Я - судья. Божий дар
Шрифт:
— Если тебе нужно кому-нибудь позвонить, — сказал он, — у меня в кабинете есть телефон. Пользуйся.
Встал, поставил табуреточку на место, перекрестил спящего Лысика и вышел.
Всю правду Люда рассказала отцу Александру в тот же вечер. Как ни странно, выговорившись, она почувствовала облегчение. Как будто ослабили внутри тугую пружину.
Отец Александр полистал Семейный кодекс, покрутил бороду и сказал, что как человек он не может осуждать Люду, как священник воздержится от комментариев, поскольку отношение церкви к суррогатному материнству неоднозначное. Но если говорить с точки зрения закона человеческого, а не Божия, то Люда является полноправной матерью Лысика, и, если она не напишет отказ
На другой день он вместе с Людой съездил в роддом за документами и очень коротко, при этом предельно ясно объяснил главврачу, что Людмила не обязана никому сообщать о своем нынешнем месте пребывания. В больнице есть ее данные, адрес, по которому она прописана, и, если Джонсоны пожелают подать в суд, пусть направляют запрос по этому адресу.
Через неделю в приют заявился адвокат Джонсонов.
— Вы читали мой отчет о посещении приюта, Елена Владимировна? — спросил адвокат, которого Лена вместе с супругами Джонсон принимала у себя в кабинете.
Разумеется, Елена Владимировна отчет читала. Пять страниц мелким шрифтом. В отчете адвокат Джонсонов писал, что в приюте имеет место грубое нарушение санитарных норм, что условия для пребывания грудных детей в «Милосердии» неподобающие, что он лично, своими глазами, видел мышеловку (из чего следует, что в помещении живут мыши), и так далее, и так далее. Адвокат не поленился даже измерить расстояние от душевой до спален и счел его не отвечающим нормам пожарной безопасности.
При чем тут пожарная безопасность? Какое отношение она имеет к душевым?
Копии отчета адвокат отправил в санинспекцию и в органы опеки.
— Опека провела проверку? — спросила у него Лена.
Он скривился и протянул Лене распечатки результатов проверки.
— Ну и чем вы недовольны? — спросила она, пробежав отчет. — Сотрудник опеки считает условия пребывания ребенка удовлетворительными.
— Елена Владимировна, — адвокат придвинулся, заглянул ей в лицо и включил функцию «Ну мы же с вами друг друга понимаем». — Ну какие критерии оценки у опеки? Вы же знаете, что, по большому счету, им плевать…
— Нет, не знаю. Расскажете мне об этом подробнее? Может, приведете примеры?
Лене адвокат категорически не нравился. Он был из тех парней, которым плевать на клиента, плевать на несчастного ребенка, да на все плевать, кроме гонорара.
Адвокат досадливо поморщился.
— Так или иначе, мы намерены еще раз настоятельно требовать определения суда о помещении мальчика в дом малютки. Он должен находиться там до тех пор, пока по делу не будет вынесено судебное решение.
— Я вот хочу спросить — мне просто интересно, — сказала Лена, откидываясь на спинку стула (этот сукин сын ее достал). — Вы знаете, что помещение ребенка в дом малютки — это, вообще-то, крайняя мера?
Адвокат пожал плечами — кто ж не знает.
— До того как прийти сюда, я работала в прокуратуре, — продолжала Лена. — Где-то с год назад мы проводили проверку по фактам жестокого обращения с детьми в одном из домов ребенка. Там нянечки после кормления заклеивали грудным детям рот скотчем. Чтобы они не кричали. В другом доме малютки из-за халатности главврача за три года умерло девять малышей. Младшему было три месяца, старшему — четыре года. Дети болели, а главврач не обращал на это внимания. Если бы их вовремя отправили в больницу — они были бы живы. Там никаких фатальных диагнозов не было — пиелонефрит, грипп, пневмония… Все лечится. Никто просто не заметил, что дети больны. А когда заметили — было поздно. Главврач получил срок за неоказание помощи — три года условно. В другом учреждении детей в холодное время года не выводили на прогулку — не было зимней одежды и обуви, теплых одеял для грудных. Вам не приходилось
слышать о подобных случаях?Джонсоны переглянулись. В лице Джейн читалась паника.
