Я послал тебе бересту
Шрифт:
Первая берестяная грамота недавно найдена в Швеции. Правда, она обнаружена не в земле. Нашел ее шведский ученый О. Одениус в Упсальской библиотеке, где она около четырехсот лет пролежала в древней книге, будучи использована как закладка. Надпись на ней сделана чернилами: живший в XV веке монах Вадстенского монастыря записал на бересте свои весьма посредственные латинские стихи. Однако Одениус, ссылаясь на новгородские находки и на показание шведского писателя Олауса Магнуса, справедливо считает, что и в Швеции чаще процарапывали тексты, чем пользовались чернилами.
Ведь Олаус Магнус недвусмысленно написал: «Применяли бересту тем охотнее, что письма не повреждались и не портились ни дождем, ни снегом». Значит, нужно внимательно и терпеливо искать берестяные грамоты в средневековых слоях скандинавских городищ.
А. Ф.
iBepecT.a как новый источник по истории средневековья должным образом оценена и нашими зарубежными коллегами. Повсеместный интерес мировой науки к нашим находкам в большой степени объяснялся желанием исследователей других стран приобрести опыт в поисках подобных материалов.
Потом прошли годы, поиски казались безрезультатными. И все больше и больше стало распространяться убеждение, что письмо на бересте — преимущественно русское явление.
Теперь первая западноевропейская берестяная грамота наконец найдена археологами. Но не в Западной Европе. Ее обнаружил в 1970 году в Новгороде при раскопках шведской торговой фактории — Готского двора сотрудник нашей экспедиции Николай Петрович Пахомов, а прочел сотрудник Московского университета Донат Александрович Дрбоглав. На листе бересты, бывшем прежде днищем лукошка, кто-то написал пять строк изощренным готическим курсивом рубежа XIV—XV веков. Строчки не все связаны между собой, это три разные, хотя и сделанные одним человеком, надписи на латинском языке. По правилам курсивного письма з нем употреблено множество сокращений, усечены окончания слов. Поэтому первое чтение грамоты привело к дешифровке слов, как будто не связанных друг с другом, но стоявших в определенном порядке. Понятна радость исследователя и наша уверенность в правильности его чтения, когда он в средневековой латинской псалтири обнаружил те же самые слова и в том же самом порядке, но благодаря выписанным в них окончаниям изображающие осмысленные фразы. Полностью прочитана наиболее пространная надпись, содержащая начало 94 псалма Давида. Д. А. Дрбоглав предполагает, что другие надписи этой грамоты содержат нотный комментарий к ее основному тексту.
Твердый почерк писавшего не оставляет сомнений в том, что ему хорошо знакомы правила и особенности, письма на бересте.
Мы уверены в том, что это первое живое доказательство использования бересты иноземцем вдохновит наших западных коллег на новые поиски, а берестяные грамоты станут достоянием не только русской историографии.
Нужно учесть только одно важное обстоятельство, ставшее очевидным сейчас. На Руси очень поздно появилась так называемая скоропись, беглое письмо почерком, экономящим время писавшего, но достаточно трудное для даннмания. Вплоть до кон.ца XV века русские пишут четкими, мы сказали бы теперь — «печатными» буквами, так называемым «полууставом», перешедшим затем в шрифт' печатных книг XVI века. Беглый почерк возникает, нужно думать, в связи с массовым распространением сравнительно дешевой бумаги, которая сделала главным инструментом письма гусиное перо.
Пока до бумаги употреблялась береста, беглому почерку не было возможности появиться. Привычка к берестяному -письму требовала усилия, особой четкости, прямых" линий-. Беглому письму сопротивлялась сама фактура древесной коры. Только находка берестяных грамот сделала понятным загадочный консерватизм почерков на пергаменных рукописях: ведь они писались людьми, учившимися письму на бересте. Распространение же бумаги и гусиного пера убило письмо на бересте. Один интересный признак подтверждает это предположение. Выше было рассказано о привычке наших предков разных возрастов писать на церковных стенах во время богослужения. Так вот, надписей XV века на Д1тукатурке еще много, а в XVI веке на стенах не писали. Понятно почему: гусиным пером на штукатурке не напишешь, а железного писала у пояса уже нет.
Конечно, проще сослаться на то, что в слоях XVI века уже нет берестяных грамот, но в этих слоях береста в Новгороде не сохраняется.
