Я стану ночным кошмаром

— Красиво, — сказала она, продолжая смотреть на пейзаж за окном. — Наверное, грибные места?

— Не знаю, — ответил хозяин дома, подходя и останавливаясь рядом. — Но грибников здесь не бывает. Как и рыболовов, если тебя интересует их общество.

Он смотрел на нее так, что Вере показалось: еще мгновение — и Цигалов ее обнимет. А потому отступила к столу. Илья обогнал ее и выдвинул перед ней кресло. Повернулся при этом спиной. Вера увидела торчащее из ведерка со льдом горлышко хрустального графина… «Вот сейчас!» — пронеслась мысль. Илья выпрямился, посмотрел на Веру, потом на графин, взял его и поставил на стол в некотором отдалении.

— У твоего Пинкертона была очень крепкая рука, — произнес он и потрогал нос. — Кого другого Владимир уложил бы с одного удара, но только не меня. Меня отец в секцию кудо отвел, когда мне и семи лет не было, а потом уж я сам менял секции и стили, чтобы достичь совершенства. Когда был в плену, меня как-то повезли к больному или раненому в какое-то село. Дали двух боевиков в сопровождение, а те совсем бдительность потеряли — я ж из себя трухлявого интеллигента строил. Попросил остановиться якобы по нужде. Одного вырубил первым же ударом и сразу водителю шею свернул, тот не успел даже за автоматом потянуться. Потом уж вернулся к тому, кто на земле корчился, и добил. Жаль, что не удалось растянуть удовольствие. Спрятал тела в кустах, на машине проехал еще немного, потом спихнул ее в обрыв и — лесом по горам… Ты совсем не пьешь, я смотрю.

Вера подняла свой бокал.

— Предложи тост.

Илья взял бутылку и наполнил ее бокал вином почти полностью.

После чего сказал:

— За нас и нашу любовь.

Вера хотела пригубить только или сделать небольшой глоток, но Илья произнес твердо — так, словно с трудом сдерживал ярость:

— До дна.

И добавил уже мягко, почти ласково:

— Любимая.

Последнее слово он произнес с видимым наслаждением.

Пришлось осушить бокал полностью.

— Ты, наверное, ничего не боишься, — произнесла задумчиво Вера.

Цигалов кивнул.

— Никого и ничего. В детстве, разумеется, были комплексы какие-то, но я пережил их. Боялся отца, например. Тот, когда выпивал, впадал в ярость, начинал рассказывать про Афганистан, а потом орал матери и мне: «Вы мне не верите! Я знаю, не верите! А у меня на глазах гибли боевые товарищи!» Меня он мог схватить и начать трясти бешено. Ее мог ударить. Еще я долго темноты боялся. Непонятно даже почему, боялся не того, что во тьме кто-то прячется, а именно самого мрака, словно это какая-то иная, чужеродная субстанция. Мне казалось, будто тьма — живая, что у нее какие-то мысли, намерения, враждебные мне, поскольку она не человек, то сопротивляться мраку нет никакой возможности. Я ночью просыпался, видел тьму и покрывался холодным потом. Глаза закрывал от ужаса этого созерцания… Закрывал, хотя перед внутренним взором тоже была темнота. Правда, какая-то своя, родная, с моими мыслями и воспоминаниями… Тьма с моими мечтами.

— А о чем ты мечтал в детстве? — спросила Вера.

— О справедливости. Я хотел стать самым сильным и наказывать тех, кто мешает жить другим. Об этом, может быть, мечтает каждый, но я еще тогда решил сделать все, чтобы мои мечты сбылись. Спортом, например, пошел заниматься. А чтобы перебороть страх перед темнотой, выбирал самые темные и безлюдные места и шел туда, готовый в любой момент заорать и умереть от ужаса. Но в конце концов научился справляться с бессознательным страхом. Сейчас мне в темноте тоже не по себе становится, но я умею свой страх побеждать. А любая мечта, как выяснилось, сбывается, надо только уметь желать и делать все для ее осуществления. И тогда наступит счастье.

