Я сам себе дружина!

Не думал об этом Мечеслав, сын вождя Ижеслава. Не его это дело было знать такие вещи. Он сейчас просто радовался тому, что где-то в чужом краю свершилась справедливость. Что беззаконные находники были наказаны, а воин, оступившийся было по мольбе матери, сошедший с ратной тропы, вновь на нее вернулся.

И не он один так думал – как только отзвенели струны, отзвучал голос волхва-чужеземца, за столами, куда собрался мало не весь городец – разве что дозорных удержал на местах их долг, – повисла тишина. Такая, будто люди забыли дышать, а сердца их – биться. И так горели глаза, будто каждый сейчас смотрел вслед витязю-побратиму Татунчо, так же, как и они сами, променявшему теплый дом и сытую жизнь на вечный бой с чужаками-захватчиками. А потом встал Дед со своего места, высоко поднял ковш с хмельным медом, протянул его к певцу – и опрокинул одним махом под седые усы, и звонко стукнул опустевшим об стол. И взревел весь дом, и застучали ковши и кружки о столешницы, и старшая внучка Деда поднесла старому Доуло полный ковш того же меду. Тот бережно отодвинул с колен гусли, обеими руками принял подношение и выпил. Поставил на стол, утер усы, прижал к груди руку, наклонил остриженную голову, благодаря гостеприимных вятичей.

– Сказал и еще раз скажу – сладок мед в этом дому! – звучно сказал он.

Внучка Деда молча закраснелась от удовольствия, а его же старшая жена ответила:

– И тебе поклон на добром слове, мудрый.

– Всем ли доволен, гость наш? – подал голос и Дед. – Может, ещё чем угостить?

– Что ж… – Доуло вдруг улыбнулся задорно, по-молодому. – Угости-ка меня вопросами своих людей, Дед Хотегоща! А то иные из них, те, что помладше, боюсь, лопнут от любопытства – обидно будет так их потерять во цвете лет, да и женам вашим заботы – отмывать скамьи со столами…

Так неожиданна была эта почти дружинная грубоватая шутка в устах волхва, что Хотегощ несколько ударов сердца молчал, не веря ушам. Зато потом – птицы, свившие гнезда под крышами, заметались в испуге от шквала хохота, заходившего туда-сюда по лесному городцу.

– Что ж, – отсмеявшись, вымолвил Дед, – это ты верно сказал, мудрый. И впрямь будет мало добра, если любопытство порвёт их на части. Только сам выбирай, кому станешь отвечать на вопросы, а то ты тут будешь сидеть до Карачуна – сам видишь, немало их, а вопросов у них ещё больше.

Доуло, смеясь и качая стриженой головою – или кивая на свой странный лад? – оглядел притихших, напружинившихся, словно в засаде в ожидании знака к нападению, отроков и молодых воинов Хотегоща. Потом указал рукою с ковшом на Истому.

– Что ты хотел узнать у меня, юнак?

Истома откашлялся в кулак и проговорил:

– Вот тот… хазарин… он всё говорил – «боги князя», «ваши боги». Почему он не говорил о своём боге? Разве хазары так уж чтят наших Богов?

– Нууу… – протянул Барма под разочарованное ворчание многих воинов постарше. – Мог бы и у нас спросить…

– И впрямь вопрос не из сложных. – Доуло огладил ладонью бороду. – Хазарская вера запрещает желать добра чужакам. Что бы ни пожелал, что бы ни сделал для хазарина иноплеменник, чужеродец – из моего племени, из вашего, из любого иного, – желать добра ему нельзя. Это считается у них оскорблением веры, чуть не предательством. Однако слишком явно показывать это они тоже не любят. А Богов… Богов наших они, да простят меня Бессмертные, считают за пустое место, за безжизненные деревяшки, бессильные помочь кому бы то ни было. – Доуло смолк, пережидая гневный ропот слушателей.

– Так не только с нами – то же они скажут русину или печенегу, греку или болгарину. Хазары ведь верят, что есть только один бог – бог их племени. Значит, пожелав чужаку подмоги его богов, хазарин вроде как показывает себя его другом, но и запрет своей веры не преступает – он же верит, что пожелал чужаку помощи от куска дерева или камня.

А мы их всё же побили, подумал Мечеслав и усмехнулся своим мыслям. Боги-то есть, чтоб там себе коганые ни думали. Себе на голову пожелал нам тот хазарин помощи от Них.

– Теперь отвечу… тебе. – Доуло вновь устремил руку с ковшом в сгрудившихся за столом напротив молодых воинов. Вперёд подались сразу несколько, волхву пришлось ещё и глазами указать на избранника. Тот, запунцовев ясной девицей, даже поднялся со скамьи и, сглотнув, выговорил:

– Мудрый… ты… про этих пел… гречинов… а кто злее, который враг – гречины или хазары?

– Ты, Образец, и спросил, – с ленцой подал голос его ровесник Слых, рыжий веснушчатый парень с неприятной улыбкой. – Прям как селянин – они ж бедами меряться любят – ох, сосед, у меня чирей на носу вылез, эх, а у меня коза охромела…

Несколько парней и даже не прошедших посвящение отроков засмеялись, Образец, мигом позабыв и волхва, и свой вопрос, стал разворачиваться к Слыху, потянув из ножен нож:

– Ты кого с селянином срав…

– Тихо! – окрик старшего, Нагибы, словно дождь летнюю пыль на дороге, прибил к земле затеявшуюся было свару. – Коль спросить ладно не сумели, хоть ответ выслушайте, не срамите вконец сородичей перед волхвом!

Образец и подавшийся было ему навстречу Слых опустились на места, напоследок прожигая друг дружку яростными взглядами.

– А вопрос не дурён. – Доуло на сей раз согнутым пальцем провёл по усам. – Непростой вопрос. Что помогает вам устоять против хазарской порчи? Почему не покоряетесь, как многие покорились? Не гневайтесь на меня. Просто скажите, скажите сами – почему?

Снова воцарилось молчание. Дед, усмехаясь, оглядывал сородичей, чьи лица стали сейчас ещё больше похожи, чем обычно. Спроси у птицы, почему она не ползает по земле. Спроси у огня, почему он жжёт, а не морозит. Спроси у человека, почему он ходит на ногах, а не на руках.

– Честь наша… – послышалось с разных сторон. – Слава… Воля… От пращуров завещана…

– Кто даровал честь? – настойчиво спросил, наклоняясь вперёд и выставив бороду, старый Доуло. Глаза его блестели. – Перед кем бережёте вы славу? Кто дал волю вашим родам, а пращурам вашим заповедал обычаи? У руси есть песня про воина, что увидел камень с пророчеством. Там были такие знаки – на левой дороге женишься, вправо свернешь – добудешь богатство, поедешь прямо – погибнешь. Куда поехал русин?

– Прямо! – выдохнули воины.

– Верно! А почему? Кто его видел? Кого ему было стыдиться? Коня?

Молодые воины засмеялись.

– Богов! – вдруг выкрикнул Мечеслав и осёкся под суровым взглядом вождя. Но волхв словно не заметил, что ответивший ему был отроком.

– Верно! Так верно ли будет, если я скажу, что всё, что держит вас против хазар, как реки из истока, как дерево от корня, идёт от Богов? Верно ль скажу я, что там, где не досягает ваш меч, селянину, сгибающемуся под насилием хазарским, не даёт стать скотиною, рабом – память о Богах?