Я посетил сей мир
Шрифт:
И вот опять то же самое. Уверяете, что главред «ЛГ» С.С. Смирнов будто бы сказал мне: «Хочу побеседовать с тобой…» Bo-1-x, не побеседовать, а объявить о нежелательности моей работы в «Литгазете». Bo-2-x, в ту пору – ну поймите же! – не водилось такого панибратства, как сейчас. И Смирнов был со мною, конечно, на «вы».
«Главредом «Нашего современника» стал Куняев. Разумеется(!), отношения с ним у Бушина, испортились сразу(!)», поскольку-де он сам хотел стать главредом. Все-то вы знаете, милейший, но ничего не понимаете. В людях, которые вам не нравятся, вы непременно видите негодяев. Да, с Куняевым отношения испортились, но вовсе не сразу, а только после того, как он вслед за Бурлацким в «Литгазете» смахнул с обложки НС портрет Горького, целый год печатал Солженицына, объявил горбачевско-ельцинскую контрреволюцию Божьей благодатью, ввел в редколлегию махрового антисоветчика Шафаревича, его устами со страниц журнала призвал вместо Антифашистского комитета в помощь Ельцину создать Антикоммунистический
Немалые старанья о забвенье Немалого и требуют труда.
И вот на открытие номера посвященного 65-летию Победы, Куняев даже дал хорошую подборку моих стихов. Правда, потом в приступе величия прислал письмо, в котором эти стихи, без моей просьбы по доброй воле им напечатанные, назвал «публицистикой в рифму». Даже если так, а что такое хотя бы «Клеветникам России» Пушкина, «Смерть поэта» Лермонтова или «Не Богу ты служил и не России» Тютчева? Чистая «публицистика в рифму».
Видимо, в вас, Олег, неистребима жажда писать понаслышке и вы шпарите: «Баруздина, Ананьева, Залыгина трудно считать прорабами перестройки. А вот редактор гораздо более скромного «Знамени»…» Баруздин умер в 91 году, в журнале его заменил безвестный А. Руденко. А тираж «Знамени» доходил до миллиона. Какая же тут «скромность»?. Залыгин же, главный публикатор Солженицына в «Новом мире», вдруг стал американским академиком. За скромность? Ведь писатель-то весьма средний. Хотя я и похвалил в свое время его повесть «На Иртыше».
«Цензуру не устраивало в записках Ржевской о маршале Жукове то, что она писала, будто однажды Жуков назначил ей встречу, а у нее была путевка в санаторий». Недавно какой-то Цукерман заявил по ТВ, что в советское время была запрещена йога. Ему завидуете?
Чушь и второе замечание о цензуре в связи Ржевской. Ее лживые записки были напечатаны со всем этим вздором. (См. мою ст. об этих записках – «Кто дублировал Бабетту?» в кн. «За родину! За Сталина!»)
Но нелепость о цензуре вы продолжаете и в связи в «Роковыми яйцами» Булгаками, вещью совершенно бесталанной, как, впрочем, и упомянутое тут же «Собачье сердца».
«Надо отдать Соросу должное: он спас российские толстые журналы от гибели в условиях рынка». Отдайте. Он действительно спас журналы, но только те, которые ему были нужны для разгрома России: упомянутые вами «Знамя», «Октябрь», «ДН», «НМ»… По словам самого Бакланова, он дал 4 миллиона долларов (ТВ, 5 мая 08, Культура. Повтор).
«Желчный старик. Поболтать с ним интересно, а дружить или просто часто видеться – нет уж, увольте».
Это особенно возмутило мою племянницу, которая принесла мне ваш журнал. Но я успокоил ее, сказав, что дружбы вам я не предлагал и не только часто, а даже еще хотя бы один раз встретиться со сплетником и «поболтать» – тоже.
В полном восторге от вашей статьи моя Аноська, упомянутая в ней. Она задирает теперь и нос и хвост: «Обо мне, наконец, заговорила столичная пресса…» Оценить литературные и нравственные достоинства вашей публикации моя собачка, к сожалению, не может. Впрочем, вскоре она, увы, околела. Не от вашего ли упоминания ее честного имени в вашем бездарном журнале? Говорят, что и он околел? Если так, то уж это точно – от таких публикаций, как эта ваша.
Хороши фотографии. Я могу их купить.
Всего !
4 мая 08, Красновидово».
