Я сам себе судья

А стипендия у нас тогда была 180 рублей в старых деньгах или с 1961 года – 18.

День у нас начинался с того, что в семь утра я выходил в коридор, занимался зарядкой, притом плотной зарядкой. Здоровый был как черт. Я на руках и на ногах, опираясь о противоположные стенки коридора, взбирался до потолка и там в такой распорке зависал и ждал. Это была у меня любимая утренняя шутка. У нас одна половина была мужская, другая женская, а кухня общая. И вот выходит на кухню девчонка. Заспанная. А я перед нею с потолка ба-бах, падаю. Можете себе представить, какой там был визг и ужас.

Классное время было!

Я был членом комитета комсомола, в котором отвечал за культурно-массовую работу. Я взял на себя этот сектор, потому что в то время все театральные и музыкальные ВУЗы имели свою квоту студенческих пропусков в театры и концертные залы. Я эти пропуска распределял и поэтому каждый день сам куда-то ходил, то в Большой зал Консерватории, то в Большой театр. На концерты Лемешева, Козловского. Мы ходили по музеям, по театрам, слушали много музыки, общались с замечательными актерами, музыкантами, впитывали в себя все, словно губка. Интеллект провинциального паренька в солдатской форме очень обогатился в этом удивительном «комбинате».

Это было очень веселое время. У меня появилось много новых друзей. В новом общежитии было пять этажей и на каждом – щукинцы, мхатовцы, щепкинцы, суриковцы и гнесинцы. Например, моими соседками были Лия Ахеджакова, Лионелла Скирда, будущая жена Олега Стриженова. Обстановка была очень благожелательной и дружеской. Никто не говорил: «Мы – мхатовцы, а вы кто?» На каждом этаже – кухня и Ленинская комната. В выходные – общий праздник, все ходят друг к другу в гости. Конечно, случались какие-то недоразумения, и тогда мне приходилось со всей строгостью «разбираться». Я ведь старался быть лидером, а раз так, значит, надо было соответствовать. Ко мне приходили с жалобами: кто-то кого-то задел, кто-то что-то натворил, кто-то кому-то изменил, кто-то насплетничал… Я старался помочь.

И драться из-за женщин приходилось, причем неоднократно. Однажды драка вышла настолько серьезной, что я даже боялся, что возбудят уголовное дело. Один товарищ на моем этаже очень серьезно пострадал. Я ему сломал челюсть. Этот балалаечник так довел меня и окружающих, что пришлось поговорить с ним по-мужски. Потом я долго носил ему бульончики в Институт Склифосовского… В общем, немного понервничал, пока тот не выписался из больницы и не забрал из милиции свое заявление.

Второй раз я подрался на танцах. Приревновал свою девушку. Что тут поделаешь? Человек не сориентировался и пригласил на танец мою подругу, югославку. А она решила меня подзадорить. Стала с ним кокетничать, а потом пошла танцевать. Ну, я… и прервал их танец.

Первые успехи на эстраде

В 1959 году я начал выступать на эстраде в дуэте с однокурсником Виктором Кохно. Первым нашим композитором был Аркадий Ильич Островский, встреча с которым определила во мне будущее певца. Его песни «Мальчишки, мальчишки», «Ты слышишь, Куба», «Возможно», «Песня остается с человеком» всем сразу же полюбились.

Наша первая встреча с Островским произошла, когда я пришел в цирк. Я хотел петь его песни, а он отвечал: «У меня много солистов». Тогда я сказал ему, что готов петь в дуэте. Он отвечал, что и дуэты у него уже есть: например, Владимир Бунчиков и Владимир Нечаев. Но я был очень настойчив, звонил ему домой днем и вечером. Жена Аркадия Ильича Матильда Ефимовна, которой я тоже порядком надоел, сказала мужу: «Сделай уже что-нибудь с ним!» И тогда Островский уступил: «Ну, ладно! Найди себе тенора, и будете у меня петь дуэтом». Я пригласил своего сокурсника Виктора Кохно, и мы начали работать вместе.

