Я покорю Манхэттен

— «Разочаровывать»… — едва выдохнула Мэкси.

Пропасть между тем, что чувствовала она и Лили, казалось, была столь велика, что помочь преодолеть ее не могли бы никакие слова, никакие эмоции, и неважно было, каким тоном вести этот разговор. Мать не убедит уже ничто, и нет смысла говорить ей, что для нее «Би-Би» — не игрушка, а единственный известный ей способ выразить дань уважения и любви к Зэкари Эмбервиллу.

— Что ж, я знаю, вся эта затея с «Би-Би» принесла тебе немалое удовольствие, и горжусь, действительно горжусь тем, какой успех выпал на твою долю, но, согласись, ведь ты бы не смогла выпускать свой журнал без денег, которые давала тебе компания? — продолжала Лили.

— Да, не смогла бы. Это действительно было бы невозможно, — согласилась Мэкси.

— Тогда ты понимаешь, не так ли? И твой журнал, моя дорогая, в сущности, не совсем настоящий, правда? Он ведь живет не сам по себе, а за счет субсидий.

— Неправда, мама! Он настоящий!Да миллионыженщин в Америке каждый месяц платят за него доллар с полтиной. У меня потрясающие сотрудники, вкладывающие в свою работу всю душу. «Би-Би» существует! И растет с каждым днем. В сентябрьском номере уже двести пятьдесят страниц! Там полно рекламных объявлений и фото. Там замечательные статьи и часть тех тысяч писем, которые мы получаем от наших читателей. Так что этот журнал такой же настоящий, как и любой другой. Только новый,вот и все, — со страстью выпалила Мэкси.

Лили снисходительно усмехнулась:

— Мэксим, Мэксим… Мне доставляет удовольствие видеть, что твое увлечение на сей раз столь длительно. Будь отец жив, он бы тоже порадовался за тебя. Но, увы, тебе придется примириться с реальностью: «Эмбервилл» продается. В наших же интересах.

— Мама, погоди. Если еще до того,как «Эмбервилл» будет продана, я сумею показать тебе, что компания не несет убытков из-за «Би-Би», что она стоит столько же, сколько стоила бы и без моего журнала, ты смогла бы пересмотреть свое решение о продаже?

— Прежде всего, ты не знаешь, как отнесутся к этому Тоби и Джастин. Как относимся к этому Каттер и я, тебе уже известно. Нет, Мэксим, я не могу обещать тебе ничего.

— А если я не стану просить тебя обещать мне пересмотреть свое решение, если — пока за эти три месяца не истекли — я просто приду к тебе и предложу снова подумать об этом?.. — буквально взмолилась Мэкси.

— Боюсь, дорогая, что ответом тебе снова будет «нет». Но все равно тебе, конечно, не возбраняется прийти и попросить.

Голос Лили звучал почти нежно. Ей трудно было отказать Мэкси наотрез: очевидно, что на сей раз дочь искренне увлечена и рассуждает вполне разумно. Да и какой вред может причинить простое разрешение «попросить» о том же самом? Ведь ясно же, что Мэкси не сможет добиться невозможного, издавая свой журнал без денег. Так что если она, Лили, не станет настаивать, чтобы дочь немедленно согласилась с ее решением о продаже, мучительный для них обеих разговор наконец-то закончится. Ей ведь до ленча надо уточнить меню предстоящего званого обеда.

— Куда сейчас, мисс? — спросил Эли.

— В «Эмбервилл», — бросила Мэкси.

Ей надо срочно переговорить с Пэвкой. Это единственный, кто может хоть что-то посоветовать. В журнале все будут ждать советов от нее, их главного редактора, но в совете нуждается она сама. Нуждается так, как еще ни разу в жизни. Господи, только бы он сейчас был на месте, а не сидел с каким-нибудь издателем за очередным ленчем, который вполне мог тянуться часами, почти как в Голливуде. Она должна обсудить с ним новый поворот событий еще до того, как начать переговоры с банками, чтобы раздобыть деньги на издание журнала. «Би-Би» будет выходить, чего бы ей это ни стоило.

— У себя? — с тревогой спросила она у секретарши Пэвки, влетая в приемную.

— Он в кабинете вашего отца, — ответила та, и в ее тоне Мэкси уловила озадаченность. — Уже целых полчаса. Просил, чтобы я ни с кем его не соединяла. Но вас он, конечно, принять не откажется. И если я просто постучу…

Мэкси испарилась еще до того, как секретарша успела подняться. Сломя голову мчалась она по коридору к двери кабинета, куда со времени смерти Зэкари Эмбервилла никто не входил и где все оставалось таким, как было при отце.

