Я, не я, Жанна
Шрифт:
– Она хорошо пишет, – добавила Ксю, но мы обе поняли, что прозвучало это так себе, жалкой попыткой прикрыть неловкость.
– Это не она, – выдавила я.
– В смысле? А кто?
– Про путешествия – она, а что потом – нет. Понятия не имею, кто там умничает.
Ксю шлёпала рядом, молчала и недовольно сопела. Её мысли можно было услышать: «Что ты несёшь, я на идиотку похожа?» Пришлось врать дальше.
– Она продала блог. Ну, знаешь, их продают. Популярные сайты, раскрученные ютьюб-каналы и прочее такое. Вот и она продала.
– Зачем?
– Надоело, наверное.
– Значит, про благотворительность кто-то другой писал?
– Угу.
– Жаль.
– Почему?
– Мне нравилось
– Это точно.
И до самой школы мы не разговаривали. Уже на крыльце я откашлялась и попросила:
– Ты никому не говори про этот блог, ладно? Они же подумают, что там обо мне. Замучаюсь каждому объяснять что да как.
Ксю торопливо покивала и приложила кулак к груди, мол, клянусь сердцем матери. Была у нас такая нелепая клятва миллион лет назад.
Самостоятельную я писала на автомате. Вздрагивала от каждого шепотка, сутулилась, кусала щёки изнутри. Плохая привычка, но что поделать. Как быстро Жаннин блог просочился в мой класс! Я ведь, когда сказала ей, что в школе узнают, просто пригрозила. Не всерьёз, давила на совесть. И на тебе. Накаркала.
На перемене Ксю подсела к Лунге и Римскому. До чего мучительно делать вид, что я их не замечаю! Кого они обсуждают, меня? Лунга не проблема, он безобидный, но у Римского не язык, а раскалённое шило. На вид о-о-очень хороший парень, картинка из книги про юных героев, но тем, кто покупается на его открытый взгляд и невозмутимую вежливость, можно только посочувствовать. Если Римскому есть что о тебе сказать – прячься, будет больно. Жанна таких называет интеллектуальными поганцами, Русик – кибальчишами, что бы это ни значило, а я просто хочу жить спокойно. Правда, Римский меня в упор не видит, но поди пойми, что у него в голове.
В общем, я реально тряслась в то утро.
Почему, ну почему Жанна не остановилась на благотворительности?! Она же сама твердила, что это знак, посланный свыше. Ответ на все вопросы. Путь. Ага, с большой буквы – Путь. Типа дольмен сработал в нужную сторону. Не случайно же на неё вышли волонтёры и попросили написать в блоге о мальчике с ДЦП именно в тот момент, когда она ждала от Вселенной подсказки.
Тогда Жанна обрадовалась и выставила объявление: срочный сбор средств на оплату лечения. Начала вникать и втянулась. Ей вдруг открылось, что интернетная благотворительность – это огромный мир. Что можно сидеть хоть в Москве, хоть в селе Зашкварное и помогать людям из разных городов и стран. Что она – Жанна – способна сама создавать группы помощи, назначать реквизиты для перевода денег, договариваться о лечении с врачами из разных клиник, в том числе иностранных. И в волонтёрское сообщество её приняли как родную. Каждый вечер мы с Русей слушали долгие пылкие монологи: Жанна отыскала смысл бытия. И хотя она напоминала восторженную девочку с новой игрушкой, я гордилась ею. И Руся тоже.
Месяца три Жанна ела и спала не отходя от ноутбука. Из монитора сыпались тонны человеческих несчастий, но она тянула себя за волосы подобно известному книжному барону и объявляла несчастьям войну.
А потом начала сдавать.
– Понимаете, некоторые люди – такие странные существа, – словно оправдывалась Жанна, пока я и Руся сражались с длинными скользкими спагетти. – Я вроде не должна об этом думать, потому что не моё дело в чужие карманы заглядывать, но всё-таки. Вот смотрите, с одной стороны, у людей беда и надо помочь. Но с другой, у них есть богатые родственники или у самих две квартиры. Могли бы одну продать, раз срочно деньги нужны, да? А люди не хотят, они просят сброситься других. И другие отдают им последние копейки с пенсий и пособий. Нечестно. Как
считаете?– Не все же так делают, – пробормотала я, разглядывая свежие пятна томатного соуса на футболке.
