Я познаю мир. Горы
Шрифт:
Еще больше достоинств у кивичи (другое название – амарант). Оно более теплолюбиво, чем кинуа, и растет на высоте до 2900 м (кинуа – на высоте от 3000 до 4000 м). Чтоб нагляднее представить полезность кивичи, приводят такие цифры: по обилию белка и фосфора 1 кг муки из его зерен эквивалентен 45 говяжьим сосискам или 49 куриным яйцам. Кроме того, в пищу могут употребляться листья кивичи, а они по питательности превосходят салат, шпинат, капусту. И кроме всего прочего, эта культура способна дать за год до десяти урожаев. Ей не страшны засоления почвы, она устойчива к болезням, насекомым–вредителям, ее совершенно не трогают грызуны.
Неудивительно, что кивича, как «чудо Анд», вошла в перуанскую историю. Инки считали это растение священным и использовали
Учитывая высочайшие питательные качества этих культур, потенциал как пищи будущего, их пропагандой занимаются не только агрономы и селекционеры. – ....., ;
Как уловить красоту?
Что лучше: когда мгновение вроде застывает или панорама меняется? Очевидно, когда появилось первое кино, зрителей поначалу захватила динамическая смена кадров. Затем операторы и в кино, и на ТВ стали нередко этот кадр приостанавливать, даже возвращать, повторять просмотр. Люди еще только учатся торопиться медленно. Это умение отмечали еще древние римляне.
Что в горах не грозит, так это однообразие картин. Их меняет частая смена погоды. Да и путник не задерживается долго на месте. По мере его движения панорама меняется, открывается, приоткрывает скрытое. Прекрасный вид, понятно, удивляет, ошеломляет, но с течением времени его эмоциональная выразительность угасает, с ним сливаешься и иной раз можешь даже не заметить.
Трудно привыкнуть к горам, даже если смотреть на них изо дня в день. Рельеф создает неповторимую игру светотеней. К примеру, Памир: торжественно возвышается обледеневший хребет, как айсберг всплывает он среди каменных волн. В рассветных лучах вершины просыпаются от застылости, теплеют в розовых тонах. Потом расцветают, слепят, отражая взошедшее солнце. В полдень горы застывают в дымке. И новое волшебство красок при закате.
Цвет в природе очень значителен для эстетической оценки. Снежный фон далеко не монотонен, как иногда кажется (знатоки различают десятки его оттенков). В горах белизна создает впечатление торжественности. Он подчеркивается и усиливается чернеющими скальными выступами. Ледники обостряют цветовой пейзажный эффект, особенно если они расположены ниже границы леса и соседствуют с озерами (таков новозеландский ледник Фокс, который спускается к пальмам!). Подобные картины находят отражение на открытках, марках, иллюстрациях образцов хрестоматийного пейзажа. Психологи и искусствоведы объясняют притягательность белых и белесых тонов еще и тем, что человек эволюционировал как существо дневное. Еще древнегреческий философ Платон связывал белый цвет с чистотой, катарсисом (очищением), считал его стоящим наиболее близко к истине, к прекрасному.
Эстетическая география развивалась наравне с описательной, и, видимо, краски природы были наиболее доступны для первоначальных оценок и классификаций. И для горцев цвет был настолько впечатляющим, что нередко влиял на названия, даваемые горам (Черная, Синяя, Облачная, Белая, Пестрая и т. д.).
Каждый цвет, как известно, воздействует на человека по–особому. Зеленый успокаивает, снижает внутриглазное давление. Голубой вызывает ощущение простора.
«Как высь небес и даль гор, – писал Гете в трактате «О цвете», – мы видим синими, так и синяя поверхность кажется как бы уходящей от нас... Синее устремляется не в нас, а манит наше воображение за собой». Но если голубовато–серые тона пейзажа увеличивают глубину перспективы, то желтые, наоборот, уменьшают. Есть цвета возбуждающие и успокаивающие, «тяжелые»
и «легкие».В многоцветной природе, и в частности в горах, понятно, встречается бесконечное разнообразие и сочетание цветов, оттенков, фонов, преломлений лучей, игры красок. Каждый их воспринимает по–своему. Но только одаренным, талантливым художникам удается запечатлеть этот прекрасный мир.
