Я плохая мать? И 33 других вопроса, которые портят жизнь родителям
Шрифт:
В итоге я решила провести консилиум для того, чтобы раз и навсегда понять, что это, почему и как с этим бороться. Круглый стол был собран для журнала “Афиша” – были призваны педиатры, психологи и мой папа в качестве союзника и специалиста по языку.
Первое, о чем заявила психолог Анна Варга: “Критиковать язык бессмысленно: язык отражает важнейшие ценности”. А потом стали разбираться в ценностях.
Педиатры Федор Катасонов и Анна Сонькина-Дорман рассказывали о том, как сложно иногда понять, что болит у ребенка, когда речь идет о половых органах – как только люди не называют пенис собственных сыновей: “свистулька”, “крантик”, – и что иногда приходится отвечать родителям теми же словами. “Если приходит пациент, мне без разницы, как они это называют. Главное,
Филолог-папа Максим Кронгауз объяснил, что все это называется baby talk и существует практически всюду: “Это не детский разговор, не детский язык, не лепет. Это то, как взрослые говорят с детьми. И в огромном количестве культур он есть. Беби-ток не язык, а набор языковых приемов. Это может быть специальная лексика или упрощенный синтаксис, он может касаться артикуляции – будь то излишне отчетливая артикуляция или, наоборот, сюсюканье. Есть культуры, где беби-тока не существует. В самоанской культуре с детьми до какого-то возраста вообще не разговаривают. В Папуа – Новой Гвинее живет народ, у которого принято разговаривать с детьми без использования специального беби-тока. В нашей же культуре это обязательная вещь. В русском беби-токе есть слова общеупотребительные: “папа” и “мама”. Согласитесь, что никакого раздражения они не вызывают. Лингвисты называют это редупликацией – повторением одного и того же слога. “Ма-ма”, “ба-ба”, “па-па”. А есть слова такого же устройства, которые раздражение как раз вызывают. Скажем, “ляля”. Или “вава” – собака. Но самое большое раздражение вызывают, по-видимому, “сися”, “кака”, “пися”. И это другая проблема: почему эти вызывают раздражение, а те не вызывают. Что касается местоимения “мы”, оно совершенно нормальное, так сказать, инклюзивное. Врач даже взрослому человеку говорит: “Что у нас болит?”, “На что жалуемся?”. Такое сочувственное присоединение. И для родителей совершенно естественно присоединиться к ребенку”. Профессор Кронгауз вспомнил еще, что часто, когда в семье появляются дети, родители начинают называть друг друга не по именам, а “мама” и “папа”, “дед”, “бабушка”. А психолог Анна Варга тут же объяснила: “В случае с младенцем имеет место так называемая активная материнская апперцепция. То есть мать общается с ребенком, как будто он ее понимает. Это выстраивание такого контакта, который матери кажется правильным. Он ее успокаивает, и ей комфортно. А вот “мы” про ребенка, который уже может двигаться сам, говорит о структуре семьи. Оно используется, если статус в семье повышается от исполнения родительской функции. Когда ребенок – очень высокая ценность, родитель повышает свой статус с помощью такой коалиции с ребенком. И родители с этого момента друг для друга меняют роли. Более важной становится роль деда или отца, а не роль жены, мужа и так далее. Меняется ценность ролей в семье, и это отражается в языке”.
Мы поговорили еще, и выяснилось, что у этого так раздражающего меня языка есть две части. Первая часть – язык, на котором говорят с детьми, этот самый беби-ток, и у него есть важнейшая обучающая функция. Педиатр Федор Катасонов сказал, что мы не только говорим с детьми особыми словами, но и особым голосом: “Считается, что отчасти это связано с тем, что детям так проще копировать, у них маленький голосовой аппарат, и слова, сказанные высоким голосом, им проще повторять”, а Кронгауз добавил: “Овладение родным языком – великая тайна. Взрослые люди язык не могут выучить, а ребенок за три года выучивает. И родители ему помогают, в частности через беби-ток. Роль беби-тока – в обучении через простое. Есть два регистра, которые входят в беби-ток: сюсюканье, или смазанная речь, и, наоборот, хорошая артикуляция, другая интонация, четкое выговаривание. Сюсюканье скорее психологическая вещь – мы сближаемся с ребенком и как бы имитируем его речь. А подчеркнутая артикуляция – это прежде всего обучающая функция”.
Вторая часть – этот “язык мамочек”, это попытка отфильтровать чужих и быстро дать понять, что говорящий сейчас выступает только и именно в роли матери. И проверяет, насколько окружающие такие же.
“Мы можем сколько угодно, сидя здесь, рассуждать о психологии, невозможности сепарации, смысла жизни только в ребенке. Нужно просто принять это и отнестись с уважением. Если группа в фейсбуке создается для взаимопомощи, а некоторые люди, приходящие за этой помощью, раздражают остальных, вопрос в том, хотим ли мы принять максимум людей такими, какие они есть, или хотим отсеять то, что нам не нравится”, – подытожила педиатр Анна Сонькина-Дорман.
