Я украл Мону Лизу

Скупо улыбнувшись, секретарь спросил разрешения войти, а потом, по-хозяйски ступив в холостяцкий беспорядок и не утруждая себя долгим вступлением, объявил, что у господина Моргана заканчивается терпение, и если его заказ не будет выполнен в ближайшую неделю, то он просто перепоручит его другому.

Винченцио Перуджи терпеливо выслушал строгое нарекание и попросил секретаря зайти через пять дней за картиной, где-нибудь около пяти часов вечера.

– Это то, что я хотел от вас услышать, – сказал секретарь и, любезно улыбнувшись, тотчас откланялся, оставив после себя в небольшой комнате запах дорогого парфюма.

Джон Морган, имевший в криминальном мире немало связей, четыре года назад сумел выйти на него, зная, что Винченцио промышляет кражей картин. Не особенно выбирая слова, он предложил начать сотрудничество, и в первую же встречу предложил выкрасть картину Тициана, к которому имел особую слабость, «Купающуюся Венеру» из Лейпцигского музея. Заказ был выполнен через две недели, чем привел банкира в неописуемый восторг. С тех пор он выкрал для Моргана более двух десятков картин, наведываясь с отмычкой и ключами едва ли не во все самые крупные музеи Европы. И вот в последнюю их встречу он предложил выкрасть «Мону Лизу», выплатив значительный аванс. На кражу отводилось четыре месяца, последний из которых истек на прошлой неделе. Теперь Винченцио Перуджи понимал, что если ему не удастся выкрасть «Джоконду» в ближайшие несколько дней, то не сумеет этого сделать никогда. Поразмыслив, он посчитал, что наиболее благоприятным днем будет понедельник. Лувр закрывался на санитарный день, значительная часть охраны и смотрителей будет отпущена за ненадобностью, останутся лишь рабочие, что будут вести плановый ремонт по реконструкции здания, да вот еще декораторы, которые располагались в небольшой комнате на первом этаже.

Как следует отоспавшись, Перуджи выпил традиционную чашку кофе, оделся в повседневный сюртук и посмотрел на себя в зеркало. С зеркальной поверхности на него глянул худощавый брюнет с тонкими, тщательно постриженными усиками. Обыкновенный среднестатистический парижанин. Ничто не свидетельствовало о том, что именно он должен совершить кражу века. Крупные карие глаза смотрели спокойно и уверенно. Такого человека трудно заподозрить во лжи, и уж тем более в воровстве.

Стряхнув с лацкана сюртука приставшую пушинку, Перуджи аккуратно надел черный котелок с узкими полями, взял холщовую сумку и вышел из комнаты.

До Лувра добрался на пролетке. Извозчик был из племени провинциалов, что надеялись сколотить состояние с помощью захудалой лошадки. Парня не стоило разочаровывать скупыми «чаевыми».

– Вот что, милейший, – вложил Перуджи в ладонь извозчика пятнадцать франков, – если подъедешь к Луврской набережной к десяти часам, то получишь еще столько же.

– Хорошо, месье, – охотно, с гасконским акцентом, отозвался извозчик. На миг его лицо приобрело некоторую задумчивость, наверняка подсчитывал возможную прибыль, – я вас не подведу.

Следовало бы подсказать парню, что самый простой путь к обогащению – это кража артефактов. Задержав взгляд на простоватом веснушчатом лице юноши, Винченцио улыбнулся: впрочем, до столь очевидных вещей следует додумываться самому.

Винченцио Перуджи уверенным шагом направился к главному входу в Лувр. У закрытых дверей в одежде охранника стоял его приятель Роберто.

– Ты сегодня рано, Винченцио, – ответил тот на приветствие, пропуская его в Лувр.

– У меня много работы, Роберто, нужно сделать еще два короба-рамы для картин Рафаэля. Господину главному хранителю пришли письма, что один из несостоявшихся художников хочет облить их кислотой.

– Ничего нет святого, замахнулись даже на Рафаэля! Ты бы тогда, Винченцио, вставил стекло потолще, – напутствовал охранник.

– Все будет в лучшем виде, Роберто, – отвечал Перуджи, направляясь в холл, – я свое дело знаю.

