Я, Шахерезада…

— Подожди, — кротко остановил его Джонни. — Я не успеваю следить за ходом твоих мыслей. Не забывай, что я все-таки не русский. Сивый мерин — это кто?

Алекс тяжело вздохнул. Положительно, мальчишка умел вывести из себя даже ангела.

— Хорошо, дружок, давай серьезно. Ты зачем-то затеял переписку с одинокой женщиной, почти в два раза старше тебя, так? Откопал адрес в каком-то чате или еще где… И морочишь ей голову, врешь с три короба. Будто ты какой-то Поль, богатый и холостой, только и мечтающий о том, чтобы приехать за ней и увезти в далекую и прекрасную страну Германию.

— Стоп. А вот этого я не писал! — запротестовал Джонни. — Вовсе я не обещал «приехать и увезти»… И не надо так перетолковывать мои слова!

— А это не подразумевается? — удивился Алекс. — Думаешь, взрослая женщина будет играть с тобой в игрушки? Стала бы она связываться со щенком сопливым вроде тебя? Она ищет нормального мужика, чтобы содержал ее и детей. У тебя же гроша ломаного за душой нет, на кой дьявол ты ей такой сдался?

— Алекс!!! — простонал Маверик в отчаянии. — Ну, не было об этом речи! Ты понимаешь, не было! Почему два человека не могут просто общаться, без всяких меркантильных рассчетов? Ведь я не мешаю ей устраивать личную жизнь? Чем я мешаю, скажи? Ничего не обещаю… а что наврал про Поля… ну, это сказка… так, для развлечения. Я, как Шахерезада, выдумываю и рассказываю красивые истории… В этом ведь нет ничего плохого. Да и не узнает она никогда, что я ее обманул; мы живем даже не в разных городах, а в разных странах…

— Шахерезада! — Алекс чуть не поперхнулся от смеха. — Господи, Джонни, я всегда знал, что ты кретин, но чтобы до такой степени! Постой, как ты сказал: вы живете даже не на разных планетах, а в разных галактиках? Джон, и Германия, и Россия находятся на одной Земле. И не так далеко друг от друга, чтобы человек не мог рассчитывать на личную встречу.

— Иногда у меня такое чувство, что это мы с тобой живем в разных галактиках, — грустно заметил Маверик. Голова у него кружилась все сильнее, не только от побоев, но и от страшной усталости. — Ты меня не понимаешь и не хочешь понять. Здесь только виртуальная дружба, больше ничего… ничего серьезного. Мне просто… не знаю, как тебе объяснить… иногда хочется представить себя другим… выдумать себе другую жизнь, характер, судьбу и с кем-нибудь поделиться этим. — он сознавал, что несет полную чушь, но ничего не мог с собой поделать. Мысли путались, а глаза застилала плотная, непрозрачно-зыбкая пелена. Он все пытался отереть слезы насквозь промокшей, пропитавшейся кровью салфеткой.

— Джонни, черт тебя возьми! — Алекс уже начал терять терпение. — Свались с небес на землю. Кому сдались твои сказки? Ей нужно детей кормить. А тебе какого пса от нее надо? Ты что, решил поменять сексуальную ориентацию? Ничего не выйдет, мой милый. Это уж, как говорится, что в нас заложено… Да если бы и вышло — уж нашел бы себе бабу с деньгами. А не так, чтобы — ты нищий, она нищая… Богатенькую вдову или адвокатшу какую… Закадрил бы, пока молодой. А то до каких лет собираешься задницу подставлять?

— Алекс, мне плохо, — прошептал Джонни, медленно сползая со стула. — Я не собираюсь менять сексуальную ориентацию… только, пожалуйста, позволь мне лечь. А с Кристиной я сам все улажу, ты ей не пиши ничего, очень тебя прошу, я сам…

— Да не буду, не бойся, — Алекс успел подхватить его как раз во время, иначе Маверик грохнулся бы на пол. Сквозь мутное забытье он еще чувствовал, как его волокут куда-то, закидывают на кровать. Может быть, чересчур грубо, но боль уже притупилась. А потом и вовсе исчезла, растворившись в удушливом, полном изломанных линий и цепких кошмаров беспамятстве.

«…Слово за словом, буква за буквой выдумать себя другим. Сочинить себе заново и жизнь, и характер. И, может быть, тогда незримые хозяева наших судеб позволят мне зачеркнуть мое жалкое существование, скомкать и вышвырнуть, точно неудачный черновик. Переписать все с чистого листа, так, как я сам хочу. Так, как должно быть.

