Я пришла попрощаться

Адвокат объяснила нам причину его возникновения. Болезнь вызвана тем, что кто-то из родителей взял ребенка за плечи и стал трясти, чтобы ребенок замолчал.

Адвокат рассказала, что некоторые молодые родители бывают очень расстроены криком ребенка и начинают трясти его, не понимая, что это смертельно опасно. Они не осознают, что сотрясают головной мозг, нанося этим серьезную травму.

Я подумал, что поведение и многочисленные вопросы двух женщин в клинике Форстера объясняются их волнением за малыша.

Я взглянул на Фэт. Если она и слышала, что говорила адвокат, ее лицо ничего не выражало. Оно было белым как мел.

Адвокат пояснила:

— Департамент не определил, кто именно из родителей несет ответственность за случившееся, но единственное, что не вызывает сомнения, — это то, что кто-то из родителей тряс ребенка. И пока кто-то из вас не признается в этом, они не хотят рисковать повторно.

Хайнц проговорил:

— Черт, так я и знал.

Фэт сказала:

— Я хочу, чтобы мне вернули ребенка.

Юрист посмотрела на Фэт, улыбнулась ей так же, как улыбалась мне, и сказала:

— Конечно, Донна-Фей. Для этого мы и собрались здесь — чтобы вернуть вам ребенка.

Она подошла к шкафу и выдвинула верхний ящик. Достала контракт. В нем оговаривались условия оплаты, в случае если Сэт будет возвращен. Контракт стоил дорого. Но адвокат сказала, что это самая легкая часть контракта. Было и другое. Если мы выиграем процесс, выиграем деньги, мы должны отдать юристу сорок восемь процентов.

— Однако это все будет позже, а сейчас нужно сосредоточиться на том, чтобы Сэт вернулся домой.

Глава 7

Прошло немного времени, и настал первый день слушания дела. Мне пришлось припарковать машину в миле от здания суда, который располагался на Параматт-роуд. Я бежал по этой улице в костюме, в своем коричневом костюме и белой рубашке, надеясь, что на ней нет следов пота. Я боялся опоздать к началу.

Я не думал о том, как выгляжу в этом костюме: когда борешься за ребенка, меньше всего волнует внешний вид.

Когда я подошел к зданию суда, на ступеньках сидела женщина. Ее голова была опущена между колен, а ноги стояли в водосточном желобе. Женщина была в майке, без бюстгальтера, поэтому ее грудь вывалилась наружу. Я старался не обращать на это внимания. Как и у Хайнца, у нее были татуировки на руках — ласточки.

Я подумал, что эта женщина пьяна. Было девять часов утра, она крутила головой и стонала. Но она не была пьяной — на нее навалилась беда, и некому было ей помочь. Я не был уверен, что поступаю правильно, но никто не собирался сочувствовать этой женщине, поэтому я подошел к ней, наклонился и спросил:

— Мэм, я могу вам помочь?

Она взглянула на меня. Женщина была похожа на енота: ее накрашенные глаза были в слезах, и краска потекла по лицу. Она ответила:

— Они забрали моего ребенка!

Я был потрясен:

— Кто забрал ребенка?

— Они. Суд. Полицейские. Система…

Я не знал, что ей сказать, чем помочь. В это время по лестнице спускалась другая женщина.

Она была аккуратно одета: юбка, пиджак. Крупная, она в то же время была изящной. В руках она несла портфель.

Женщина с татуировкой подняла голову, увидела ее и стала громко говорить, выплевывая фразы:

— Вот она, похитительница детей! Она — собака. Она просто крот. Все социальные работники так выглядят. Собака, крот…

Женщина помолчала, потом продолжила:

— Теперь мне нечего терять, сука. Берегись! Я верну своего ребенка, и ты пожалеешь о…

Женщина с портфелем даже не посмотрела на нас. Она спустилась по лестнице и пошла вдоль улицы, не оглядываясь. Когда она скрылась из виду, женщина с татуировками повернулась ко мне и спросила:

— У вас есть сигарета?

Я угостил ее сигаретой. Что еще я мог сделать?

Я взглянул на часы. Я опаздывал и побежал по лестнице к входу.

У входной двери, как в аэропорту, стояла охрана. Я положил свой кошелек и ключи на конвейер и прошел через рамку. Затем поднялся на эскалаторе.

Это не было обычное здание суда. Не было судей в париках, красивых панелей из дерева.

На стенах висели мониторы, на которых появлялись имена свидетелей. Как в аэропорту, в зале для прилетевших. Я увидел слова «Атлей-Хайнц» и понял, куда идти.

В комнате нас было шестеро. Я немного нервничал и подумал, что надо бы сходить в туалет. Не уверен, что вы видели туалет в суде для решения дел о государственной опеке над детьми на Параматт-роуд — все стены там в граффити. Это настоящие фрески. Уборщики не очищают стены. Некоторые картины как мемориальная доска. Я прочитал некоторые надписи: «Если вы стоите на этом месте, значит, вы должны попрощаться со своим ребенком». Или: «Социальные работники украли ваших детей и отдали их в приют, чтобы прикрыть свои задницы».

И я подумал: «Как это могло произойти? Мы, Атлеи, хорошие люди. Как могло случиться, что мы находимся здесь, в таком месте, и вынуждены иметь дело с этой грязью?»

Я занимался своим делом и разрабатывал линию поведения.

Я пришел вовремя и увидел Хайнца, гуляющего без цели, одетого в брюки «адидас» и мокасины. Разговаривал он довольно громко:

— Вы можете в это поверить, Мэд? Меня задержала охрана. Эти сволочи отобрали мой швейцарский армейский нож!

Я подумал, что он шутит. Но он не шутил. Только этот слабоумный мог взять на заседание суда швейцарский армейский нож.

Хайнц твердил:

— Я должен его вернуть.

Фэт шла следом за ним. Ее лицо опухло от слез. Она сказала:

— Все в порядке, Пол. Охрана просила напомнить о ноже, когда мы будем уходить.

Я подумал: неужели его беспокоит только нож? Может быть, нам все же удастся вернуть Сэта? Я подошел к Фэт, обнял ее и спросил, как она себя чувствует. Фэт еще больше поправилась.

Пожав плечами, моя дочь сказала, что она в порядке. Хайнц возмутился:

— А я — нет! У меня этот нож уже пять лет.