Я росла во Флоренции

В том гейдельбергском доме однажды решили говорить по-испански. Испаноговорящие были в большинстве, француженка и итальянец должны были справиться без особых трудностей. Что до антильского голландца, никто не знал, каков его родной язык и какие окольные пути привели его в Германию. Как бы то ни было, он тоже освоился. Все шло как по писаному, и вот однажды в больницу Гейдельбергского университета приехал Луис Мигель Домингин, легендарный тореро.

Его отец был болен раком, и его собирались лечить там, в Германии. Хесус, врач-испанец и член братства зеленого кабриолета, был при нем переводчиком. С Луисом приехала его жена, Лючия Бозе, и сын Мигель. Десятью годами ранее эта женщина неописуемой красоты завоевала титул "Мисс Италия". Потом она пришла в кино и дебютировала в фильме Микеланджело Антониони "Хроника одной любви". Ее партнер — Массимо Джиротти, чувственный любовник, жестокий и загадочный; он напоминает слегка подправленный, с добавлением буржуазного отвращения к действительности, персонаж "Одержимости" Висконти.

После этого фильма, снятого в 1943 году по мотивам романа Джеймса Кейна "Почтальон всегда звонит дважды", благодаря Джиротти в моду вошли рваные майки и обнаженные потные бицепсы. Появился новый героический фетиш. Впрочем, все лавры достались Марлону Брандо с его великолепным Ковальски — может быть, потому что он оказался более талантливым актером, а может, просто потому, что даже у такого рода чувственности бывает рейтинг.

Марлон Брандо победил. Он обошел бы и Мэрилин Монро — что уж говорить о юном красавце актере, родившемся в провинции Мачерата и попавшем в руки гениального и утонченного режиссера, гомосексуалиста и эстета, вертевшего им как куклой. Американец же с самого рождения осознавал, кто он есть. И это сделало его одним из величайших актеров кино. Трумен Капоте в литературном портрете, озаглавленном "Герцог в своих владениях", рассказывает о том, как ходил посмотреть на него в театр, на спектакль "Трамвай "Желание". Он пришел заранее, партер был пуст; на сцене он увидел спящего мертвым сном прямо на столе мускулистого парня. "Оттого что на нем была белая майка и полотняные штаны и выглядел он мускулистым, словно тренировался в спортзале, — бицепсы тяжелоатлета, исполинская грудь (хотя на ней лежал корешком вверх раскрытый том "Избранных сочинений" Зигмунда Фрейда), — я принял его за рабочего сцены". Наверное, Массимо Джиротти, по крайней мере в начале его карьеры, недоставало именно этих шелестящих страниц на животе — намека на то, сколь чужд он своему телу.

На Лючию Бозе обратили внимание, когда она торговала в кондитерской сладостями. Она тоже сразу препоручила свою красоту мудрости гения, который сделал ее приемлемой и безобидной. У Микеланджело Антониони после Паолы в "Хронике одной любви" она сыграет в "Даме без камелий" (одном из наименее удачных фильмов этого режиссера) роль продавщицы, мечтавшей стать актрисой и столкнувшейся с циничным миром кинематографа. После "Эгоистов" Хуана Антонио Бардема (дяди актера Хавьера Бардема, чьи майки могут поспорить с майками Марлона Брандо) она снялась в нескольких более легких фильмах. В их числе картины "Девушки с площади Испании" Лучано Эммера и "Меня губит любовь" режиссера Марио Солдати: на съемках последней Лючия познакомилась с Вальтером Кьяри и влюбилась в него. А в 1955 году, незадолго до знакомства с моим отцом, Лючия Бозе вышла замуж за Луиса Мигеля Домингина, легендарного тореро.

23. Луис Мигель Домингин

Друг Пикассо, пленительный и меланхоличный, красавец тореро, сын тореро и легенда Испании, вышел у Эрнеста Хемингуэя в "Опасном лете" несколько помятым. Американского писателя журнал "Life" командировал следить за поединком между Домингином и Антонио Ордоньесом (тоже из потомственных тореадоров). Речь шла о единоборстве летом 1959 года: соперникам предстояло сражаться в разных городах Испании, арена за ареной. Два матадора в течение всего сезона должны были демонстрировать свое мастерство, технику, отвагу, чтобы затем избрать лучшего из двух, а следовательно, лучшего из лучших. Уши, хвосты, а более всего аплодисменты должны были стать мерилом оценки.