Спрятавшись за колонну, Винченцио перевел дух: первая часть пути была преодолена. За четыре месяца, что он провел в Лувре, для многих он успел сделаться своим, крепко примелькавшись, как картины, что висели на стенах, или как статуи, что стояли в переходах. Даже после окончания контракта многие продолжали считать, что он по-прежнему работает в декораторской мастерской.

Коридоры Лувра без посетителей выглядели невероятно огромными и пустынными, но во двориках, готовящихся к колоссальному переустройству, царила рабочая суета. Лишь в галереях было безлюдно – можно было повстречать только смотрителей, уныло оглядывающих свои владения, или рабочего, торопливо спешащего с инструментами.

Прекрасное время!

Винченцио Перуджи завернул в туалет и, вытащив из сумки спецодежду служащего Лувра, быстро переоделся. Теперь он был невидим даже для служащих музея. Затем столь же быстро вышел и заторопился в сторону «Квадратного салона». Пустынные коридоры гулко отзывались на размашистый шаг. В двух последних залах уныло топтались смотрители: высокий крепкий мужчина, с которым Перуджи немного приятельствовал, издалека кивнул Винченцио костлявой головой, и высохшая старуха с глубоко запавшими глазами и недоверчивым взглядом, – она лишь едва взглянула в его сторону.

Добравшись до «Квадратного салона», Винченцио Перуджи осмотрелся по сторонам, – в углу стоял старый хлипкий стул, на котором обычно сидела смотрительница. Взяв его, он подошел к картине.

С холстов застывшими взглядами на него в немом ожидании взирали люди, жившие несколько столетий назад. Они, казалось, догадывались о его тайных преступных помыслах, если не так, тогда откуда эта настороженность в глазах… Вот только ничего не могли поделать.

Встретившись глазами с «Моной Лизой», Перуджи приостановился, – ее взгляд выражал укор. Нахлынувшее сомнение дало болезненный росток, но уже в следующую секунду, подмяв колебание, Винченцио встал на стул и уверенно снял картину с крючков.

Полотна, ставшие свидетелями преступления, боязливо помалкивали. Винченцио Перуджи, прижав картину к себе, уверенным шагом пересек соседний зал и, открыв служебную потайную дверь, оказался в небольшом тесном помещении. Оставшись наедине с картиной, он пристальнее всмотрелся в прекрасное женское лицо, как если бы рассчитывал увидеть в нем перемены. Но оно, как и прежде, оставалось безмятежным.

Вытащив из кармана нож, он разрезал полоску бумаги, скрепляющую картину с рамкой, и аккуратно извлек полотно. Далее, стараясь не помять холст, уложил картину в пакет и, обернув заготовленной тряпицей, уверенно вышел из подсобного помещения.

Его появление встретили понимающие застывшие взгляды с развешанных картин. Ангелы, святые, стоявшие у ручья, никогда не расскажут о свершившемся преступлении, следовательно, они его соучастники.

В зале голландской живописи он заметил мадам Лоньаи, протиравшую запыленные рамы картин.

– Вы сегодня прекрасно выглядите, милая мадам Лоньаи, – широко улыбнулся Винченцио Перуджи.

– Спасибо, Винченцио, – на минуту оторвавшись от работы, произнесла женщина. – Что-то тебя давно не было видно.

– Просто сейчас я работаю во дворе Лувра, – отвечал Перуджи, плотнее прижимая к себе картину. – Что вы делаете вечерами, мадам Лоньаи?

– Ничего особенного, Винченцио. А что?

– Хотел предложить вам выпить со мной как-нибудь по чашечке кофе.

Старушка весело рассмеялась.

– Ах ты, безобразник, Винченцио! Я ведь увлекающаяся женщина, могу и влюбиться.

– Из нас получилась бы прекрасная пара, мадам Лоньаи.

– Очень на это рассчитываю, буду тебя ждать.

Перуджи вышел из зала и свернул на боковую лестницу, которой пользовались служащие музея. Обычно здесь никого не бывает, так что можно передохнуть и унять накатившее волнение. Глубоко выдохнув, он спустился на первый этаж и толкнул дверь.