Я в замке король

Киншоу разделся, пошел и лег в реку, на самое мелкое место. Камни холодили ему плечи и зад, но были гладкие, не кололись. Его обмывала вода, текла и текла, расходилась, сходилась. Он подвигал ногами, как ножницами. Свет делался лимонным, цедясь сквозь листья в вышине. Они все время тихонько подрагивали. Две птицы – одна белая, одна черная – раздвинули их и взвились в высокое небо.

Киншоу закрыл глаза. Плавать ему не хотелось, вообще не хотелось шевелиться. Он думал: до чего здорово, до чего здорово. Хупер все следил за дроздом. Тот наконец добыл улитку из разбитой раковины.

Везде, везде ворковали голуби.

И тут он услышал первый крик. Залаяла собака. Сперва далеко, но они очень быстро приближались. Раз-два – и очутились совсем близко. Хруст-хруст-хруст – хрустели кусты. Они уже подходили к самой поляне, но слов пока было не разобрать. Собака снова залаяла.

Он открыл глаза и увидел, что Хупер сидит и на него смотрит.

– Идут.

Киншоу не ответил, не шелохнулся, только снова глаза закрыл.

Он лежал, его обмывала вода, и он думал: «Ну их, не надо, пусть бы нас не нашли. Хоть пока бы. До чего тут здорово. Никуда не хочу отсюда».

Ему даже Хупер уже не мешал. В лесу он ему не мешал. Тут совсем другая жизнь. Ну, не нашли бы они дорогу – так умерли бы или бы выжили. Но ему именно так хотелось. Уйти, все переменить. И вот за ними идут, их заберут – обратно.

На мгновенье он просто ужаснулся. Потом вспомнил, что было со вчерашнего утра с Хупером. Все и так переменилось. Может, наладится еще.

Опять раздался крик. Когда он снова открыл глаза, он не увидел деревьев и солнца: их заслоняла чья-то голова.

Глава десятая

Это все Киншоу, все Киншоу, он меня в воду столкнул.

Киншоу дернулся как ужаленный, потрясенный таким наглым предательством.

– Врешь, врешь! Это не я, меня и не было даже, я до тебя пальцем не дотронулся, ты сам!

– Он меня сзади толкнул.

– Врешь, врешь, врешь!

– Чарльз, ну как ты разговариваешь? Что за тон?

– Не трогал я его!

– Но для чего бы тогда Эдмунду выдумывать? Я уверена, что ему совершенно незачем говорить неправду.

– Ну да! Этот врушка проклятый, этот подлюга что хочешь наговорит. Я его не трогал!

– Что это еще за выраженья? Мне очень за тебя стыдно.

Они сидели в малой столовой. За открытым окном гудел от пчел и зноя и пестрел цветами сад. Киншоу хотелось поскорей отсюда вырваться.

– Я бы насмерть мог разбиться, правда? Так голову об камень расшиб! Мог умереть.

– Нет, миленький. Вряд ли. Ты об этом не думай. Но, конечно, ты перенес ужасный испуг.

– А он как сядет на меня и давай лупить. Уже потом. Лупит и лупит.

Киншоу смотрел, как его мать склонилась над Хупером, изучая синяк. Он думал: ненавижу. Ненавижу обоих. Хупер отводил от него глаза.

Киншоу начал:

– Он рыбу ловил, руками, и поскользнулся. Упал и голову расшиб, вот и все. А меня тогда и не было даже.

Он заглотнул конец фразы. Оправдываться – толку чуть. Все молчали. Мама с мистером Хупером стояли бок о бок у кухонного стола, оба с каменными лицами. Киншоу отвернулся. Пусть чему хотят, тому и верят. Они сказали – он во всем виноват, во всем, он первый убежал в лес, это его затея. Хупер не виноват, он только пошел за ним. Ну, а почему он убежал – им и дела мало. Жажда приключений, они сказали, глупая выходка. И как им объяснить, что он уйти хотел насовсем, навсегда.

Он побрел к двери.

– Чарльз, постой. Гулять тебе нельзя.

Он запнулся.

– Возьми книгу и отправляйся к себе в комнату.

– Зачем? Я же чувствую себя хорошо.

– А тебе не приходит в голову, что это за то, что ты вел себя нехорошо?

– Нет, ничего я не вел, неправда, я его не трогал.

– Ах, сейчас не об этом речь. Я имела в виду, как это гадко вообще – убежать и еще подвести Эдмунда.

– А зачем он пошел, я его не звал.

– И вдобавок вы перенесли ужасный испуг.

– Ну, я-то не перенес.

– Незачем говорить дерзости и глупости, даже если тебе кажется, что ты очень храбрый. Уж я-то, наверное, знаю, что для тебя лучше.

– Со мной все нормально.

– Не говори «нормально», Чарльз, сколько раз тебя просить? Так вот, детка, тебе уже сказано – иди к себе в комнату. И что это за манера – дерзить и спорить? Тебе, в конце концов, всего одиннадцать лет. Ты бы хоть мистера Хупера постеснялся.

– А почему гулять-то нельзя?

– Потому что на тебя невозможно положиться. Неизвестно, что ты еще выкинешь. Я безумно огорчена, ты и представить себе не можешь, в каком мы сейчас состоянии и что мы вчера пережили, когда вернулись домой, а вас нет. Ну вот. Ты должен остаться в комнате и отдохнуть.

Мистер Хупер откашлялся.

– Может быть, во что-нибудь поиграть, – высказался он наконец, – в шашки, например... Наверное, им неплохо пойти в гостиную и поиграть в тихую игру, скажем, в шашки.

– Ну вот еще!

– Чарльз!

– Не играю я с ним в шашки! Я с ним вообще не играю!

– Чарльз, я запрещаю тебе разговаривать в подобном тоне. И немедленно извинись перед мистером Хупером. И перед Эдмундом. Как это можно? Он же твой друг.

Киншоу захотелось завизжать и орать и орать им обоим в лицо, пока до них, наконец, дойдет. Он сказал:

– Если хотите знать, так я бы обрадовался, если б он размозжил башку об этот паршивый камень, жалко, что я рано вернулся и его нашел, без меня бы он умер, и хорошо бы, и лучше б он умер!

Миссис Хелина Киншоу рухнула на стул, и с губ ее сорвался стон.

Киншоу сам ужаснулся.

– Я же говорил, говорил, он меня толкнул, он хотел, чтоб я разбился!

– Я тебя не трогал, Хупер, сам знаешь, и заткнись!

– Он меня все время лупил, так мне наподдавал!

– Врешь ты все, врушка несчастная! – и Киншоу бросился на него.

– Ну-ну!

Мистер Хупер его удержал. Длинные, костлявые пальцы мистера Хупера вцепились в руку Киншоу.

– Скверное поведение, очень скверное, – сказал он. – Удивляюсь, как вам обоим не совестно?

– Все равно он хулиган! – как маленький проскулил Хупер.

Киншоу вырвался от мистера Хупера. Он чуть не плакал, ведь тут хоть бейся головой об стенку. Он не мог сказать: я за ним ухаживал, вытащил его из воды, откачал, отпоил, отдал ему свитер, я ему вообще все отдал, я дрожал, как бы он не умер, я ему говорил: все хорошо, все нормально, ты только не бойся, ты потерпи, Хупер. Меня и не было, когда он свалился, я его не трогал, даже когда он орал, а я хотел, чтоб он перестал, не трогал я его. Все неправда.