Выиграл Ордоньес, более молодой, лишенный предрассудков и, если верить американскому писателю, изначально более честный, поскольку построил свою карьеру, сражаясь с настоящими животными, а не с карикатурами на быков — раскормленными тушами со сточенными рогами. "Опасное лето", которое Гоффредо Паризе называет в высшей степени бесполезным, полным изъянов, но при этом эпически величественным, трогает своей безукоризненной пристрастностью. Одежда, движения, моральные принципы и взгляд — все в Ордоньесе кажется Хемингуэю лучшим, чем у соперника. Даже раны и те у Ордоньеса лучше: идеальная любовь между героем и его певцом, орошенная реками сангрии и приправленная ностальгией. Два года спустя Хемингуэй покончил с собой.

Домингин любил женщин и ухаживал за ними божественно. Он возжелал Аву Гарднер — и получил ее: однажды днем он кинул ей на колени окровавленное ухо убитого быка, которым судья наградил его за безупречную корриду Кровь залила восхитительное платье дивы, несколько озадаченной, хотя и польщенной жестом матадора. На следующий день ей в гостиницу прислали точно такое же платье и записку с подписью: "Луис Мигель Домингин, тореро».

Эту и другие истории рассказывали в Гейдельберге, ожидая, пока пойдет на поправку отец Луиса. Лючия, которая, как всем известно, не только вышла замуж за Домингина, но и сосватала Аву Гарднер своему бывшему, Вальтеру Кьяри, была рада обществу молодого человека, с которым можно было поговорить по-итальянски и который возил ее туда-сюда на своем зеленом кабриолете. С ними всегда был маленький Мигель.

Я говорю это без задних мыслей, ведь потом Домингин и Лючия уехали, а отец вернулся в Италию и женился на моей матери, и на фотографиях с их свадьбы все выглядели такими сияющими. О Лючии Бозе отец тоже говорил: "Знала бы ты, как она была хороша", глядя вдаль с тем же выражением. Я совершенно уверена, что и в этом случае его взгляд означал лишь восхищение и уважение. Но если бы Лючия была моей матерью, я бы в конце семидесятых годов превратилась в шедевр извращенности и пожелала отдать свою девственность человеку, который пел "Super Superman", определенно гомосексуалисту и, возможно, моему брату. Хорошо, что этого не случилось.

24. Столица

Из Гейдельберга отец привез томик стихов Гарсиа Лорки, подарок от испанской девушки по имени Ана Мария. Мы почти никогда не доставали из шкафа эту книгу, но знали, что она есть, что она существует. Таинственное свидетельство предыстории нашей семьи, когда динозавры еще паслись на лугах Германии. Но однажды книга исчезла.

Она была доверена мне как старшей сестре, но потерял ее брат по пути из школы домой. Точнее, перед зданием школы: этот несчастный положил ее на крышу припаркованной машины да там и оставил.

Наша начальная школа, "Кайроли-Аламанни", располагалась (и располагается поныне) на улице Делла-Колонна, в двух шагах от площади д'Адзельо. Площадь, которая кажется уголком лондонского Найтсбриджа, пейзажем в духе кружка Блумсбери. С клумбами по бокам, фонтаном в центре и сквером, в котором околачивались педофилы в плащах. Весь квартал, носящий имя Маттонайя ("двор для сушки кирпича"), имеет нордический облик. Его проект разработал архитектор Джузеппе Поджи на месте старых городских стен. Вплоть до 1848 года городские ворота в час ночи запирались.

Первого июня 1865 года Флоренция стала столицей, и продолжалось это около пяти лет. За это время ее распахнули, распластали, раскатали, чтобы было где разместить около тридцати тысяч человек. За несколько месяцев Флоренция из таинственного, средневекового, замкнутого в себе и невосприимчивого к соседям города превратится в то, чем она является по сей день: городом под постоянным наблюдением и в постоянной осаде. Поощряя этот новый вуайеризм, тот же самый Поджи создал лучшую в мире замочную скважину — площадь Микеланджело.

Люди думают, что в центре площади стоит копия "Давида" Микеланджело. Туристы, да и флорентийцы тоже, хотя и видели его тысячу раз, невольно ретушируют воспоминание, чтобы не расстраиваться. Это само по себе уже достаточно смехотворно — построить с нуля место, которому предначертано стать культовым, и украсить его копией известной статуи. К тому же зеленой. Потому что Давид, который и в самом деле стоит посреди площади Микеланджело, — зеленого цвета.

Но это еще не все. Флорентийцы и туристы не помнят, что Давид тут стоит не один: он возвышается как зеленый пестик на мощном постаменте в окружении копий четырех аллегорических фигур, украшающих гробницы Медичи в Новой ризнице базилики Сан-Лоренцо, тоже работы Микеланджело. Только почему-то эти копии несколько уменьшены по сравнению с оригиналами. На редкость безобразный постмодернистский винегрет.