Я - подводная лодка!

Солнечный свет для нас законсервирован на кинопленке так же, как воздух в баллонах, хлеб в спиртовых пакетах, молоко в жестянках.

Луч кинопроектора нанизывает наши души, словно шнур - четки.

Контраст между экранной - земной - жизнью и нашей, внутриотсечной, столь велик, что потом, сразу после фильма, воспринимаешь корабельную реальность - качку, грохот дизелей, плеск воды над головой, доклады акустика - отстраненно, даже с чувством новизны, и говоришь себе: "А в этом что-то есть", чуточку гордишься суровой своей походной юдолью, но через четверть часа все опять сливается в монотонную обыденность.

Проблема содержательного общего досуга не только моя забота. Ее разделяют со мной наиболее дальновидные офицеры. Инженер-механик, например. Он первым стал проводить межотсечные технические викторины на лучшее знание подводной лодки. Успех этого, казалось бы, скучноватого мероприятия был столь велик, страсти разгорелись так пылко, что Федя-пом тут же попытался отобрать у механика лавры массовика-затейника. Однако его викторина на лучшее знание общевоинских уставов прошла куда как бледно, если не считать, что на какую-то неделю стало модным ошарашивать друг друга заковыристыми вопросиками.

– А доложи-ка мне, штурман, - куражился за обеденным столом Симбирцев, - каковы обязанности помощника начальника караула по службе собак?

– Какой должна быть высота постового "грибка"?
– пытал минер доктора.

Но самый роскошный вопрос вернулся Феде-пому бумерангом от механика.

– Товарищ помощник командира, имею ноль один вопрос.

– Ну?
– беспечно отозвался Федя, пытаясь намотать на вилку длинную, непроваренную и потому прыткую макаронину.

– Какова фуражная норма на обозного верблюда?

На лейтенантском конце стола фыркнули и затряслись над своими тарелками.

Какими бы пустячными ни казались сейчас эти забавы, но именно они, в дополнение к служебным совещаниям, собраниям, лекциям, беседам, инструктажам, помогали создавать в кают-компании и отсеках атмосферу непринужденности, общности, товарищества. Во всяком случае, угрюмое молчание, почти неизбежное в конце долгого плавания, воцарялось за нашим столом редко.

Я был счастлив, когда однажды в кают-компании сама собой - без заранее подготовленных выступлений, регламента, графина и колокольчика разгорелась дискуссия о роли личности в истории. Спорили почти по-студенчески: самозабвенно, искренне, жарко, приводя примеры из мировой истории и внутриотсечной жизни. От громких возгласов проснулся доктор и примкнул к общей беседе, вышел из каюты командир. Сидели до утра, и только подвсплытие на зарядку помешало родиться истине.

– ...Тревога! По местам стоять, под РДП становиться! Приготовить правый дизель к работе на винт...

Сегодня мы заряжаем аккумуляторные батареи под водой, то есть идем в приповерхностном слое моря, выставив над штилевой гладью воздухозаборную шахту. Поглядеть со стороны - плывет себе что-то вроде маленького челнока-тузика. Странный "челнок" - безлюдный, из черного железа. А под ним - несколькими метрами глубже - притаилась огромная сигара субмарины.

При движении под РДП усиливается наблюдение, открываются офицерские вахты на обоих перископах. Я расписан в третью смену на зенитный перископ. Вахта важная: прозеваешь надводный корабль (дизеля грохочут - акустики слышат хуже) или, что ещё проще, самолет - и вся наша скрытность пойдет прахом. Но чтобы поймать в тесное перископное окружье самолет, нужен большой навык. Тут и тихоходный транспорт порой очень трудно удержать в поле зрения.

Как назло, в моем секторе солнце и слепящая дорожка. Всякий раз, когда зрительный круг приближается к светилу, приходится жмуриться, чтобы не ослепнуть от луча, усиленного мощными линзами. Глаз и так-то утомляется очень быстро. Оторвешь его от окуляра, и тут же слепнешь в рубочном полумраке.

Постоял у перископа,

Глаз горит, как у циклопа,

поется в шуточной подводницкой песенке.

На командирском перископе - старпом. Когда я прохожу носовой сектор, вижу "плосколицую" головку, венчающую его перископ; овальное стеклянное око. Мы встречаемся с Симбирцевым "глазами" и даже "подмигиваем" друг другу поворотными линзами, затем снова разворачиваемся в разные стороны. Странно, стоя под водой, встречаться взглядами над её поверхностью - в мире ином и пока для нас заказанном.