— Не понимаю, какое это имеет отношение к делу! — адвокат чуть на стуле не подпрыгивал от возмущения.
— Я не говорю, что во всех домах малютки детям заклеивают рты и морят их голодом, — продолжала Лена. — Это исключение, не правило. Но повторяю: любой, даже самый лучший приют — крайняя мера. Чтобы отправить туда ребенка, надо иметь очень веские основания. Да, мы помещаем детей в такого рода учреждения. Но… Как бы это точнее сказать? По витальным показаниям, если угодно. Когда пребывание ребенка с родителями напрямую угрожает его жизни и здоровью.
Теперь Лена обращалась только к Джонсонам. Она старалась говорить как можно медленнее, чтобы супруги лучше поняли ее.
— Вчера я подписала решение суда, по которому двухлетний мальчик будет жить в доме малютки. И поверьте, это решение далось мне ой как нелегко.
Она рассказала про Диму Калмыкова. Про малыша, которого она никогда в жизни не видела, но была уверена: останься мальчик с матерью, рано или поздно он может погибнуть, вывернув на себя кастрюлю с кипятком или выпав из окна.
Адвокат снова запротестовал:
— Этот мальчик не имеет никакого отношения к нашим делам, Елена Владимировна! Это рядовое лишение родительских прав. Тривиальнейший случай. Не было обмана, кражи, неисполнения обязательств по договору оказания услуг! Если вы забыли, я напомню вам суть дела: суррогатная мамаша заключила договор, получила деньги, а затем обманула своих нанимателей, моих клиентов! Намеренно и цинично!
— Не думаю, что она кого-то сознательно обманула, тем более цинично, — покачала головой Лена. Она вспомнила хлюпающую носом, зареванную Люду. Какой там цинизм! Она и слова-то этого не знает… — Вы что, действительно считаете, что все случившееся — осуществление какого-то тщательно разработанного плана? Эдакое дьявольское порождение преступного ума? Спросите любого психолога. Рацио здесь вообще ни при чем. Просто у девочки включился материнский инстинкт. И все доводы рассудка отступили перед ним, понимаете? Ничего тут не поделаешь, природа так устроила, не мы с вами. Этот инстинкт включается в момент родов у каждой женщины… Ну, почти у каждой. У мамаши Калмыковой он за два года так и не включился. Но это — патология. К счастью, подобное редко встречается.
— Елена Владимировна, вы снова уводите разговор в сторону! Мы не обсуждаем дело о лишении Калмыковой, или как там ее, родительских прав!
— Нет, — согласилась Лена. — Не обсуждаем. Я просто хотела привести пример. Вы располагаете свободным временем? — обратилась она к Сэму и Джейн.
— Да, некоторым количеством, — ответил Сэм.
— К чему этот вопрос? — заволновался адвокат.
— Я хотела бы, чтобы вы посетили один из наших домов малютки, — сказала Лена, глядя на Джонсонов и игнорируя адвоката. — Просто съездите туда и посмотрите, как живется детям. Если хотите, я могу дать адрес приюта, куда мы отправили Калмыкова. Это мальчик, о котором я вам рассказывала.
— Зачем моим клиентам ездить в детский дом?! — адвокат разволновался окончательно.
— Чтобы понять, о чем именно вы просите, требуя, чтобы я определила местом содержания вашего ребенка дом малютки, — ответила Лена. — Эта поездка позволит вам несколько по-иному взглянуть на ситуацию. Уверена: вы поймете, отчего я не хочу выполнять вашу просьбу.
Дома Сэм заставил Дженни выпить какао, дал ей снотворное, уложил в постель, укутал, как маленькую, одеялом. Джейн всегда была сильной, в ней было столько жизни, что с избытком хватало на двоих. Но теперь, казалось, эта бьющая через край жизнь испарилась, вытекла, как вода из треснувшего кувшина…