Получилось, что этот разговор снова о том же, о чем я и так все время думаю, – о неприятии чужого подхода к детям и к их роли и статусе в семье, о раздражении на чуждый тип разговора. И что я выступаю в роли критика чужих
привычек и манер, которую я так не люблю.Да и, честно признаться, я сама все время называю детей какими-нибудь ужасными словами, типа “бубусик”, “кутик-обормутик”, “сюся-масюся” и, страшно признаться, “пиписёк”, и мне это нравится. Я-то, конечно, в шутку, но какая, в конце концов, разница?
Глава 32
Чужие дети раздражают?
Я люблю моих детей, как завещал апостол Павел. Ровно как в Библии написано: “Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится”. Мое отношение к моим детям – единственное, пожалуй, что никогда не тревожило меня и не вызывало вопросов.
Но, к сожалению, только мое. Не все окружающие почему-то любят моих детей, как завещал апостол Павел, да и я всех остальных так тоже не очень люблю. И тут возникают проблемы. И не только у меня.
Однажды кто-нибудь скажет о вашем ребенке что-то совершенно невероятное, от чего внутри у вас закипает кровь, желчь и что там еще может кипеть. Ваш ребенок в этот момент, может быть, ударил кого-то лопаткой, или вылил на кого-то сок, или просто сдавал экзамены в подготовительный класс и решал задачку по математике.
Моя знакомая, которая занимается детьми-сиротами с особенностями развития, рассказала у себя в фейсбуке, как водила свою маленькую дочь без особых особенностей развития на собеседование в первый класс престижной частной школы, месяц обучения в которой стоит 2000 долларов:
“Вспомнила, как меня взяли однажды на первичный прием в Центре лечебной педагогики. Это где на ребенка смотрят психолог, дефектолог, врач и решают: что дальше, какая нужна программа, какие специалисты и так далее. И вот мы пришли – там семья из Владимирской области. Год ждали очереди. У них мальчик лет шести с серьезными, даже мне заметными, ментальными проблемами. Рассказывают, что, когда ему было три года, его новорожденный братик заболел, мама на целый год уехала с малышом в больницу, а через год вернулась без малыша – он умер от рака, ничего не помогло. Старший мальчик после этого всего выдал все вот эти проблемы. В их родном маленьком городе их долго мурыжили, в сад не брали, ставили то шизофрению, то умственную отсталость, и главное – совсем же ничего не предлагали. И вот наш педагог ползает с ним по ковру, с родителями разговаривают. И первое, что им говорят: смотрите, как он запомнил прекрасно! Смотрите, как он играет хорошо! Смотрите, как он быстро понял задание! И тут эта мама начала рыдать и говорит: спасибо, мне никто никогда не говорил про то, что он может, всегда про то, чего он не может.
В ЦЛП вообще это главное: иногда принесут ребенка, который может двигать одной рукой. И это будет то главное, в чем он молодец, и вокруг этого организуют весь учебный процесс.
Я это к тому, что я сегодня поняла, как много у меня с этими мамами общего. И как тебе важно, чтобы твоего ребенка оценивали, исходя из того, что он может и в чем он хорош. И что каждая мать, куда бы она ни шла – в ЦЛП или на собеседование в кружок шахмат, думает одну простую мысль: что я сделала не так? В чем я виновата? Где я недосмотрела и почему мой ребенок теперь страдает?
И как же, елки-палки, просто сказать ей: «Вы молодцы, у вас классный, добрый, внимательный парень. А вот теперь давайте работать».
Я это к тому, что я так сильно люблю своих детей и так за них переживаю и что это вроде бы такая понятная вещь, а вот оказывается, что ни фига”.
Несколько месяцев до этого она ныла в своем фейсбуке, что больше не может иметь дело с советскими учительницами, воспитательницами, что ей надоело все время объяснять ребенку, что взрослые иногда бывают не правы, что если они говорят о ней плохо, то это неправда. После долгих мучений, подсчетов и сомнений она решила, что лучше она заплатит кучу денег и обречет себя на одиннадцатилетнюю кабалу, но все-таки отдаст свою дочь туда, где этого не будет. И вот на первом же собеседовании психолог стала объяснять, что ее девочка-то не очень хорошо пишет и вообще какая-то заторможенная.
Мою маму часто вызывали в школу, когда мой брат был в пятом классе, и долго объясняли ей, что ее сын – будущий наркоман, что неудивительно, ведь у сильных женщин всегда растут мальчики-невротики.
Как-то я жаловалась своей вполне взрослой знакомой, что не готова к тому, что моих детей будут критиковать, и она рассказала мне историю про своего приятеля и его маму. Маму вызвали в школу, и строгая советская учительница сказала маме: “Знаете, не нравится мне ваш Боречка…”, на что мама строго сказала советской учительнице: “Боюсь, тогда нам с вами не о чем разговаривать, потому что мне мой Боречка очень даже нравится”.