Мы ходим со старпомом вокруг перископных колодцев, как кони, вращающие ворот. Тесно, и я чувствую его широкую спину, будто мы прикрываем друг друга в кулачном бою.

После бессонной ночи так и тянет уткнуться лбом в мягкий резиновый наглазник и слегка подремать.

Симбирцев, покусывая ус, тихо мычит: "Извела меня кручина, подколодная змея..." Он здорово расстроен. Сегодня утром бравый матрос Шура Дуняшин оказал ему медвежью услугу: снял с вешалки черный шелковый галстук - погладить - и распустил узел, завязанный когда-то рукой Ольги Павловны. Это единственное, что осталось у него на память, - ни писем, ни фотографий. Он так берег этот узел. Я помню, как она завязывала ему новенький "неуставной" галстук: "Тоже мне, моряки, узла завязать не умеют!" - "Мы на лодке галстуки не носим, - отшучивался Гоша.
– Форма одежды в отсеках - усы, трусы, часы. А узлы мы вяжем в основном на лаге".

Всплыли перед ночным завтраком. Взвыл и заревел вентилятор. Продули балласт газами и пошли под двумя дизелями. И будем так идти до утра, часов до 8. Дело в том, что нас неверно навели и конвой прошел мимо. Сейчас нас перенацелили на запад. Через 5 часов мы должны занять новую позицию. Но в штабах почему-то позабыли о нашей надводной скорости, и, чтобы успеть к сроку, мы вынуждены идти туда под дизелями. Это риск и это дерзость. Она рассчитана на то, что "орионы", распугав все лодки ночью и зная, что к рассвету русские обычно погружаются, по утрам не летают.

Механик невесело шутит: хорошо бы перейти на режим самоката выстроить команду по оба борта и отталкиваться одной ногой от воды, тогда, быть может, успеем.

Однако командиру не шуток.

Говорят, от близорукости можно избавиться, рассматривая далекие звезды. Снимаю очки, напрягаю глаза до предела, уставившись в одну расплывающуюся золотистую точку...

Погрузились по плану - в 8 утра. За вчерашние украденные "орионом" две минуты был вознагражден зрелищем восхода солнца. Оно всплывало из пригоризонтной мутно-синей полосы, словно малиновая субмарина. На него можно было смотреть даже в бинокль. Дымка превратила светило в некое бесформенное рубчатое пятно, сплюснутое двумя слоями особо плотной мути. Но вот верхний край его прорезался из дымки острым четким полукружьем. И солнце - на глазах - выходило, вылуплялось из смятой, темно-малиновой оболочки ярким, слепяще желтым пока шаром...

Доктор ходит по отсекам и "проводит витаминизацию личного состава": с чайной ложки по три горошка.

Узнать, как часто положено проводить спиртовые обтирания. Зажимает спирт докторило.

Наказал вестовым, чтобы мое вино и мой компот с обеда переносили на ужин.

Шаман ищет фиолетовые чернила. Все прочие цвета ему в его работе запрещены. Ну у кого же есть фиолетовые чернила? У меня - синие. Мне бы его заботы...

К обеду стало ясно, что спешить нам некуда. Конвой прошел через позицию нашей соседки Б-34, и, возможно, она атаковала его пузырем или КСП. Нас повернули обратно. Завесу расформировали. Задача прежняя - поиск американских атомных подводных лодок с баллистическими ракетами.

Мы галсируем невдалеке от южного побережья Турции, юго-западнее залива Анталья, близ Ликийского полуострова.

Вечером всплыли, но не надолго. Гидроакустики услышали цель: английский фрегат УРО "Девоншир". Фрегат, слава богу, прошел стороной.

После полуночи сморил сон, проснулся где-то в два часа ночи. Заставил себя сесть за дневник. В 3 часа - завтрак второй смены. Около 4 - всплытие. Командир раздражен. Штурманы плохо ведут прокладку. Комлик, рулевой-горизонтальщик, всплывает крайне неумело - на перископной глубине раскачал лодку от 15 до 5 метров, так что мы показали рубку. И это тогда, когда в 20 кабельтовых - визуально!
– в перископ обнаружена надводная цель: транспорт. Представляю себе изумление его капитана, когда в предрассветном море заметит вдруг черный горб нашей вынырнувшей из воды рубки. Что подумает он - нарвал? Кашалот? Субмарина?