Я умею прыгать через лужи (сборник)

— Да, — ответил я. — Спокойной ночи, мистер Скрипач.

— Спокойной ночи, — сказал он ворчливо.

Через две недели он сгорел у костра, который разложил, устроившись на ночевку, в восьми милях от нашего дома. Человек, сообщивший об этом отцу, рассказывал:

— Говорят, он перед этим два дня подряд пил. А ночью сонный скатился в костер — знаете, как это бывает… Я говорил Алеку Симпсону: «Это его дыхание загорелось — вот что произошло». Он, верно, здорово накачался. И как только его дыхание загорелось, огонь пошел во внутренности, как по запальному шнуру; он, верно, горел, как спичка, ей-богу! Так я сказал Алеку Симпсону — знаете, который у меня купил гнедую кобылу. Я ему сейчас сказал, перед тем как приехать сюда, что так все и произошло. И Алек сказал: «Черт! Ты, наверно, прав».

Отец помолчал немного, потом произнес:

— Что ж, пришел конец бедняге Скрипачу; умер, значит.

Глава 23

Почти все мужчины разговаривали со мной покровительственно, как они обычно говорят с детьми. Если разговор слушали другие взрослые, им доставляло удовольствие посмеяться на мой счет — не потому, что они хотели причинить мне боль, а просто при виде моей бесхитростности они не могли удержаться от смеха.

— Ну как, Алан, начал объезжать норовистых лошадей? — спрашивал кто-нибудь, и я принимал этот вопрос за чистую монету: ведь я вовсе не казался себе таким, каким они видели меня.

— Нет еще, — отвечал я. — Но скоро начну.

Тот, кто задавал вопрос, считал, что этого достаточно, чтобы вызвать смех, и бросал взгляд на своих товарищей, как бы приглашая их разделить веселье.

— Слышали? Он с будущей недели собирается объезжать норовистых лошадей!

Некоторые мужчины говорили со мной отрывисто и кратко: эти считали всех детей скучными и неспособными сказать что-либо интересное. При встречах с такими людьми я молчал, потому что в их обществе мне было не по себе.

Однако я обнаружил, что жители зарослей и свэгмены, люди, привыкшие к одиночеству, часто чувствовали себя неловко и неуверенно, когда к ним обращался мальчик, но, встретив дружелюбное отношение, охотно поддерживали разговор.

Таким был старик Питер Маклеод, который возил бревна из зарослей за сорок миль от нашего дома. Раз в неделю на своих тяжело груженных дрогах он приезжал из леса, проводил воскресенье с женой и потом возвращался обратно, бодро шагая рядом со своей упряжкой или стоя в пустых дрогах и насвистывая какую-нибудь шотландскую песенку. Когда я окликал его: «Здравствуйте, мистер Маклеод!» — он останавливал лошадей и вступал со мной в разговор, как со взрослым.

— Похоже на дождь, — замечал он.

Я соглашался, что действительно похоже.

— Какие они, заросли, там, куда вы ездите, мистер Маклеод? — спросил я его однажды.

— Густые, как шерсть у собаки, — ответил он и добавил, как будто разговаривая сам с собой: — Да еще какие густые! Еще какие густые, черт возьми!

Он был высокого роста, с блестящей черной бородой и непомерно длинными ногами. Когда он ходил, голова его покачивалась, а большие руки висели по бокам, чуть выставленные вперед. Отец как-то сказал, что он раскрывается, как трехфутовая складная линейка, но отец любил его и говорил, что мистер Маклеод — человек честный и умеет драться, как тигр.

— Никто в округе не одолеет его, когда он в форме, — сказал отец. — После нескольких кружек пива он готов сцепиться со всяким. Это крепкий, сильный человек с мягким сердцем, но, уж если он кого стукнет, тому это надолго запомнится.

— Питер двадцать лет не ходил в церковь, — продолжал отец, — а потом пошел голосовать против того, чтобы пресвитериане объединялись с методистами.

Как-то в Тураллу приехали миссионеры, и Питер, пропьянствовав целую неделю, решил вернуться на путь истинный, но тут же прянул назад, как испуганная лошадь, узнав, что ему пришлось бы бросить пить и курить.

«Я пью и курю во славу божью вот уже сорок лет, — сказал он отцу. — И буду продолжать во славу божью».

— Таковы его отношения с богом, — заметил отец. — Не думаю, чтобы он много о нем размышлял, когда возит бревна.

Заросли, о которых рассказывал Питер, казались мне волшебным местом, где между деревьями бесшумно прыгают кенгуру и опоссумы шуршат по ночам. Я часто думал о нетронутых дремучих зарослях, я слышал их зов. Питер называл их «девственные заросли» — лес, не знавший топора.

У Питера уходило два с половиной дня на то, чтобы добраться до лагеря лесорубов, и целую неделю он должен был спать рядом со своими дрогами.

— Хотел бы я быть на вашем месте, — сказал я ему.

Стоял сентябрь, школа была закрыта на неделю, и у меня были каникулы. Я поехал в своей коляске за упряжкой Питера, мне хотелось посмотреть его пятерых лошадей на водопое. Он отнес ведро двум коренникам, а я сидел и наблюдал за ним.

— Почему? — спросил он.

— Тогда я увидел бы девственные заросли.

— Не торопись! — крикнул он лошади, обнюхивавшей ведро, которое он поднес к ее морде.

Лошадь начала шумно пить.

— Я свезу тебя туда, — сказал Питер. — Мне нужен хороший парень в помощники. Я возьму тебя с собой, если только ты захочешь.

— Правда? — спросил я, не в силах скрыть волнение.

— Разумеется, — ответил он. — Спроси у своего старика, можно ли тебе поехать.

— Когда вы выезжаете?

— Завтра ровно в пять утра. Будь у моего дома к этому времени.

— Хорошо, мистер Маклеод, — сказал я. — Спасибо, мистер Маклеод. Я буду у вас в пять утра.

Дальнейшие подробности меня не интересовали. Я помчался домой со всей скоростью, на какую были способны мои руки.

Когда я рассказал отцу и матери, что мистер Маклеод обещает взять меня с собой в заросли, отец удивился, а мать спросила:

— Ты уверен, что он это серьезно, Алан?

— Да, да, — быстро ответил я. — Он хочет, чтобы я помогал ему. Мы настоящие товарищи. Он сам это говорил. Он сказал мне, узнай у папы, можно ли тебе поехать.

— А еще что он говорил? — спросил отец.

— Он сказал, чтобы я был у его дома завтра в пять утра, если ты позволишь мне ехать.

Мать вопросительно посмотрела на отца, и он ответил на ее взгляд:

— Да, я знаю, но все это оправдается в конце концов.

— Не так страшна поездка, как пьянство и ругань, — сказала мать. — Ты сам знаешь, что бывает, когда люди живут подолгу в лесу.

— Ругани и пьянства там будет сколько хочешь, — согласился отец. — Сомневаться в этом не приходится. Но это ему не повредит. Именно тот мальчишка, который никогда не видел пьяных, начинает пить, когда вырастает. То же самое и с руганью: мальчик, не слышавший сквернословия, став взрослым, ругается, как извозчик.