По коридорам института бродили стихи Николая Глазкова такого рода:
Пусть говорят, что окна ТАСС Моих стихов полезнее – Полезен также унитаз, Но это не поэзия. Я на мир взираю из-под столика. Век двадцатый, век необычайный! Чем эпохи интересней для историка, Тем для современника печальней.С Колей, уже по помню как, сложились очень добрые отношения. Никто не дарил мне столько своих книг, как Винокуров и он. Женя издавался много, у него выходило и по две-три книги в год, и мне он подарил десятка полтора. Колю печатали меньше, но с десяток своих книг подарил и он. А его бесчисленные письма, красочные открытки, а то и стихи на фантиках, что присылал он из поездок по всей стране. Где он только не был! И письма всегда были забавные, с выдумкой, с шутками, со стихами и о себе и в честь адресата. 31 августа 1976 года писал:
«Дорогой Володя Бушин! На поезде «Россия» По лучшей из дорог (Не видывал красивей!) Я еду на Восток!Совершаю 14-е путешествие в сторону Уральского хребта! Из Владивостока предполагаю махнуть на Сахалин и, возможно, на Курилы.
С дружеским приветом!
Твой верный поэт и великий путешественник».
И кажется везде побывал, кроме Курил. Во всяком случае, поздравляя с Днем Победы, прислал в подарок акростих:
Бушуют яростные волны У Магаданских берегов, Шумят и пляшут своевольно И достают до облаков!.. Не волны эти так проворны – Упали облака на волны!А раньше, еще в октябре 1973 года, когда он жил на Арбате, Коля прислал на цветной бумажке акростих еще более полного характера: «ВОЛОДЕБУШИНУ»
Волга серая и синяя Ощутила стужу льдов. Лучезарность снега, инея Оживляет дни уныния, Дни, бегущие по линии Ежегодных холодови т.д.
В 1975 году Глазков жил уже на Аминьевском шоссе и оттуда однажды прислал мне вот что:
Игорь Кобзев. «Закон»
Хотя врага, который сер И бел, почетно бить, Но самый белый офицер Мог Пушкина любить. И меньшевик или эсер Не мог его забыть. Пока под солнцем и луной Вращается земля, Враг волен выбирать любой Себе репертуар. Не все то брак, Что любит враг, Не все то суррогат. Когда поэта враг поет, Попавший в сложный переплет, Поэт не виноват!Я, кажется, на это не ответил. Но вскоре он прислал на эту же тему еще одно стихотворение. И тогда я ответил.
Николаю Глазкову, приславшему мне переведенное им с якутского языка стихотворение М. Дорофеева «Флоксы».
Неужто Мишка Дорофеев Попал в когорту корифеев, Поскольку ныне сам Глазков Его вознес до облаков? Но вот что пишет сей эстет: «Я вроде как бы маков цвет. За то, что чтут меня враги, Корить поэта не моги. Мы разве вправе хаить флоксы За то, что Гитлер их любил?». – Нет! – я сказал. – Но это ж фокусы С цветком, что сорван средь могил. Известен фокус нам таковский. Но я поэтов чту иных: Рылеев, Лорка, Маяковский – Враги уничтожали их. Врагов у нас немало в мире. Коль приглянусь им хоть на миг, Готов, как лермонтовский Мцыри, Я вырвать грешный мой язык. По мне, Глазков, твой Дорофеев – Гляжу без розовых очков – Иль из породы фарисеев, Иль из блаженных дурачков. Его ты не переводи, А лучше выпить заходи.Коля отозвался очень живо:
Мыслю я: во время ужина Можно выпить не зазря – И спешу поздравить Бушина С наступленьем пьянваря.Потом прислал два стихотворения, одно из них – «Бюрократическое творчество»:
Бывал я в древних городах, Смотрел на памятники зодчества И удручал меня размах Бюрократического творчества. В названьях улиц, площадей По непонятному велению Присутствовал абстрактный день Вне времени и протяжения: Вне памятников старины, Вне живописной этой местности, Вне города и вне страны, Вне исторической конкретности. Лассали, Либкнехты и Бебели Ни разу в жизни здесь и не были, С врагами не боролись тут, Заводов, фабрик, школ не строили. Хотя их справедливо чтут, Они стоят здесь вне истории. Как гражданин и как поэт По званию и по призванию В горисполком и в райсовет Хочу пойти и дать совет: Верните старые названия!