Наш дуэт просуществовал довольно долго. Мы стали буквально нарасхват. В нашем репертуаре появились песни композиторов Долуханяна, Фрадкина, Френкеля, Пахмутовой, Колмановского, Мурадели, Туликова и др. Не было ни одного авторского вечера в Колонном зале Дома союзов или в Доме композиторов, в котором мы не выступали бы. Мы очень старательно работали и пели очень хорошие песни. Отсюда и пошла любовь зрителей к тем песням, что мы исполняли.

Вечная занятость, связанная с кропотливой работой над песнями, привела к тому, что у нас начались проблемы в институте. Ректор поставил вопрос ребром: или – или? Виктор Кохно выбрал институт, а я стал работать самостоятельно, поехал с сольными концертами на Дальний Восток и в Сибирь.

Подчеркну еще раз: ради эстрады я пожертвовал Гнесинкой. А вот Виктор – нет. Он хотел заниматься камерным творчеством. Я тоже это люблю, даже спел в шести оперных спектаклях, но еще с художественной самодеятельности мне полюбилась именно песня. И я пожертвовал Гнесинкой, чтобы слетать в Благовещенск, а вот Виктор отказался. Он окончил институт и не прижился в оперном театре. Мне потом пришлось его устраивать как эстрадного исполнителя в Москонцерт. Это был выход из положения, чтобы заработать на жизнь. Безусловно, все это его расстраивало, Виктор начал выпивать и в 2010 году ушел из жизни. Он был прекрасный человек, замечательный лирический тенор.

А вот я навсегда полюбил песню. Я был предан ей. Я даже пожертвовал своими занятиями в институте на какой-то период времени. И у меня с годами дружба с композиторами становилась более тесной, а творчество – плодотворным. Появились такие известные песни, как «Морзянка» Колмановского, и, наконец, в марте 1962 года, в передаче «С добрым утром!» – первые песни дворового цикла «А у нас во дворе» Аркадия Островского.

А в 1961 году я впервые выехал в творческую командировку в Венгрию с Эдуардом Колмановским и Константином Ваншенкиным.

Еще помню, когда вернулся из космоса Юрий Гагарин, мы выступали на приеме в его честь с композитором Аркадием Островским. Тогда я еще пел в дуэте с Виктором Кохно. И хотя мне уже приходилось выступать перед Хрущевым, тот прием позволил находиться особенно близко, и я смог рассмотреть, как Никита Сергеевич поднимает рюмку за рюмкой…

В тот день, кажется, 14 апреля 1961 года, мы пели любимую песню Гагарина «Мальчишки, мальчишки» и написанную специально для этого случая космическую песню «На Луну и на Марс». В этот же вечер мы познакомились и с самим Гагариным на «Голубом огоньке» на Шаболовке. Но тогда еще особой дружбы не случилось, а вот, когда в августе полетел Титов, с Германом мы подружились сразу.

И я стал приезжать к ним в гости. Они жили тогда в Чкаловской. Звездного городка еще не было. Я приезжал к ним. Они – ко мне. Я тогда уже снимал комнату в коммунальной квартире на Самотечной площади. Дружба наша крепла. Мы познакомились с еще не летавшими космонавтами: с Лешей Леоновым, с Пашей Поповичем, Валей Терешковой, Валерой Быковским и Андрианом Николаевым. Перезванивались, договаривались, когда встретимся. Звонит как-то Герман. Говорит: «Приезжай. Научишь нас петь свои новые песни. Особенно нравится мне «Девчонки танцуют на палубе». Я, конечно, обрадовался: а кому было бы неприятно такое услышать? Тем более от героев космоса. Это сейчас многих из них забыли. Тогда же это была особая честь – иметь возможность просто разговаривать с такими удивительными людьми. А когда все вместе они приезжали ко мне на концерт, то для меня это был вообще какой-то невероятный успех и особый подарок.

Не забуду, как встречали Новый год на квартире у Юры Гагарина в Чкаловском. Он только вернулся из Латинской Америки и разыгрывал всех заморскими штучками, например, исчезающими чернилами или взрывающимися сигаретами. В общем, хулиганили мы нормально. Душу отводили так, что никто себя не чувствовал одиноким.

В 1962 году я начал самостоятельные сольные выступления, пел «Бирюсинку» Эдуарда Колмановского на слова Льва Ошанина и песни цикла «А у нас во дворе» Островского. В том же году вышла первая пластинка песен Аркадия Островского и Александры Пахмутовой в моем исполнении.