«Я слушаю, Лина…»

– Я впервые отмечаю Рождество, – Малыш почти ничего не пил. Он был задумчив. И задумчивость шла его лицу.

Разговор не клеился. Я встала, подошла к пианино. И опустила руки на клавиши.

Малыш оживился. Его глаза возбужденно заблестели.

– Ты еще и умеешь играть, Лина?

– Моцарт. Соната ре мажор.

И я заиграла. Звуки отлетали от клавиш, заполняли комнату. И заглушали ее пустоту. Заглушали пустоту мира, его бесконечную печаль. И его бесконечное одиночество.

– Здорово! – выдохнул Малыш. Когда мои руки бессильно упали. – Ты знаешь, Лина, поверишь ли мне, но я раньше хотел изменить мир, честное слово! Детская мечта, правда? Но ты знаешь… Сегодня я вдруг понял, что мир совсем другой. И его менять не надо. Ведь в нем есть все для счастья. Правда, Лина?

– Да, Малыш. Ты совершенно прав. В нем есть все для счастья. В нем нет лишь самого счастья.

Я встала, отошла к окну. Малыш уселся на мое место. И опустил руки на клавиши. Я понимала, как ему хотелось сыграть Моцарта. Как ему хотелось спрятаться в музыке. Спастись от неизбежной трагедии, от неизбежных слез. И я вновь отчетливо увидела на его лице печать неизбежного конца. Я ее увидела такой яркой. Физически ощутила. Что невольно вздрогнула и зажмурила глаза. Я испугалась. Я стала за его спиной, словно пытаясь укрыть от предстоящего зла. Я обняла его за плечи. И мои руки опустились на клавиши. Он убрал свои. И положил их на колени. А мои крепкие пальцы в бешеном ритме забегали по черно-белому полю. Видит Бог, я могла призвать в свидетели своей прекрасной игры самого Моцарта.

Малыш прикрыл глаза. Его щеки порозовели. И печать неизбежного конца исчезла. Испарилась. Испепелилась. Так же неожиданно, как и появилась. А Малыш был уже там, среди зеленых лугов. Он смотрел солнцу прямо в лицо. И его кожа блестела от загара. Малыш был уже там. Он целовал мои волосы, пальцы. И мы вместе, рука об руку, бежали навстречу безоблачной бесконечности. И сам Моцарт посылал нам вслед свои воздушные поцелуи. И птицы пели нам вслед свои легкомысленные песни.

Музыка победила предстоящую неизбежность. Музыка соединила нас. Малыш схватил мои руки. И до боли сжал. А я целовала его непослушные волосы, его зеленые кошачьи глаза. И все сильнее и сильнее прижимала к своей груди…

Он уснул только под утро. Его сон был неспокойным. Болезненным. Он корчился, словно от невыносимой боли. И шептал пересохшими губами.

– Лина, я не убивал, Лина. У нее были такие красивые волосы… Лина… Я не мог убить….

– Т-с-с, мой мальчик., – как маленького успокаивала я его. Не зная, еще не понимая. Чего больше в моих чувствах. Материнской любви. Или просто. Просто любви. Одинокой женщины. – Т-с-с, успокойся. Я тебе верю. Все будет хорошо. Пока я с тобой тебе ничего не грози… Успокойся, Малыш.

Он успокоился. Он заснул крепким сном. Ему, видимо, тоже никогда не хватало материнской любви.

А я еще долго не могла сомкнуть глаз. Меня радовало, что этот парень меняется на глазах. Он стал чувствовать. И понимать гораздо больше. Наконец, он осознал трагедию, случившуюся с ним однажды ночью. Меня радовало, что он учиться страдать. Потому что только через страдания человек способен вырваться из ямы. Грязи. В которой когда-то жил. И которая его вполне устраивала. Теперь он туда никогда не захочет вернуться. А моя, возможно, запрограммированная, логичная жизнь. Возможно только теперь будет оправдана. Жаль только, что я никогда не смогу объяснить Филиппу. Что скрывая у себя виновного в гибели его дочери. Я тем самым вымаливаю прощения и у нее, и у Филиппа.

И все же я физически ощущала предстоящую опасность. И кулаки мои непроизвольно сжимались все сильнее и сильнее. Я решила любой ценой спасти Олега. Что бы мне это ни стоило. Я смогу, сумею защитить его, уберечь. Влюбленная женщина способна на многое. Я была способна на все. Потому что во мне тесно переплелись нерастраченная материнская любовь и любовь женщины. И в моей голове уже созревал стройный логический план.

Он проснулся счастливым. Долго жмурился. И, хлопая ресницами, смотрел на солнце, пробивавшее оконное стекло. Солнце в январе он воспринял как подарок.

– Лина! Скорей же! Лина! – позвал он меня.

Я мигом очутилась возленего. Он схватил меня за руку и потащил к окну. И распахнул его. Солнце ворвалось в нашу комнату наперекор зиме. Малыш попытался что-то крикнуть. Но я тут же к его губам приложила ладонь. И захлопнула окно.

– Тебя не должны слышать, Малыш.

И я тут же вспомнила про незнакомца. Вчера вечером топтавшегося возле моего дома. И мне вновь стало страшно.

– Я только хотел крикнуть: как я люблю тебя, Лина. И как хорошо все-таки жить.

Я улыбнулась. Мои страхи мгновенно улетучились.

– Об этом можно сказать и шепотом.

Он приблизил губы к моему уху. И зашептал:

– Как я люблю тебя, Лина. И как хорошо все-таки жить.

И я вновь ощутила горечь его потресканных губ. И со всей силы прижалась к нему. Мы были вместе. Мы доверяли друг другу. Значит у нас был шанс победить…

Этим же утром мы увидели по телевизору фотографию разыскиваемого преступника: безработного. Без определенного места жительства. С особыми приметами.

– Кто тебе перебил нос, Малыш?

– Я хороший боксер, Лина. В этом ты еще сможешь убедиться.

– Почему у тебя нет дома, Малыш?

– Он уже есть. Это твой дом, Лина.

– Почему ты нигде не работал, Малыш?

– Я не нашел дело по душе. Но мне кажется, я его скоро найду.

– Обязательно, Малыш. Обязательно найдешь. Конченных людей не бывает.

– Я рад, что ты это понимаешь…

Пожалуй я слишком опрометчиво произнесла эти слова. Конченных людей не бывает. Я тогда верила в это. Но совсем скоро под силой обстоятельств мне пришлось изменить этим словам. Просто чувства вновь оказались гораздо сильнее чувства долга.

У меня уже созрел план действий. Но с этим я пока решила повременить. И оставить на случай безвыходной, крайней ситуации. Возможно, заэто время что-нибудь произошло в расследовании Даника. И мне нужно было это выяснить.

Я уверенным шагом направлялась в здание прокуратуры. И не обратила внимания на девушку, зябко ежившуюся на улице. Неподалеку от центрального входа. Я не ждала, что этим утром меня могут ждать.

– Лина Владимировна? – услышала я позади себя тоненький голосок. И обернулась.

Я ее сразу узнала. Я уже научилась узнавать подвальных подростков. Это она вчера так яростно защищала Лиманова. Я еще подумала, что она непременно в него влюблена. Мое сердце учащенно забилось. Я боялась любой информации. И еще вчера почувствовала, что ей есть что сказать. Но, обманывая себя, я вчера отогнала эти предположения.

– Да. Я слушаю. Вы что-то хотите.

– Нет… То есть – да, – испуганно пролепетала она. – Мне нужно с вами поговорить.

– Ты уже к кому-то обращалась? – спокойно спросила я. Хотя боялась не меньше ее. Если она уже успела наболтать лишнего Данику?