Человек ко всему привыкает, И все–таки к красоте отношение особенное – к ней хочется возвращаться вновь и вновь.
Как возглавились материки
Как осуществилась мечта
Каждая вершина имеет неповторимую историю приобщения к ней людей. Ну а такая знаменитость, как Монблан, конечно, обзавелась своей историей, полной тайн, приключений, необычайных происшествий с восходителями.
Восхождение на вершину назревало неотвратимо, становилось велением времени, и ускорил это Гораций Бенедикт Соссюр. Впечатлительный двадцатилетний женевец приехал к подножию красавицы горы и был просто очарован ею при таком близком свидании. Правда, несмотря на весь юношеский пыл, у него хватило самообладания не идти на штурм сразу. К поэтическому восторгу примешивался и трезвый расчет начинающего ученого–физика. Кроме того, для серьезного предприятия необходимы обстоятельная подготовка, целая свита проводников и носильщиков.
Затаив мечту при этом первом посещении подножия, он подзадорил горцев в долине Шамони: объявил довольно значительную денежную награду тому, кто найдет дорогу на Монблан. Впрочем, охотники даже при таком поощрении нашлись не сразу. Прошло целых полтора десятка лет, прежде чем были сделаны первые попытки. Да и то неудачные.
Может быть, и не торопился бы Жак Бальма раскрывать свою тайну, но дошел до него слух, что местный деревенский врач Паккар собирается тоже на Монблан. Сговорились они сделать, это сообща, вдвоем. Но другим – ни слова о задуманном. Даже разными тропками вышли из деревни, чтобы не вызвать подозрений.
Потом на все лады рассказывали в Шамони о необыкновенных трудностях. Ночевка высоко на скалах еще прошла так–сяк. Но уже к окончанию этого подъема, говорят, Паккар не шел, а полз йа четвереньках. Но все же дополз. Хотя и не смог встать, выпрямиться во весь рост, как это сделал Бальма. Поэтому и видели жители Шамони в подзорную трубу его одного (видимо, все–таки кое–кто из близких был предупрежден о затее смельчаков).
Возвратились с опухшими лицами, окровавленными, потрескавшимися губами, почерневшие и исхудавшие... После трех дней отсутствия их узнавали только по голосу. А еще – самое страшное – оказались они ослепленными солнечными лучами. Пострадали от снежной слепоты оба: Паккар не видел вовсе, а Бальма – частично. Но уже через несколько дней зрение вернулось полностью. Одни радовались их победе, а другие злословили по поводу греховной затеи.
Жак Бальма не стал дожидаться Соссюра и поехал к нему в Женеву сам. Рассказ о восхождении так взволновал ученого, что он собрался безотлагательно взойти по найденному пути на вершину и отправился в путь.
Но Монблан в те дни как будто испытывал его терпение: на его склонах разразилась буря, да еще с дождем, снегом и градом. И хорошо, что укрылись в пещере, иначе несдобровать бы отчаянным путникам. Первая попытка не удалась.
Зато уж в августе следующего, 1787 года с 18 проводниками во главе с неугомонным Жаком Бальма группа направилась к заветной цели. Более всего был опасен ледник: он пересечен извилистыми глубокими, а иногда и широкими трещинами. В этом лабиринте надо было не просто карабкаться, но и прикидывать, как лучше спускаться на дно, обойти преграду или рубить во льду ступени. Вскоре пришло ощущение вялости, тошноты, в голове мутилось. Вторая ночевка. Еще несколько переходов, и вот он, желанный заснеженный клочок земли, ради которого принято столько мук. Минуты, которых Соссюр дожидался 27 лет.