— Ты счастлив? — тихо спросила Вера.

— Счастлив — не то слово, — ответил Цигалов. — Я сейчас безумно счастлив, потому что ты рядом. И будешь рядом со мной всегда.

Странно, но лицо Ильи в этот момент ничего не выражало, словно он произносил заранее заготовленную фразу, нисколько не задумываясь о том, чтобы придать голосу и лицу соответствующие интонацию и выражение.

Время шло, а Илья вел себя сдержанно. Не подходил к Вере близко, не пытался обнять, не говорил о том, что мечтает о близости с ней. Хотя зачем говорить? Ясно же, Цигалов и так не сомневается — будет все, чего он захочет, и не важно, станет ли Вера податливой или начнет сопротивляться, кричать — это ничего не изменит. Он — сильнее и на своей территории. Вокруг ни души, и даже лес не услышит ее крики.

Время шло, но Вера хотела бы, чтобы оно остановилось. Лучше сидеть целую вечность за столом, чем дождаться темноты. Разговор продолжался, даже когда кончилось вино в бутылке. Вера заметила, что бутылка пуста, и удивилась: ведь Илья вино не пил, значит, все выпила она одна? Но голова была чистой, если не считать бьющиеся в агонии мысли о спасении. Ведь рано или поздно наступит ночь, и тогда надежд не останется совсем. В двери спальни нет замка, ни запереть ее, ни подпереть чем-нибудь тяжелым не удастся. Да и все равно это бы не спасло.

— Покажи мне дом, — попросила Вера и добавила: — Хочется познакомиться с местом, где предстоит жить.

Сказала это и содрогнулась, потому что именно так ведь и может случиться.

Почти час они ходили по дому. Вера все тщательно осматривала, искала любую возможность для спасения, но с каждой минутой убеждалась, что сбежать отсюда или незаметно исчезнуть не выйдет. Илья предусмотрел все. Оказывается, сигнализация в доме работает на объем, то есть если кто-то выйдет ночью из комнаты, то сработает сигнал тревоги.

— А вообще все двери блокируются, — напомнил хозяин этой роскошной тюрьмы, — ключом изнутри их невозможно открыть.

И тогда Вера пришла к выводу: у нее лишь один путь для спасения — окно спальни. Но ведь там восемь метров до земли… нет, не до земли даже, а до верхушек копий изгороди. Перепрыгнуть их невозможно. Если только не прыгнуть с места метров на пять…

Когда вернулись на третий этаж, за окном уже посерело. Сумерки приближались стремительно.

— Сейчас принесу свечи, — сказал Илья, — посидим еще немного.

И тогда Вера сделала последнюю попытку.

— Я хотела бы отдохнуть, — сказала она, — устала сегодня. Хочется просто выспаться.

— Да-да, — согласился Цигалов. — Что же ты молчала? Иди в свою спальню и располагайся.

Вера шагнула в сторону спальни, не веря, что ее так просто отпускают и что до утра, вероятно, она доживет. И только когда уже взялась за ручку двери, до нее донеслось:

— Я сейчас уберу здесь и приду к тебе.

— Илья… — начала Вера и замолчала, чтобы собеседник сосредоточился, заострил внимание на ее следующих словах. — Я прошу, дай мне отдохнуть. Если честно, то я не готова вот так, внезапно…

— Какая же тут внезапность? — удивился Цигалов, медленно приближаясь. — Мы разве только сегодня познакомились? У тебя было время узнать меня и понять, что я лучший среди тех, кого ты знаешь, лучший среди тех, кого ты могла узнать или просто встретить на улице случайно. Разве я не показал тебе свою любовь? Разве ты не принимала благосклонно доказательства моей любви к тебе?

Вера покачала головой, а Цигалов словно ждал ее возражений.

— Что тебе мешает? — почти закричал он. — Кто стоит теперь между нами? Бережной? Или твой Пинкертон? Их нет — смирись с этим. Есть только я. А я — самый достойный тебя.