– Не все, конечно, – согласилась Жанна, но словно сомневаясь.
В другой раз я катила тележку по широкому проходу супермаркета, а Жанна рассеянно сбрасывала в неё пёстрые упаковки с полок и размышляла вслух:
– Для сбора денег надо давить на жалость. Выкладывать фотографии с ранами, язвами, швами, видео из больниц. Главное правило профессионального попрошайничества – торговать страданием, чтобы публика содрогалась. Только это как-то… недостойно. Но ведь в борьбе за жизнь все средства хороши? Цель оправдывает?.. А ещё мы должны везде писать: «Спасём!» Как будто можно отменить врождённые пороки или неизлечимые болезни. Я иногда чувствую себя вруньей.
Потом она вломилась в мою комнату, отодвинула учебники на край стола, чтобы я отвлеклась от уроков, и раздражённо заявила:
– Почему-то считается, что в нашей стране нормальной медицины нет и надо собирать миллионы на лечение за границей. А для этого необходимо ругать наших врачей. Чуть ли не живодёрами их обзывать. Но я не могу, я отказываюсь!
В конце концов Жанна сказала нам с Русей так:
– Дети мои, всё просто. В этом мире много лжи и манипуляций, но и света предостаточно. Не отказывайтесь помогать, верьте людям. Верьте, но проверяйте всё, что видите в интернете. И пусть победит добро!
Мы с Русей скорчили торжественные мины и пообещали нести свет.
– Вот и хорошо, – обрадовалась Жанна, – а у меня переоценка ценностей. Отдохну, пожалуй.
Только её уже знали в узких кругах добра, настойчиво звали в благпроекты и отдохнуть не получилось. Может, если бы Жанна повалялась на диване с книжкой и погуляла на воздухе, то вернулась бы к волонтёрам с новыми силами. А так…
– Да ладно, это совсем другая сфера.
– Мам, но ты же с религией не дружишь. У тебя вместо православия голова энергетическими вихрями Вселенной забита. А новая волонтёрская служба – церковная.
– Ну и что? Я собираюсь раздавать бездомным еду, а не проповеди.
Теперь Жанна много общалась с людьми вживую, без интернета. В блог она писала об общественной работе и о том, что истинное счастье – найти единомышленников и быть полезной. Всё шло гладко, пока новые знакомые из отдела социального служения к ней присматривались и не заводили беседы о вечном. Но когда завели:
– Они искренние и по-настоящему добрые, но некоторые вещи не могу принять. Никак не могу.
Жанна не возмущалась, наоборот – была непривычно тихой. Поникшей. Сидела за ноутбуком и смотрела в погасший монитор.
– Чего такого страшного от тебя хотят?
– Да ничего. Просто я не согласна, что вера должна быть правильной. Что лучшие люди – люди определённых убеждений. Вот тётя Минарет – замечательный человек, и что, из-за другой веры она второго сорта?
– Тётя Минарет?
– Хозяйка гостиницы. На Каспии, когда я расшиблась в аквапарке, а потом был шторм, а потом ты сломала ногу. Помнишь? Она нам помогала тогда – тётя Минарет. И её муж, и дети. На руках тебя носили, закармливали персиками. Ну?
Я действительно забыла, несколько лет прошло. Ногу помнила, а остальное – смутно. Но кивнула, чтобы порадовать Жанну.
– Вот… – вздохнула она. Уныло покрутила колёсико мышки и вдруг резко выпрямилась. – Но это не главное. Стыдно признаваться, но мне неприятно развозить обеды. Когда кто-то тянется, чтобы взять тарелку, вижу грязь под его ногтями, и боюсь, что дыхнёт в лицо, и постоянно помню о вшах, которые могут перепрыгнуть в мои волосы. Понятно, что прыгают блохи, а блохи на людях не живут, но я всё равно чешусь. И при этом корчу из себя святую. Просто любуюсь собой. Так противно! Я – ничтожество!