— Пэвка? — тихо обратилась она к нему.

Он стоял у окна спиной к двери, опустив голову, тяжело опершись обеими руками о подоконник. Таким беспомощным она еще никогда его не видела. При звуке ее голоса Пэвка обернулся: в его живых понимающих глазах она не увидела привычного выражения удовольствия и легкого подтрунивания. Взгляд был тяжелым, должно быть, таким же, как у нее самой. В нем сквозила глубокая печаль. А ведь он не мог еще знать о предстоящей продаже «Эмбервилл». Лили ведь сказала, что пока об этом известно только членам их семьи.

— Ты наверняка получила один из этих меморандумов? — спросил Пэвка, вместо приветствия протягивая ей лист бумаги.

— Нет. Мне никто ничего не посылал. Во всяком случае, на бумаге. Ты что, даже не хочешь меня поцеловать?

— Поцеловать? — откликнулся он глухо. — А я что, еще не здоровался с тобой? — И он клюнул ее в щеку, что было совсем не похоже на его всегдашние теплые объятия.

Впервые после того, как Мэкси отправилась к Лили, она ощутила неподдельный ужас.

— Прочитай, что здесь написано, — настойчиво продолжал Пэвка, передавая ей памятку вице-президента компании, ведавшего финансовым управлением. В записке перечислялись все изменения и сокращения, которых накануне потребовал от Оксфорда Каттер. Они были разосланы главным редакторам, заведующим издательскими отделами и художественным редакторам всех изданий «Эмбервилл пабликейшнс». Мэкси молча прочла этот перечень. О предстоящей продаже компании в записке не было ни слова.

— Я намерен увольняться, — заявил Пэвка с неожиданной резкостью. — У меня нет власти отменить эти распоряжения, но позволить, чтобы мое имя как-то с ними связывалось, я отказываюсь. Использовать самых дешевых журналистов и фотокоров! Сократить число цветных вкладок! Отказаться от фотомоделей в пользу портретов одних знаменитостей! Печатать вместо передовиц статьи наших рекламодателей! Использовать низкосортную бумагу и жить на том старье, которое хранится в картотеках, включая и то, что в свое время было отвергнуто как не соответствующее нашим же критериям! Этот меморандум гнусен, Мэкси. Гнусен! — Голос Пэвки дрожал от ярости и отчаяния.

— Прошу тебя, сядь и давай поговорим, — умоляюще воскликнула Мэкси, на время даже позабыв про свой «Би-Би», настолько постыдным было все то, что она только что увидела собственными глазами.

Они опустились в потертые кожаные кресла, стоявшие возле стола Зэкари Эмбервилла, и замолчали. Как ни были они взбешены и озадачены, замолчав, оба ощутили: в кабинете что-то происходит. Причем ощутили тотчас же. Вокруг них происходило нечто, явно не нуждавшееся в человеческом присутствии. Нечто, могучее и радостное, таилось в самих стенах этой комнаты. Этим нечто, они поняли, была висевшая, казалось, в воздухе их почти физическая память о Зэкари Эмбервилле. Память, рисовавшая его таким же радостным и полным кипучей энергии, каким он запомнился им и в тот последний раз, когда они его видели. Пэвка и Мэкси глубоко вздохнули и впервые улыбнулись друг другу. Но начинать разговор ни тот ни другая не решались. В большой, обитой деревянными панелями комнате, как всегда, царил беспорядок, а на стеках были развешены оригиналы самых удачных обложек и знаменитых фотографий из тех, что в разные годы публиковались в журналах Зэкари Эмбервилла, вперемежку с фото, подписанными президентами Соединенных Штатов, писателями, художниками и фотографами. И нигде ни одного снимка самого Зэкари! Между тем его голос, возбужденный, насмешливый, вибрирующий, живой голос, по-прежнему эхом отдавался в этих стенах, а его неуемная жажда совершенства, громкий, словно шедший из живота, смех, шумные крики, которыми он приветствовал любое удачное предложение своих сотрудников, сама его неудержимая энергия, так и бившая через край и переполнявшая каждый из журнальных номеров, которые он за свою жизнь выпустил, — все это по-прежнему продолжало жить своей собственной жизнью уже без него.