Я пытаюсь восстановить черты

После их отъезда я осталась в долгах, так как все наши запасы были съедены, а буханка хлеба на базаре стоила 7 тысяч рублей. К счастью, из Томска пришли более или менее утешительные известия: Лера устроилась работать в детсад воспитательницей, где могла питаться она и дети. Но потом в течение многих лет я должна была посылать Лере деньги в ответ на душераздирающие телеграммы с просьбами о помощи. В это время мой брат Игорь был очень болен из-за ранения в плечо, а Борис еще не вернулся: его оставили в армии, чтобы составить историю полка, как того хотел командир. Так что, кроме меня, помочь Лере и детишкам было некому.

Еще в 1944 году, когда у нас шел ремонт комнаты после выезда печника Челнокова, я через местком Метропроекта достала для Лиды платную путевку на два срока в санаторий в Барвихе, недалеко от дачи Екатерины Павловны Пешковой.

Еще зимой я звонила Екатерине Павловне и сообщила о возвращении в Москву из Нового Афона, была у нее один раз дома, рассказывала о нашей жизни на Кавказе и о том, с чем столкнулась после приезда в Москву. А отправив Лиду в санаторий, я сказала Екатерине Павловне, что буду навещать дочь в Барвихе каждую неделю. Она сразу же предложила мне жить у нее на даче, но я была слишком занята работой в Метропроекте и ремонтом дома, поэтому с благодарностью от предложения отказалась. Я могла приезжать к Лиде только один раз в неделю на два-три часа. Свидания детей с родителями не разрешались, потому что дети нервничали и просились домой. Родители могли лишь поговорить с воспитателями и посмотреть на играющих детей из-за кустов.

А тут еще неприятность свалилась мне на голову: соседи, занимавшие комнаты на нижнем этаже, установили деревянную перегородку в передней и лишили нас кухни и выхода во двор и сад. Мои жалобы на этот произвол районные власти и районная прокуратура выслушивали очень сочувственно, приходили в дом и убеждались в том, что мы остались без газовой плиты и без выхода во двор, куда надо было выносить мусор. Но потом они шли к нижним соседям, узнавали от них, что наверху живет семья «врага народа», и тихонечко уходили, не выполнив того, что мне обещали. Я поняла, что жаловаться властям совершенно бесполезно. Семь месяцев я добивалась в домоуправлении, чтобы наверху на лестничной площадке установили газовую плиту, но не добилась. Когда в Москве на улице Горького открылся магазин, где продавались газовые плиты, я купила двухконфорочную плиту с духовкой, наняла слесаря, и он установил ее. Но мусор по-прежнему надо было выносить, выходя на улицу, огибая дом и заходя во двор с другого переулка, и таким же обходным путем приносить в дом дрова из подвала. Эту работу часто исполняла Лида, если я не успевала принести дрова вечером сама. Такая жизнь у нас продолжалась весь 1945 год и до лета 1946-го. Летом 1946 года в доме установили центральное отопление от АГВ-80, в комнатах под всеми окнами установили страшные черные батареи и соединили их с аппаратом, работающим при помощи газовой горелки. От него нагретая вода поступала в батареи и в ванную комнату.

А осенью 1946 года, когда все эти работы были сделаны и наладилась более-менее нормальная жизнь, в бывший кабинет Бабеля вернулся из Германии следователь Аверин, и начались новые неприятности. Он привез много вещей и даже два пианино для своих двух сестер. Что он делал на войне, я не знаю, но, наверное, чем-то провинился, так как был уволен из органов и должен был искать себе работу.

По образованию он был горным инженером, но, очевидно, еще в институте был завербован в органы и по специальности не работал. Его мать и сестры решили, что инженером ему работать невыгодно, а нужно устроиться в торговую сеть, как и сестры, разбогатевшие во время войны. Ему нашли место заведующего пивным залом на Курском вокзале. Туда приходили с водкой, угощали бесплатно. А районное начальство надо было угощать уже самому и с ними пить. Так он и стал алкоголиком. Дважды ему угрожала конфискация имущества за растраты, но вещи и мебель срочно увозились из комнаты. Конфисковать было нечего.

Наконец его уволили. Он устраивался на работу еще несколько раз, всё снижаясь в должности: был под конец даже ночным сторожем на каком-то складе, но и оттуда его уволили за пьянство.

Жена от него ушла.

Жить с ним в одной квартире было не просто трудно и противно. Каждый день пьяный, то стучит в двери наших комнат, то оставит дверь на улицу открытой настежь, а газовые конфорки зажженными, то приводит всяких пьяниц с улицы. Заснуть до его прихода домой было опасно. Услышав его храп, я вставала, спускалась вниз, закрывала дверь, тушила газовые горелки и освещение.

