Я - оборотень
Шрифт:
— Простыни знаешь где получать? — прервал молчание парень. Я кивнул, помня указания вахтера о том, что кабинет кастелянши находится в середине первого этажа.
— Иди, получай, пока она на обед не ушла, — добавил он и уставился в окно, по которому скользили капли вновь начавшегося дождя, а я без промедления последовал его совету и ринулся на поиск кастелянши.
Кабинет ее я нашел быстро, но он был крепко закрыт и, несмотря на все мои старания, открываться не хотел. Через пару минут стучаться мне уже надоело, и я замер в ожидательной стойке возле неприступной двери. Не знаю, сколько прошло времени, но кастелянша все же
— Тебе чего? Белье получать? — сразу накинулась она на меня. — А пораньше нельзя было прийти.
— Я только что приехал. — попробовал оправдаться я, но безуспешно.
— Мне какое дело! — возмутилась она. — Я что, должна из-за вас тут до ночи сидеть? Всем было ясно сказано: получить белье до двенадцати!
— Я, видите ли, болел…
— Он болел! — кастелянша повернулась чуть в сторону, словно приглашая невидимого собеседника полюбоваться на кретина, не получившего белье исключительно по своей идиотской забывчивости.
Я скромно молчал, понимая, что любое новое дополнение вызовет целую очередь гневных обвинений в мой адрес. Наконец, кастелянша смилостивилась.
— На! Держи! И не дай бог хоть что-нибудь пропадет! — С этими словами она, записав мою фамилию, сунула мне в руки две простыни, наволочку, полотенце и синее одеяло, повидавшее не одно поколение учащихся.
Ободренный, я мигом взлетел на четвертый этаж и застал в комнате уже не одного, а двух парней, одним из которых был мой белобрысый знакомый. Они о чем-то тихо переговаривались, но при моем появлении одновременно подняли головы и взглянули на меня. Белобрысый, видимо, не успел еще меня забыть и поэтому приветливо кивнул. Показав рукой на собеседника, он вымолвил:
— Это вот Леха…
Сам представиться он уже не успел. Так как дверь за моей спиной резко распахнулась, и на пороге появился высокий плотный парень с вихрастым, отливавшим чернотой, чубом и юркими глазами, по-хозяйски оглядывавшими комнату.
— А, Пахан, уже приехал. Тебя тоже помню. — он указал пальцем на Леху и пробуравил меня взглядом. — А это что за фрукт?
Парень резко повернулся ко мне и коротко спросил:
— Кто и откуда?
Я представился. Он внимательно выспрашивал обо всем и все время будто что-то прикидывал, да просчитывал. Затем он повалился на нижний ярус свободной кровати и сказал, обращаясь ко мне:
— Пойди-ка сюда.
Я чуть помедлил, и он добавил:
— Да ты не бойся, бить не буду.
Я тут же подошел к кровати и недовольно пробурчал:
— Чего мне бояться.
— Вот и правильно. Да ты не стой, сядь.
Ловко согнув ногу. Он вытащил из под кровати опрокинутую табуретку, разумеется, серо-зеленого цвета. Я молча сел и уставился на крашеные доски неровного пола. Парень уверенно вытащил начатую пачку «Столичных», щелчком выбил две сигареты, одну прикурил от зажигалки сам, другую сунул мне. Я закурил, глотая горький дым, и старался не закашляться этим дымом, который неимоверно жег с непривычки всю глотку. Леха и его белобрысый товарищ, сидя на соседней койке, молчаливо поглядывали на меня.
— А ты — ниче. Стоящий пацан, — заметил развалившийся на кровати парень, — а зачем в нашу учагу попер, а?
— На токаря хочу учиться.
— Да ну? А че не на автослесаря?
— Чего я там не видал.
— И то верно. А слышь, зема, у меня сапожки не
грязные?Парень задрал ноги и внимательно оглядел свои сапоги:
— Смотри-ка, действительно грязные! А надо чтобы сверкали от чистоты. Непорядок.
Я смотрел на его ухмыляющееся лицо еще не понимающими глазами.
— Ты, слышь-ка, сними их и помой хорошенько.
— Вот еще, — хмыкнул я и напряженно повернулся к окну, вполглаза наблюдая за парнем.
Наглую ухмылку с его лица как ветром сдуло. Оно сразу стало злым и жестоким.
— Да ты борзый? — с оттенком удивления спросил он и вдруг резко. Как на пружинах, сел на койке. Его рот с желтыми зубами и бычком, зажатым в дырке верхней челюсти рядом с поблескивающей фиксой оказался на уровне моих глаз. Я молчал. На народном языке эта операция звалась "проверкой на вшивость".
— Ты, гнилье, откуда такой выискался? Че то я тебя раньше не видал, а? Пока твои товарищи в колхозе пахали, ты, падла, дома на кроватке полеживал. Самый основной выискался, а?
Я снова молчал — не рассказывать же ему про волка, про свою рану, которая только-только зажила. Не имело смысла. Никто этому не поверит. Для каких-то своих, непонятных мне целей парню выгодно было считать, что все это время я отсиживался дома, представив липовую справку.
Внезапно лицо его стало печальным. Словно ему очень и очень было жаль меня. Он встал, стряхнул на пол пепел с сигареты и, выходя из комнаты, произнес:
— Ладно, братан, живи! До вечера! А вечером мы тебе прописочку организуем. И за колхоз, и за опоздание, и за борзость твою великую.
Хлопнула дверь. Я выкинул в форточку свою давно потухшую сигарету с намокшим от внезапно вспотевших рук фильтром.
— Ты вот что, — произнес Леха. — Если деньги есть, то избавься от них до вечера. На сохранку отдай или проешь что ли, а то пропадут. Ворон ничего не оставит.
— Это тот чернявый, с чубом?
Оба одновременно кивнули.
— А почему Пахан? — решил уточнить я у белобрысого.
— Да Пашка я, — ответил он. — А Паханом старшаки прозвали. Тебе тоже при прописке кликуху дадут.
Я медленно вышел из общежития с чрезвычайно подавленным настроением. Денег у меня было не густо, — всего десятка с мелочью. Талонов на питание я еще не получил и поэтому проесть ее не составляло никакого труда. Я плотно пообедал в первой попавшейся столовой, а на оставшиеся два рубля купил кооперативное эскимо, оказавшееся на вкус довольно пресным.
Покинув столовую, я увидел большие часы, привинченные к фонарному столбу, стоявшему неподалеку. Большая стрелка стояла на против четырех, а маленькая только-только, качнувшись, подскочила к цифре «12». Идти в общагу, чтобы нарваться на новые неприятности, не хотелось, и я отправился осматривать город, еще такой незнакомый.
Серое небо уже потеряло свой темный дождливый оттенок и стало светлым, почти белым. Но эта бесконечная унылая однообразность в совокупности с предстоящей неведомой пропиской, от которой не ожидалось ничего хорошего, приводила меня в отчаяние.
Так хотелось, чтобы в этой сплошной серой пелене проглянул хотя бы один, самый-самый маленький кусочек чистого неба. Но серая завеса, отгородившая меня от желанной голубизны и сверкающего желтого шара солнца, рассыпающего повсюду теплые лучи, была непреодолима и монолитна. Дул прохладный ветер, по внушительного вида лужам пробегала легкая рябь.