Однако если бумага отменила бересту
на Руси, то она и на Западе должна была сыграть ту же роковую для берестяного письма роль. Но на Западе бумага распространяется на два столетия раньше, в XIII веке; тогда же там возникает и беглое, курсивное письмо. Значит, искать западноевропейские грамоты в Западной Европе нужно в сравнительно ранних слоях.Раскопкипродолжаются
Нам остается рассказать в заключение о самых последних новгородских находках. В 1972 году раскопки начались на новом для экспедиции участке Славенского конца, во дворе одного из современных домов по улице Кирова. Это место привлекло нас данными о наличии здесь очень мощного культурного слоя, достигающего 9 метров. Предположения о большой древности нижних слоев на этом участке не оправдались. Новгородцами он освоен только в первой половине XII века, а большая мощность напластований объясняется здесь тем, что обосновавшиеся в этом районе усадьбы использовали русло древнего мокрого оврага, которое требовало постоянных подсыпок и сооружения дренажных систем. Однако в ходе трехлетних работ здесь обнаружено немало важных находок. В их числе прекрасная по мастерству художественного исполнения иконка XJII века из черного камня с изображением святых Георгия, Симеона и Ставрокия, давшая много работы и любопытных открытий искусствоведам. И десять берестяных грамот.
Первая, самая молодая из них, найденная в слоях второй, половины XV века, грамота № 495 — маленькая целая записочка: «У Ьндрия три денги, Ивана денга, у Степана денга, у Вана денга, у Зуба Степана московка». «Московка», московская деньга, составлял ровно половину новгородской деньги. Таким образом в грамоте говорится о выдаче шестерым людям крохотной «подотчетной суммы*" ня мелкие расходы: По; новгородскому счету — всего навсего 7 'денег, полгрйвны, нять с пояовинойтраммов серебра.
Две стороны одной каменной иконки. Выдающийся художник в первой половине XIII века изобразил на ней Симеона и Ставрокия, а другой мастер спустя почта сто лет добавил изображение Георгия
Грамота № 496 задала нам массу хлопот и поначалу просто напугала нас. Это был второй за всю историю раскопок документ, не процарапанный, а написанный чернилами. Бересту покрывал липкий слой грязи. Чтобы ее прочесть, нужно было смыть грязь, но, если бы мы попытались это сделать, вряд ли нам удалось тогда прочитать ее: вместе с грявью в воде растворились бы и чернила. На помощь пришла ленинградская Лаборатория консервации и реставрации документов. Под руководством ее директора Дмитрия Павловича Эрастова сотрудники лаборатории проявили чудеса тщательности и осторожности. Они убрали грязь, сфотографировали грамоту в инфракрасных лучах, сделали макроснимки, и мы узнали подробности политической борьбы в Новгороде в первые годы после его присоединения к Москве.
В грамоте рассказывается, как на «Михайлицын» двор и к другим новгородцам пришли «разбоем» «люди». Дворы разграбили и взяли имущество (живот), а жителей перебили. «А то деялось всю неделю», —• заканчивает автор письма. «Неделей» в древности назывались не все семь дней, как сейчас, а только один — воскресенье. В первой строке письма его автор высказал предположение об участниках бесчинств на дворах: «люди, деи, осударевы» — люди, вероятно, государевы. Хотя это и предположение, но оно датирует письмо временем после присоединения в 1478 году Новгорода к Москве. До 1478 года княжеская администрация находилась не в Новгороде, а на Городище, в двух верстах от Новгорода. Оттуда организовать столь беспримерное нападение на городские усадьбы новгородцев было, по крайней мере, затруднительно. А если бы такое нападение и случилось, оно повлекло бы за собой государственный конфликт между Новгородом и Москвой, о котором мы знали бы из летописи.
Скорее всего, грамота освещает события зимы 1488/89 года, предшествовавшие «выводу» из Новгорода житьих людей. Летописец так рассказывает об этих событиях: «Тоя же зимы послал князь великий, и привели из Новагорода на Москву болши семи тысящь житиих людей, зане-же хотели убити Якова Захариича наместника Новогородского; и иных многих думцев Яков пересек ъ перевешал». Имена жертв нападения, перечисленные в грамоте,— а там названы Михаил Афанасьевич, Афанасий Игнатьев, его дети и его брат Макар, Климентий Степанов, — не встречаются в списках новгородских бояр последнего периода независимости. Поэтому вероятна их принадлежность именно житьим людям.