что же такое удивительное ты загадываешь всякий раз? — Я задала этот вопрос скорее по инерции, чем на самом деле желая услышать ответ, потому что боялась его услышать. Боялась, что Светик заговорит о детях, а этого я сегодня уже не вынесу.

Но он меня удивил.

— Я прошу у бога, чтобы он подарил тебе хоть каплю любви ко мне. Одну каплю, один миг, один час — но настоящей, искренней любви. — Сказав это, Светик вернул мне апельсин и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Я еще посидела около него, чувствуя, как горит лицо, потом поднялась и вышла, выбросила апельсин в мусорное ведро в кухне и заперлась в кабинете. Ночевать сегодня мне тоже придется здесь — я просто физически не смогу вернуться в спальню и лечь под одно одеяло с обиженным и несчастным Светиком, который, оказывается, все прекрасно понимает. Меня смущало только одно: разве, женясь на мне, он не знал, что я не люблю его? Разве я хоть единожды дала ему какой-то намек? Нет, напротив — даже моя бабушка отговаривала его от женитьбы, мотивируя это моим несносным характером и тотальным бесчувствием.

— Она никого не любит, Святослав, — услышала я однажды разговор между бабушкой и будущим мужем, — поверьте, вы не станете исключением. У Вари просто нет органа, отвечающего за чувства. У нее вместо мозга — Конституция и Уголовный кодекс, а вместо сердца — кассовый аппарат. Поверьте, она моя внучка, я ее очень люблю, но я вижу, что Варя сделает вас несчастным.

В ответ на эту тираду Светик только усмехнулся:

— Тамара Борисовна, я сторонник теории, согласно которой при помощи любви и ласки, а также постоянного внимания и нежности можно приручить даже дикое животное. Так что же говорить об умном, интеллигентном человеке с воспитанием, подобным Вариному? Любовь можно развить так же, как развивают и вырабатывают вкус к хорошей музыке. Я уверен, что со временем она полюбит меня пусть не так же сильно, но в меру своих возможностей. У нас все будет хорошо.

— Нет у нее никаких возможностей, — вздохнула бабушка. — Я не могу запретить вам, Святослав, не могу отговорить, вы взрослый человек. Возможно, все будет именно так, как вы сказали. И я первая буду рада этому. Однако не обольщайтесь.

Бабушка оказалась совершенно права. Никакого чуда не произошло. Потому что женщина, которой однажды сделали больно, уже никогда никому не доверится. Только бедный Светик этого не знал.

Утром муж поднялся рано, как обычно, сварил кофе и овсянку, приготовил мне свежевыжатый сок из моркови и яблок, принес все это в кабинет, предварительно постучав и спросив, проснулась ли я. Как ни в чем не бывало. Мне порой начинало казаться, что Светик либо хороший актер, либо просто дурак: ну как можно делать вид, что ничего страшного не произошло, когда накануне жена забывает о твоем дне рождения? А ты встаешь, хотя тебе никуда не нужно, у тебя законный выходной после поездки, чистишь морковь и яблоки, варишь кашу, добавляешь в кофе специи… Зачем ему это? Или он действительно так меня любит? Не испытывая ответного чувства, я не особенно в это верила. Мама моя, еще когда жила здесь, в России, всякий раз закатывала глаза и произносила: