Я, собачка

– Тут, – Бабочка повернулась к двери, обращенной прямо ко входу своим безглазым лицом, – живет Сашка. Он тяжело болен. Очень, – добавила она тоном, прогонявшим все появившиеся в Марининой голове вопросы. – Лучше не суйся к нему. К тому же он не любит гостей. Как-то раз он даже запустил в меня книгой. Засранец.

Марине тут же представился маленький капризный принц, который заперся в своем замке, используя болезнь как щит. Она не мешала жить, но постепенно срасталась с телом принца, делая его все более озлобленным. И он кричал на слуг – будто его резали – и кидался в них книгами, чтобы прогнать. Марина отчасти сердилась на него – того, которого создало разбушевавшееся воображение, – но при этом жалела. Ведь принцы не должны болеть. И сражаться – тоже не должны, за них это делают рыцари.

– В конце, – Бабочка указала на самую дальнюю, скрывшуюся в тенях дверь; чтобы дойти от нее до входа, нужно было обратиться шахматным конем: коридор изгибался буквой «Г», – спит мама. В ее комнате много книг, поэтому, если захочешь почитать, стучись к ней.

Вспомнилось, что в рюкзачок, помимо еды, мятых денег маленького городка и теплого белья, мама положила свою любимую книгу про муми-троллей. Не столько пытаясь приучить Марину к чтению, сколько желая всегда быть рядом. А из-за того, что однажды папа чистил на обложку – прямо на маленьких белых зверьков – воблу, и за это, конечно же, получил от мамы подзатыльник и истерику, – книга напоминала еще и о нем.

– А там. – Бабочка махнула рукой, словно крылышком, указывая на самую светлую дверь, соседствовавшую с кухонными деревянными висюльками, – гостевая. Займешь ее. Раньше там жила я. Пока не съехала, – пояснила Бабочка с таким довольным выражением, с каким обычно делают что-то неправильное, но такое желанное.

– С-спасибо, – змейкой прошипела Марина, вспомнив еще одного гостя своего рюкзачка. – А…

Слово встало в горле, смявшись комом, и отказалось оттуда выходить. Нет, не комом – коконом, откуда выбраться могла лишь самая настоящая бабочка. А взрослым, как Марина поняла за свою коротенькую жизнь, не нравились прозвища, придуманные детьми.

– Что-то хотела спросить? – Впрочем, отсутствие обращения если и сделало Марину в глазах Бабочки невежливой, нисколечко ее не смутило.

– Да.

В рюкзачок Марина почти занырнула: он был бесконечным. В его розовое нутро идеально помещались не только школьные учебники, тетради и пенал, но и бутерброды в пленке, термос и игрушки. Но если большие вещи бросались в глаза сразу, то маленькие прятались по уголкам, порой убегая из-под пальцев. Медведь с Бабочкой знакомиться не желал и, даже когда Марина касалась его гладкого бока, тут же перекатывался – под книгу, еду, носочки и расшитые бабушкой платки от соплей.

– Только побыстрее, а то мне в магазин надо. – Марина не видела, что за ее спиной делала Бабочка, но казалось, в этот самый момент она нетерпеливо всплеснула рукой, подгоняя – Марину и время. – И на работу. Я отпросилась тебя забрать, потому что Андрей Геннадьич попросил. А так ты бы стояла и мерзла на вокзале, пока не превратилась бы в сосульку.

Марина частенько слышала фразы, будто наступавшие на нее, давившие тяжелой виной. Обычно они начинались с «почему» и затрагивали дела, о которых она благополучно забыла. Такие дела казались невероятно скучными: вынести мусор, выискать мошек в баночках с крупой, повесить творог в марле. Но иногда взрослые говорили: «Я помог тебе, будь благодарна» – только чуть иначе. Даже если Марина не просила помогать. Взрослые умело скрывали за чем-то обычным и безобидным колючие обвинения.

Но Марина должна была предупредить, предостеречь. Помочь, хотя ее тоже совсем не просили об этом.

– Вот! – выдала она громко, протягивая на ладони с растопыренными пальцами грязного медведя.

По лицу Бабочки липкой тенью скользнуло негодование, а брови пришли в движение, не совсем понимая – вскинуться или сползтись двумя гусеницами к переносице.

– Ну и что это? – Брелок она брезгливо взяла двумя пальцами.

– Помните Ванечку? Того, с листочка! – зачастила Марина, не зная, куда прятать вспотевшие ладони. – Он потерялся еще.

– Да, помню. – Брови все же угрожающе поползли.

– Это его мишка. Я на листочке о нем прочитала, и он похож, видите? Он за шкирку висит, как котенок. Я его в машине нашла, за сиденьем. У Алексея, – продолжала тараторить она, боясь, что в какой-то момент Бабочка оборвет ее. – И я испугалась. А вдруг он что-то знает? Или вдруг это он забрал Ванечку? Ведь это точно его мишка!

Больше всего Марина боялась, что Алексей заберет еще и Бабочку, а следом – и ее саму и даже Маленькую Женщину, спрячет в багажник и увезет туда, где люди обычно пропадают без вести. Как ни пыталась, Марина не могла представить себе это место, но оно определенно было пугающе темным, похожим на запертый погреб без бабушкиных солений.

– Мариш, Лешик – таксист, – спокойным, чуть потеплевшим голосом ответила Бабочка, удерживая за кольцо подвешенного медведя. – Я давно знаю его. И доверяю. Человека честнее еще поискать надо, понимаешь? За день к нему в машину садится не один десяток людей. Но я спрошу, видел ли он того мальчика. Можно посмотреть плакат?

Чудесным образом взрослые находили логичные следы, ведущие к разгадкам. И все становилось простым, понятным и совсем не страшным. Это не привидение, а пиджак на стуле. Это не рука мертвеца, а яблоневая веточка. Это не похититель, а таксист, в машину которого когда-то сели Ванечка и его мама. Порой разгадки лишали мир волшебства. Но сейчас они стирали пыльные следы страха.

Марина протянула листок развернутым Ванечкиным лицом, но почти сразу его вернули вместе с медведем – видимо, чтобы все улики хранились в надежном и верном рюкзачке.

– Так, запомнила. – Вслепую Бабочка нащупала в шкафу свою куртку, вырвала ее у черноты и накинула на плечи. – И еще, Мариш: я здесь не живу. Лишь иногда приезжаю. А значит, вы будете втроем: ты, мама и Сашка. Но я буду звонить каждый день. И навещу вас так быстро, как только смогу. – Она, конечно же, приложила ладонь к груди и честно прикрыла глаза. Но почему-то взрослые люди очень уж любили оттягивать это «быстро». – А впрочем, – тут же добавила Бабочка, посмотрев наверх и сняв ответы с потолка, – я загляну послезавтра. К маме с Сашей приедут гости. И я должна лично убедиться, что все пройдет хорошо.

Послезавтра было осязаемым, достижимым, таким близким. Марина в нетерпении потопталась по холодному полу, прижимая к себе то, что бережно хранило отпечаток Ванечки.

– Вы только осторожнее, – все-таки предупредила она. Ведь когда чужой город швыряет тебе под ноги настоящее человеческое горе, это сложно назвать приятным знакомством. Там же, откуда приехала Марина, пропажи людей гремели сотнями голосов, а соседи сплетались в огромную цепь готовых помочь, неравнодушных, по-семейному дружных. И теперь Марина старалась тоже быть звеном такой цепи.

– Не беспокойся за меня. – Бабочка расправляла мех на плечах, становясь похожей на белого мотылька, и любовалась собою в мутном полутемном отражении. – Я скоро приду. – Она опустила ресницы, сложила губы бантиком и, достав откуда-то помаду с щелкающим магнитным колпачком, накрасила их. Теперь она будто поела вишни: Марине не слишком понравился этот цвет.

Быстро клюнув Марину в макушку – как бесчисленные родственницы, делавшие вид, что Марина существует, – Бабочка вылетела в дверь. Она спешила за едой и червями. Подальше от квартиры, в которой пахло уж слишком идеальной чистотой и болезнью.