Я никому ничего не должна

– Ну почему же бесполезно? Возможно, вы просто не хотите слышать то, что вам говорят? Может, проблемы не в школе и в учителях, а все-таки в Павлике? Так не бывает, чтобы все были плохие, а только один Павлик – хороший.

– У вас ведь нет детей? – вдруг спросила меня мама Павлика.

– Нет, – ответила я.

– Тогда не давайте мне советов, как воспитывать моего сына. Вам не за это платят, и, между прочим, очень большие деньги. Мы наймем другого преподавателя, который не посмеет называть моего сына идиотом.

– Заметьте, я этого не говорила. Это вы сказали, что очень показательно.

Она вскинулась, подскочила так, что рухнула табуретка, сграбастала в охапку Павлика и кинулась вниз по лестнице. Даже дверь за собой не закрыла. Вечером позвонил Пашка и попросил не прекращать занятия. Павлика стала привозить бабушка. Мать я больше не видела.

Меня так разозлила эта родительница, что я не выдержала и рассказала все Лене, хотя обычно не имею обыкновения обсуждать с кем-либо свою работу, детей или родителей. А тут просто накипело. Лена слушала и, как всегда, поддакивала. Тогда я и не знала, к чему это приведет. В голову не могло прийти.

Лена стала приезжать ко мне как бы случайно, когда я заканчивала урок с Павликом. Привозила пирожные и кормила ими и бабушку, и Павлика, который ел некрасиво, грязно, запихивая в рот куски руками. Он был тучным мальчиком, и пирожные ему были противопоказаны, о чем я и сообщила его бабушке. Та кивнула, но ничего не сделала – Павлик продолжал лопать пирожные.

Лена подружилась с Павликовой бабушкой, которая немедленно подтвердила то, что Лена уже знала – зять дома появляется поздно вечером, уходит рано утром. Семья существует параллельно, а дочь боится мужу слово поперек сказать. Может, еще что-то рассказала, а может, Лена остальное додумала.

Она стала названивать Паше и рассказывать, как прошел урок, какие мальчик делает успехи. Ну, не знаю, чем она его привлекла. Зачем ему это было надо. Может, проще было согласиться, чем объяснять, почему не хочется? Видимо, я была не права насчет импотенции.

Лена тогда пропала недели на две. Звонила, правда, и обещала заехать через несколько дней.

Приехала через две недели, черная глазами и красная лицом. Глаза были заплаканные, нос припух, а под глазами и вокруг губ залегли темные синие полосы.

– Ну? Он не отвечает на твои звонки? – спросила я.

– Как вы догадались? – ахнула Лена и тут же зарыдала в голос.

– Прекрати. Терпеть не могу слезы! – рявкнула я.

Лена зарыдала еще сильнее.

– Тогда чего ты убиваешься? – не поняла я.

– Я его любила. И люблю. Понимаете? – проквакала она сквозь всхлипы.

– Ой, да ладно! Какая любовь? Ты его добилась, измором взяла, он с тобой переспал от скуки или еще из-за чего, любовник не ахти какой, и все. Разбежались. Чего страдать?

– Мне с ним было хорошо-о-о-о, – простонала Лена.

– Тебе с любым было бы хорошо, лишь бы не одной. Но я тебе сразу сказала, Пашка – не твой случай.

– А чей случай? Этой, его жены? Чем она лучше меня?

– И не придумывай себе то, чего не было. Пашка никогда не бросит свою жену и никогда на тебе не женится. Тебе нужна была интрижка, ты ее получила. Ну что, скажешь, не так?

– Вы сами хоть когда-нибудь любили? – тихо спросила Лена. – Так, по-настоящему?

– Не помню, – огрызнулась я.

Конечно, любила. И ничего хорошего из этой любви не вышло. Никто и не знал, что я любила. И он не знал. Или делал вид, что не знает.

