«Я вернусь, мама!..»
Шрифт:
— С кем вы здесь воюете, господин начальник полиции? Комендант района господин Гундермарк ждет ответа.
— Большевистскую заразу вывожу, — отвечал Тумас, пытаясь удержать равновесие.
Офицер перевел взгляд на кузнеца. Николай Романович встретился с ним глазами. Ну, была не была! Он решительно шагнул к Гундермарку.
— Господин начальник полиции… — Кузнец кивнул на Тумаса, — хочет взорвать завод только потому, что на трубе прикреплен флажок со звездочкой. Флажок повесили еще когда возводили трубу. Завод пока не работает.
Гундермарку перевели слова кузнеца. Комендант отдал короткую команду. Два мотоциклиста рванулись к заводу. Гундермарк подошел к Тумасу и рукой, затянутой в кожаную перчатку, со всего размаху ударил полицая по щеке. Тумас плюхнулся в возок. Гундермарк что-то сказал переводчику.
— Вам, — переводчик повернулся к кузнецу, — комендант района выражает свою благодарность. А с вами, господин Тумас, — он подошел к возку, — разговор будет особый. Почему вы не сообщили, что в этом лесу есть завод? И почему так спешите его взорвать?
Мастерская старого балтийца
Полицейские до поры до времени оставили в покое семью Будников. Николай Романович получил от теляковского старосты официальное разрешение «на работу в кузнице в свою пользу, пока завод не будет пущен в ход». Правда, для этого пришлось основательно «позолотить» ручку старосты. Зато в кузницу начали открыто приходить заказчики: кто лемех в плуге наточить, кто борону наладить, кто коня подковать, привозили даже швейные машинки. Николай Романович никому не отказывал: чем больше людей толклось в кузнице, тем легче было затеряться среди них партизанским связным.
Весть о разгроме фашистских войск под Москвой докатилась до Белоруссии и послужила сигналом для новых ударов по врагу. Ширились ряды народных мстителей. В канун нового, 1942 года ушли в лес теляковские патриоты: и председатель колхоза Данила Николаевич, и раненые командиры, которые жили в хате Виктора Колоса. Ушел со своими людьми и руководитель местного подполья Макар Данилович, по кличке Бэнок.
— Будет скоро у меня работы по самое горло! — хитро посмеивался в усы Николай Романович.
Костя теперь часто помогал отцу в кузнице. И как подручный, и как сторож, если Николай Романович выполнял заказ, который не должны были видеть посторонние.
Сегодня не было надобности таиться, но у мальчика уже вошло в привычку следить за дорогой, протоптанной к кузнице, и он нет-нет да и посматривал в открытую дверь. Вот и сейчас бросил он мимолетный взгляд на заснеженный двор и очень удивился:
— Папа, к нам кто-то с сеном едет. Вы просили привезти? У нас же еще свое есть!
Кузнец в ответ тоже удивленно хмыкнул. Он отложил в сторону тяжелый молот, сунул в угли длинную ось, над которой «колдовал», и подошел к дверям. В самом деле, буланый конь, запряженный в сани с сеном, легкой рысцой приближался к кузнице.
Человек
в рыжем кожушке, им оказался объездчик Шибко, подогнал коня к самому порогу и вылез из саней.— Здорово, Николай! — приветствовал он Будника-старшего.
— Здорово, Алесь! — отвечал кузнец. Мужчины пожали друг другу руки.
— Что слышно на Рысевщине? — спросил гость.
— Стучим по наковальне да надеемся: лихо перекуется — добро будет. А у вас в Александрове?
— У нас жизнь стала дешевле пареной репы. — Приезжий понизил голос. — Тебе Романов привет передавал. — Мужчина зорко взглянул на Костю. — Сын?
— Сын, — ответил кузнец. — Можно при нем говорить все. Романов ему доверяет.
— Как заказ?
— Винтовки готовы. Пулемет заканчиваю. Ложе еще обтачивать на верстаке надо. Приношу в хату по вечерам. А вечером при коптилке какая работа? Дня через два будет готово. Костя, достань винтовки!
Пока мальчик разгребал уголь, сваленный в углу кузницы, и доставал из-под него завернутые в старые мешки винтовки, гость рассказывал Николаю Романовичу о том, что делается на Дзержинщине.
— Недавно неподалеку от Даниловичей бой был. Задали хлопцы воронью! Мало кто из них в живых остался. А к тебе, Николай, новая просьба: «максим» надо отремонтировать.
— Где он?
— Под сеном.
Достали пулемет. Николай Романович осмотрел его. Коротко сказал:
— Сделаю.
— Ну, будьте здоровы! — попрощался приезжий. — Мне пора. Как говорят, не спеши на базар, спеши с базара.
— Если на беду не заплутаешь, к ночи домой не опоздаешь, — тоже присказкой ответил кузнец.
Окна комнаты занавешены тщательней обычного. В комнате светло; над верстаком горит семилинейная лампа. Николай Романович вылил в нее весь запас керосина. Алена Максимовна не удержалась.
— Сегодня мы со светом, как на балу паны, а завтра — что в щели тараканы.
— Не горюй, мать, — сдержанно улыбнулся кузнец, сноровисто орудуя стамеской. — Ради такой работы и последний керосин вылить не жалко. Пообещал Алесю пулемет через два дня, надо успеть.
Яркое освещение собрало всю семью вокруг отца. Уже поздно, но никто не спит. Линочку с Валериком и тех не уложить: сидят на полу, стружки перебирают.
— Папа, а что вы делаете? — спрашивает Толнк. Николай Романович сдвигает очки на лоб, отвечает с улыбкой:
— Лопату, песок грести. Весна же идет.
— Неправда! — смеется Толик. — Я сегодня два раза босиком на улицу выбегал. Снег каким был колючим, таким и остался.
Валя приносит из кухни две небольшие кружки с заваренной сушеной черникой для Лины и Валерика. Толик тотчас пристает к сестре:
— И мне, Валечка, налей.
— Не проси! — строго говорит Валя. — Сахарину чуть-чуть осталось, малышам только, а ты уже большой.
Толя недовольно сопит.
— Налей, дочка, и ему, — говорит мать. — Пусть полакомится.