Я вздрогну и открою глаза, словно ребенок, увидевший страшный сон. И пойму, что все хорошо. Что в окно светит солнце, и моя уютная комнатка полна теплого золотого света. А за дверью, на кухне, пьют чай два самых близких, любящих меня человека — отец и мать. Не предатель, бросивший семью ради каких-то там амбиций, и не сука, отдавшая на поругание собственного ребенка; а настоящие отец и мать. Я вскочу, заспанный и испуганный, и брошусь к ним, чтобы поскорее ощутить их любовь. Упаду в их объятия, плача и повторяя: „Мама! Папа! Мне сейчас приснилась… такая жестокая жизнь!“

Глупые мечты. Жизнь — это не то, что можно выбросить и переписать заново. Не сон, от которого можно проснуться. Это то, что ты сам заслужил. И никуда от нее не убежишь, не спрячешься, ни в ложь, ни в игру, ни в причудливый мир твоих фантазий.

Я приподнимаю голову от подушки и бросаю беглый взгляд на будильник: уже пять часов дня. Долго же я проспал. Тело болит, словно по нему прокатилась целая эскадрилья танков, кости ломит, но голова прояснилась.

Утром Алекс избил меня чуть ли не до полусмерти. Я даже сознание потерял в какой-то момент. Для моего милого распускать руки — привычное дело, но такого еще не было. Я уже думал, что все, убьет. Вроде бы, ничего особенного, я погорячился слегка, он — тоже, мы оба люди неуравновешенные.

Но достаточно открыть первую попавшуюся немецкую газету — за любое число, — чтобы увидеть, сколько трагедий происходит из-за обычной человеческой вспыльчивости. Сколько случайно убитых детей, жен, матерей… даже дедушек… ужас! Не люблю я газеты. В них очень редко пишут о чем-то позитивном. Иногда мне кажется, что мы живем на дне огромной сточной канавы, среди отбросов и нечистот. Так и хочется крикнуть на весь этот свихнувшийся, сам себя пожирающий мир: „Люди, вы посходили с ума?!“

Впрочем, сегодня я получил по заслугам. Алекс был прав, когда бил меня. Я — жалкое, лживое ничтожество, ни на что по-настоящему не годное. Наивный идиот и последний эгоист. Теперь я, наконец, увидел мою переписку с Кристиной в истинном свете.

Пытаясь спорить с Алексом, я прекрасно сознавал, что он прав абсолютно и во всем. Я веду себя низко и непорядочно по отношению к ни в чем не повинному человеку. Морочу голову глупыми сказками, мешаю устраивать личное счастье, отвлекаю пустыми миражами. И называю это дружбой?! Разве можно дружбу построить на лжи?

Но сейчас слишком поздно, и мне остается только постепенно свернуть переписку. Я не смогу признаться, стыдно. Не только за то, что я такой, какой есть, но и за то, что врал столько времени. Зачем, спрашивается? Меня никто не принуждал врать.

Сейчас, когда я узнал Кристину достаточно хорошо, мне кажется, что расскажи я ей с самого начала правду о себе, она смогла бы меня понять. Может быть, она даже написала бы мне: „Джонни, твоей вины нет в том, что с тобой произошло. Это не на твоей жизни и не на твоей совести пятно. Стать жертвой преступления может каждый; не надо стыдиться и не надо бояться, что когда-нибудь, это случится вновь. Плюнь на все, забудь… живи!“

Сколько раз я твердил себе эти слова, но все без толку. Но, одно дело сказать самому, и совсем другое — услышать то же самое от постороннего человека. Кто знает, возможно, тогда мне удалось бы, наконец, поверить в то, что и я достоин в жизни чего-то хорошего.»

Глава 3

Когда что-то должно произойти, оно не происходит сразу, а начинается задолго до часа Х, созревает постепенно, как зерно в теплой земле.

Даже грому среди ясного неба всегда предшествует вспышка молнии, иногда настолько быстрая, что и заметить ее не успеваешь, а не то что насладиться ее зловещей, смертоносной красотой. Это только кажется, что гильотина падает быстро. Миг — и отрубленная голова катится по пыльной брусчатке, распугивая зевак, а искалеченное тело дергается в конвульсиях на залитом дымящейся кровью эшафоте.