Я тогда только начинала работать в школе. Андрей Сергеевич тоже был «молодым специалистом», как нас называли. Я долго его к себе не подпускала. Всегда помнила мамины слова: «Собери семейный анамнез и запиши жалобы, а потом решай».

Семейный анамнез Андрея Сергеевича собрать было несложно – женский коллектив, сплошные сплетни, все друг про друга знают такое, чего и сам не знаешь. Так вот, у него были жена и маленький ребенок. Говорили, что он женился, когда невеста уже месяце на четвертом была, и оставил их, когда сыну едва исполнился год. Жил один, платил алименты со своей копеечной зарплаты. Не больше. Говорили, что у него имелись перспективы как у ученого, что надежды подавал. Вроде бы отец был известным профессором, а Андрей Сергеевич сделал что-то такое, что его со скандалом выгнали из института, где он работал, и он смог устроиться только в школу учителем физики. Но никто не знал, что ТАКОГО сделал тогда Андрей Сергеевич, и неизвестность прибавляла ему привлекательности в женских глазах. Флер таинственности, домыслы сильно будоражили воображение.

Я не знаю точно, но, по-моему, он совсем не страдал от того, как сложилась, а точнее, не сложилась его карьера.

Дети его обожали. Он мало чем от них отличался – смешливый, дерзкий, с бесконечными шуточками, прибауточками, анекдотами. Девочки от него млели. Ходил абы как, расхристанный, разболтанный, в драных кедах. Когда ему становилось скучно, устраивал детям спектакли – физические эксперименты, то тянучку они делали, то шарики надували, то еще что-то. Из его кабинета всегда раздавался хохот. Андрей Сергеевич смеялся первый и громче всех. Его обожала директриса, Аделаида Степановна, закрывая глаза на «новаторские» методы обучения. Ему вообще многое сходило с рук. Почти все. Господи, какая я была дура в молодости! Удивительная, редкостная дура! Но сначала про то, как я оказалась в школе.

В институте у меня был педагог, руководитель диплома, Михаил Ильич. На самом деле Моисей Ильич. Я была у него почти единственная студентка. Был еще один мальчик, но мы с ним практически не пересекались.

Михаил Ильич был напуган жизнью раз и навсегда, боялся всего, не доверял даже себе. Каждый день, каждую минуту ждал удара судьбы, ножа в спину. Готовился к худшему. Такого убежденного, идейного пессимиста я больше никогда не встречала. Он называл меня «детка».

Когда мы выбирали руководителя диплома, к нему никто не хотел записываться. Мне было все равно. Я решила не идти с общим стадом, и мне просто показалось, что с Михаилом Ильичом у меня будет меньше проблем.

В свои почти семьдесят он носил седой хвостик, который перетягивал черной аптечной резинкой, причмокивал безгубым ртом и всегда ходил с детским портфельчиком на лямках, как гимназист.

– А почему вы носите хвостик? – спросила я при первом знакомстве. Помню, это меня поразило больше всего.

– От лени, детка, а вам не нравится? Хотите, обстригу? – улыбнулся Михаил Ильич.

– Нет, не надо! – испугалась я.

– Ну хорошо, – выдохнул он, – а то мне не пошла бы стрижка.

Я разложила листочки, чтобы обсудить с ним тему диплома.

– А почему вы решили стать педагогом? – отмахнулся от листочков Михаил Ильич.

У меня был готов ответ на этот вопрос. Я хотела сказать, что нужно нести детям науку о языке, что без знания родного языка невозможно сформировать полноценную личность… Но почему-то сказала совсем другое:

– У меня папа был врачом. Очень хорошим. Он умер. И мама врач. Тоже очень хороший. Я просто боялась им сказать, что мечтаю стать врачом и поступать в медицинский. Не знала, как они отреагируют. Точнее, знала. Папа бы обрадовался и начал помогать, а мама, наоборот, испугалась бы. Она до сих пор работает в поликлинике, куда ее устроил папа, и до сих пор доказывает всем, что работает по совести, а не по протекции. Ей тяжело и было, и есть.