Я (не) твоя: Невеста поневоле

— Так Луша там, Ванечка, — обомлела Ульяна.

— Я теперича муж тебе, я семья да моё дитя, что под сердцем носишь!

Сжалось сердце Ульяны, когда про ребёнка услыхала, уж представить не могла, что иначе о Рябом думать станет. И всего ж то прошло времени мало, только уважает его жена нынче. Иначе как? Потому и жить теперь Ульяне проще, добро к добру тянется. Только под сердцем она дитя носит, а на сердце грех. Сможет ли отмыть его, никак в церковь сходить Богу помолиться? Услышит её? Примет раскаяние?

— Собака брешет, — недовольно сказал Зосим, — никак кого опять принесло.

На сей раз Петька в дверях появился, снега нанёс.

— Братец, — бросилась к нему Ульяна с радостью.

— Анька где? — грудь вздымается, видать, бежал, как прознал, что не живёт его зазноба боле у Ефросиньи.

— В доме вашем, — улыбается Ульяна, не видя, что муж её глаза подкатил, только молчит всё ж.

— В каком? — понять не может Петька, и рассказала тогда ему сестра, как всё хорошо устроила.

Молчит Петька, не знает, как в глаза Рябому смотреть. И обязанным быть не хочется, и вести Аннушку некуда. Зима на дворе.

— Дай хоть руку тебе пожму, Зосим, — говорит брат. — Никогда добра не забуду.

— Живите, — протягивает хозяин твёрдую ладонь. — В любви да ладу.

Теперь у Ульяны подруга появилась. Ходят в гости, вместе хлеба пекут, вместе избу метут да девчонку бабьим премудростям учат. Встретил Касьян Зосима.

— Чего ж ты, зять, сына моего подневольничаешь?

— Кто сплетни разводит? — удивился Зосим. — Своя воля у него, сам себе хозяин. А коли не так судьбу сложил, как вам надобно — что ж с того, на всё воля Господа.

— Себя что ль Богом возомнил? — прищурился Касьян.

Сжал кулаки Рябой, на тестя, с кем ещё недавно ручкался, исподлобья глядит, ненавистью взор пышет.

— Я себя Господом не называл! — качает головой. — А вот ты вздумал имя моё порочить средь крестьян, будто я слова свого не держу. Гляди, Касьян, не посмотрю, что отец жены моей, что старше, да мне тебя уважать надобно. Коли будет за что — стану, токмо пока не вижу в тебе человечности, а лишь притворство.

— А ты не пужай-не пужай, пуганые!

Разошлись мужики, злобу друг на друга затаив. Живёт себе Петька в избе с Аннушкой, сердце трепещет от радости. Рябой его всё ж в батраки взял, чтоб хлеб задарма не едал. Куда молодого пристроить, как не к себе. А Петька молодец оказался, за двоих пашет, не устаёт да улыбается.

— Чего делать станем, Фёкла? — хлебает щи Касьян. — Нет больше работника мне. Коли б женился Петька да девицу привёл — всё ж руки лишние.

— И рты, — трёт чугунок Фёкла, пытаясь злость свою вытереть всю.

— Это Улька воду мутит, будто управы на неё никакой нет! — стукнул ложкой по столу Касьян, что капуста вылетела да прямиком жене на лицо.

Скривилась та, утёрлась подолом.

— Лушка где? — рычит отец.

— Да вот, вечно дома не сыщешь, носится где-то, а матери и помочь некогда!

— Ежели так пойдёт, да Петька не вернётся, надобно Лушку замуж выдавать. А там пусть нам выкуп за неё подносят да с глаз долой забирают, не потяну иначе. Так что сажай её с завтрева приданое готовить хорошее, жениха искать стану.

Лушка потому из дома и бегает, что боится, как бы на неё гнев родительский не упал. Да всё ж, мозоль глаза не мозоль, помнят про тебя.

— Кабы Ульяна не вмешивалась, жила б себе да дитё растила, по-бабьи вела, так и с Петькой решилось. А теперь сам Рябой у него в заступниках, — заканчивает Касьян щи есть, тарелку от себя двигает.

— Знаю, как управу на неё найти, — внезапно говорит Фёкла, а у самой аж глаза от счастья блестят.

— Да? — с интересом смотрит Касьян.

— Сразу делать станет, чего скажу!

Глава 13

Фёкла вдаваться в подробности не стала, отмахнулась от мужа, который ещё недавно говорил, что мужик только порядок навести могёт. А на душе радость расплылась: станет Улька шёлковой. Кто ж знает, что сама мать её на тот обман надоумила, да и не захочет нынче Улька правду мужу открывать, вроде притерлись. А что до совести материнской, пущай помалкивает. Это дочь совесть свою потеряла, супротив родителей переть стала. А вот Фёкла напомнит, кто в семье главный, да кого уважать надобно.

Почти месяц прошёл, как Петруха носу дома не показывает. Пришёл, рубахи да порты забрал, а отец ему.

— Хотел тебе сапоги сдарить, да, видимо, Ваньке достанутся.

— Думаешь, за сапоги хорошее отношение купишь да уважение? — усмехнулся Петька. — Бывайте, — сказал и ушёл, дверью хлопнув.

Март пришёл, лежит снег, скоро заплачет, схудеет, откроет землицу, на которой крестьянин трудиться привыкший. Разомлеет она от солнышка, разойдется, и покинет её морозный дух до будущей зимы. Станет ласку человечью принимать, что бороной по ней проходится, будто спину чешет. Примет в лоно зерно, дабы к осени разродиться урожаем, и каждый крестьянин надеется: будет новь хорошая, что до следующей хлеба хватит.

Собралась Фёкла к дочке идти, прознала, когда Рябого дома не будет, варенья в корзину уложила, будто потчевать намерена.

— Можно с тобой? — разгибает спину Лушка, что уж пятый день подряд под окном сидит, полотенце вышивает. Ложится стежок к стежку красными нитями, ладно да складно, только Фёкла прикрикивает.

— Не заслужила! Сиди, работай. Ишь, гулять надумала. Вдруг жених посватает, а тебя ларь пустой.

— Да какой жених, — обдает холодным потом Лушку. — Мала я ещё.

— Всё что надо выросло, — поправляет платок Фёкла, — сиди, говорю. А как вернусь — работу принимать стану. За Ванькой тоже пригляди, — наказ даёт и выходит.

Раскраснелась от смеха Ульяна. Чтоб весну приветить, птичек из теста лепят, яйцом мажут, чтоб румяные вышли, красивые.

— Да что ж это за птица? — хохочет Анна, свою работу показывая. — Больше на собаку похожа, — выступили слёзы от смеха, утирает тыльной стороной ладони, оставляя разводы муки на лице.

Агафья свою матери подсовывает.

— Красивая какая, — ахает Ульяна, поднимая птичку на ладони. — Вот настоящая мастерица, правда, Анна?

Застывает на пороге Фёкла, улыбка с лица сходит. Думала дочку одну дома застать, а выходит, что с вдовицей теперича, как сёстры.