Я подарю тебе ребёнка

— Ты оперировал?

— Да, я.

Мне тогда не показалось. Это были его глаза — моего Захара. Живого и здорового.

— А кто же полетел? — спохватываюсь.

— Рома и Дарина, — лицо Зернова мрачнеет. — Пилот и Дарина в больнице. Оба пришли в себя. У пилота сломаны обе ноги, у Дарины плечо и сотрясение. А Рома… он погиб.

Мы замолкаем. Они не были друзьями, но это не отменяет факта, что человека, с которым проводил столько времени плечо к плечу, как Захар, не стало, а такое осознание бьёт.

— Мне так жаль, — говорю тихо и прижимаю голову Захара к груди.

— А где тут наши мама и папа? — в палату входит медсестра, толкая впереди тележку с детской люлькой.

Я задерживаю дыхание, замирая, чувствуя, как в груди разливается невероятное тепло, когда мой взгляд падает на маленькое красненькое личико в обрамлении розовой пелёнки.

Мир останавливается в этот момент, сужаясь до размеров этой палаты. Ничего! Для меня больше ничего сейчас не существует.

Малышка кряхтит и размыкает губки, высовывает язычок, а потом приоткрывает глазки. Они ещё мутные, взгляд расфокусирован.

Кажется, будто ничего прекраснее и роднее я не видела. Подаюсь к ней, но Захар придерживает меня за плечи.

— Ну куда ты рвёшься, — мягко журит. — Сейчас.

Он бережно поднимает малышку на руки и укладывает мне на согнутый локоть. Она вертит головкой и открывает ротик.

— Проголодалась, — тепло улыбается медсестра и помогает мне приложить Полиночку к груди.

Невозможно описать словами мои ощущения. Это довольно болезненно, грудь у меня и раньше была слишком чувствительной, а ещё и разрез на животе тянет, хотя мне и кололи обезболивающее. Но всё это сейчас так неважно.

Это магия. Самая настоящая, да. Не знаю, кто там и где доказал, что материнского инстинкта не существует, что есть лишь социальные привязанности, возможно и так, но то что я чувствую сейчас — необыкновенно. И название этому одно — любовь. Сильная, мощная, всеобъемлющая. Она заполняет меня до самых краёв.

Чувствую на щеке прикосновение мужских пальцев. Захар стирает солёную влагу с моей кожи и обнимает нас обеих. Мы просто молчим, дышим друг другом, даже не замечаем, как медсестра тихо выходит из палаты.

— Семья… — задумчиво произносит Захар. — Вот что это значит. Выходи за меня, Вика. Я хотел в ресторане, чтобы красиво, но…

Он начинает нервничать, и я кладу ладонь ему на грудь.

— Выйду, конечно, — поднимаю на него глаза и улыбаюсь. — Ты и так сделал всё красиво.

Я снова опускаю глаза, глядя на дочь. Она правда самая-самая красивая из всех, кого я знаю. Бесценный подарок от моего доктора, как он и обещал.

Малышка выпускает из ротика мою грудь. Она спит, но продолжает делать ротиком движения, будто всё ещё сосёт. Захар умащивается на кровати рядом с нами, и мы просто наблюдаем за ней.

— Представляешь, — спустя какое-то время говорит он. — У Романа был сын. В роддоме никто не знал. Ему всего четыре месяца.

— Бедная его жена, — мне очень жаль эту женщину и её малыша, это невероятное горе.

— У него нет жены. Девушка, родившая от него, отказалась от ребёнка. Эти четыре месяца Роман растил его сам с помощью няни.

Наверное, у женщин есть причины так поступить. Что-то же ими движет. Я не хочу никого осуждать, просто для меня такой поступок непонятен. Это же как взять и ножом самой себе вырезать сердце.

— А что же будет теперь? С этой девушкой связывались?

— Да. Её ответ прежний. Малыш сейчас в детском отделении нашего роддом, на днях его заберут в дом малютки.

Очень жалко малыша. Мать бросила, отца лишился. Что ждёт его в будущем? Какая семья вырастит его и будет ли она у него вообще.

Я чувствую, как в моём сердце будто что-то копошится. Странное зудящее чувство. Это как знак, как какое-то откровение.

— Вика… — Захар серьёзно смотрит в ответ на мой взгляд.

— Наркоз, гормоны — я понимаю, — отвечаю и прикрываю глаза.

— Будет сложно, — его тон предупреждающий, осторожный, но не несёт сомнений или нежелания.

— Знаю. Справимся?

— Обязательно.

Я ведь думала, что никогда не смогу иметь детей, не смогу привести в этот мир нового человека и подарить ему свою любовь. Бог даёт мне шанс сделать это не только для Полины, и я этот шанс не упущу.

29

— Вот это да, — радостно восклицает мама. — Я вообще уже не надеялась внучат понянчить, а теперь целых двое!

— Это ж хорошо, Наташа! — поддерживает её тётя Галя.

Отец Захара и Катя держат большие букеты цветов, Маша с Котовским стоят чуть в стороне у машины.

— Давай подержу! — тётя Галя подхватывает малышку, которая тихо сопит в конверте, впервые в своей жизни вдыхая свежий воздух улицы. — Идите фоткайтесь уже.

Моя мама берёт на руки Женечку, который супится, краснеет, но потом рыдать передумывает.

— Ну привет, карапуз! — пестует она его. — Головку держишь уже? Ты у нас совсем большой?

Зернов обнимает меня за талию и увлекает к памятнику аисту, что возвышается среди разноцветных цветов яркой зелени клумбы, гордо удерживая в клюве свой каменный свёрток.

Фотограф говорит нам стать сначала обнявшись, потом мне взять цветы, потом выстраивает нас рядом с друзьями. Это всё приятные хлопоты, но мне хочется, чтобы они быстрее закончились, и я могла взять на руки детей.

Во второй роддом меня и Полину перевезли тем же вечером, и уже тут отслеживали восстановление. Матка у меня не хотела нормально сокращаться, поэтому пришлось задержаться до семи дней в роддоме.

Здесь же я познакомилась с Женей. Его принесли утром, после того как Захар пришёл ко мне и внимательно посмотрел в глаза. Ответ словами ему был не нужен. Малыш кричал сильно, что аж сосудики на головке выпирали. Но когда я взяла его на руки, внезапно затих и так на меня посмотрел своими большими, полными слёз глазами, что я поняла — я ни капельки не ошиблась. Он мой. Теперь мой.

Я попробовала приложить его к груди, но сначала он не понял, что нужно делать. Женю ведь кормили из бутылочки. Консультант по грудному вскармливанию роддома помогла, и уже совсем скоро я кормила молоком обоих детей. Лактацию только предстояло установить, так что приходилось малышей подкармливать смесью.