И с таким человеком нам пришлось прожить рядом семнадцать лет!

Как добры русские люди к пьяницам, можно было судить на примере нашего соседа. Где бы он ни свалился пьяный, его всегда кто-нибудь притаскивал домой. И ни разу он не простудился и не заболел, пока наконец не умер от паралича сердца. Ночью в соседнем доме на кухонном столе.

Узнав об этом, я обрадовалась — так устала от жизни с этим соседом.

Мне не хотелось писать обо всем этом, но тему эту — повседневной жизни семьи арестованных — я до сих пор не встречала в мемуарной литературе, хотя рассказов о подобных вещах наслушалась достаточно. Ведь это еще одна сторона «культа личности».

В 1945–1946 годах моя группа продолжала заниматься проектированием станции «Павелецкая-кольцевая» и всех сооружений и перегонов, к ней относящихся. Когда строительство этой станции вчерне подошло к концу, возник вопрос об асбоцементном зонте, который подвешивается к чугунной обделке станционного и эскалаторного тоннелей для создания гладких потолков и архитектурного оформления станции и эскалаторного тоннеля. Такая конструкция существовала и ее изготовление было налажено, однако этот зонт был сложен в установке и имел много деталей. Поэтому возник вопрос о проектировании нового зонта для кольцевой линии метрополитена.

В Метропроекте была создана специальная группа под руководством инженера Б. Уманского. Проектирование нового зонта заняло много времени и на него было истрачено около 200 тысяч рублей, но ни один вариант не был принят. Я не присутствовала на совещании у главы Метростроя Самодурова, но начальник конструкторского отдела мне передал его слова: «Ничего не поделаешь, выдавайте на строительство чертежи старого зонта».

Я взяла эти чертежи и все варианты Уманского, чтобы с ними познакомиться внимательно, и, рассматривая их, поняла, в чем была ошибка проектировщиков.

На другой день, придя к Данелии, я бросила ему на стол пакет с макетами нового вида зонтов. Он меня спросил: «Вы что мне принесли? Печенье?» Я пообещала объяснить потом, когда решим все вопросы под землей (мы должны были поехать на строительство станции с целью авторского надзора). Возвратившись в кабинет, Данелия развернул принесенный мною пакет. «Что это?» — «Это зонт». Он мгновенно всё понял и только спросил: «А здесь (на стыках) не будет затекать вода?» Я ответила, что для того, чтобы не затекала вода, в этом месте сделан скос под углом 45 градусов. Данелия воскликнул: «Хитрая!», сразу же позвонил главному инженеру Метростроя А. Г. Танкилевичу и попросил разрешения немедленно к нему приехать. Танкилевич, рассмотрев макет зонта, тут же позвонил начальнику снабжения Гискину, чтобы тот взял у меня чертежи и организовал пробное изготовление на Воскресенском заводе асбоцементных изделий.

Я вернулась от Танкилевича в Метропроект и только тогда рассказала своему начальству о зонте. Замешательство было огромное, начальнику конструкторского отдела было досадно, а кроме того, рухнуло обычное правило Метропроекта присваивать все изобретения и рационализаторские предложения себе, а об авторах не упоминать.

Я поручила своей помощнице Л. В. Сачковой быстро сделать чертежи картин зонта и передала их Гискину. Скоро картины изготовили, всё замечательно, но их надо было сделать много и быстро, а свободных площадей для этого на заводе не было. Ведь шло изготовление зонта старой конструкции для других станций.

Данелия мне жалуется, что на соседних станциях уже идет подвеска зонта, а он должен ждать. На это я по телефону ему говорю: «Да, другие женились на дворянских и купеческих дочерях, а ваша стрела попала в болото, и вы женитесь на лягушке».

Когда все-таки началась установка зонта, строители поняли, как упростилась его подвеска. Появились хвалебные статьи в газете о «зонте Пирожковой». Н. Д. Данелия придумал тележку для установки зонта и предложил мне оформить рационализаторское предложение. В бухгалтерии строительства была подсчитана годовая экономия, выразившаяся в сумме около 600 тысяч рублей. Предложение называлось «Новый тип асбоцементного зонта для станций и наклонных ходов», и его авторами стали Н. Д. Данелия и А. Н. Пирожкова. Это типичный для нашей советской страны способ присоединиться к чужому предложению, и он был распространен повсеместно, а иначе не удалось бы оформить авторство. Зато мы получили премию по семь с половиной тысяч рублей.